В почитании, с которым Вена преклонялась перед своими святыми, ощущалось наследие древних обычаев и представлений, истоки которых теряются во тьме веков. Почему же некоторые из этих святых были более популярны, чем другие? Это предстоит определить агиографам и специалистам по религиозной психологии. По установившемуся обычаю каждый квартал города особо почитал святого, считавшегося покровителем местного прихода, и традиция требовала отмечать его день с такой же пышностью и торжественностью, как дни святых покровителей императорской семьи. Однако при этом послушное инстинкту народное рвение, по-прежнему вдохновляемое древними традициями, происхождение да часто и сам смысл которых давно забыты, выбрало двух святых, чьи дни ежегодно становились поводом для безудержного праздничного веселья, — святую Анну и святую Бригитту.

День св. Анны праздновали в Вене с таким же блеском, как в Англии празднуют день св. Валентина. Имя Анна было чрезвычайно распространено среди населения и часто объединялось с именем Мария, что породило такие очаровательные уменьшительные формы имен, как Наннерль, Мариандель, Марианнерль. Девушек, носивших это имя, в день св. Анны осыпали подарками, а их возлюбленные даже сочиняли для них серенады. В начале XIX века было принято посылать знакомым Аннеттам поздравительные открытки, в трогательном вкусе 1830-х годов украшенные изображениями перьев и кружев, с пикантными, а порой и пылкими изречениями. Им дарили также веера, вышитые носовые платки, коробки конфет. Торговцы соревновались в изобретательности и изяществе подарочных коробок, «украшенных подобающими случаю надписями, с именем именинницы, гирляндами цветов и настоящими жемчужинами».[26]

В такой день венцы отправлялись на танцы либо в бесчисленные кабачки, либо в пышно разукрашенные народные бальные залы, потому что танец всегда был неотъемлемым и необходимым элементом всех религиозных праздников. Отстояв святую мессу, в ожидании вечерней молитвы люди располагались на лужайках вокруг традиционно «своих» церквей, которые все или почти все обычно стояли на границе между предместьями и сельскими окрестностями города. Из корзин извлекали принесенную из дома еду, всегда обильную и очень вкусную: даже в дни религиозных праздников венцы, любившие вкусно поесть, охотно устраивали веселые пирушки. Потом молодежь танцевала, а родители дремали, переваривая поглощенные сладости, пока звон церковного колокола не призывал к послеобеденной молитве. В этот день каждый надевал национальный костюм провинции, из которой был родом. Множество красочных костюмов, разноцветных лент, увлекаемых в пестрый водоворот в ритме танца, являло собой очаровательное зрелище, которое не преминул описать граф де Ла Гард, участвовавший в Венском конгрессе и ставший его историографом.

Именно здесь де Ла Гард впервые увидел тирольцев. Одетые в национальные костюмы, они исполняли танцы своих гор, восхитившие графа. Эти тирольцы, переехавшие в столицу, занимались там ремеслом часовщиков. Они всегда оставались тесно сплоченной общиной и собирались по субботам, чтобы попеть и потанцевать. В дни св. Анны и св. Бригитты они в массе других танцующих исполняли свои туры и прыжки, сопровождавшиеся пронзительными выкриками и пением. Красота их голосов, своеобразие альпийских мелодий и пикантность любовной мимики, служившие фоном для тирольских танцев, однажды в день паломничества привлекли внимание постановщика зрелищ, владельца большого увеселительного заведения под названием «Аполлон», куда каждый вечер спешили тысячи желающих потанцевать. Постановщик постоянно искал новые аттракционы для привлечения и удержания публики. Тирольцев пожелал заполучить также Театр-ан-дер-Вин.^{12} Их ввели в состав исполнителей одной сельской оперы, которая после этого стала пользоваться огромным успехом.

Народ очень хорошо знал тирольцев, и, когда тем случалось петь хором, проходя по улицам, за ними следовала такая толпа, что «обеспокоенная полиция издали следила за нею, опасаясь возможных нарушений порядка». Самые блистательные салоны оспаривали между собой и у театров право пригласить их к себе. Тирольцев, ставших последним криком моды, пригласили на гастроли в Англию, где были высоко оценены их талант и скромность. Рассказывают, будто одна из певиц была настолько растрогана любезными поздравлениями короля Георга, что радостно бросилась на шею Его Британскому Величеству и расцеловала его в обе щеки.

День св. Бригитты всегда становился поводом для еще более многочисленных и разнообразных — если это вообще было возможно — развлечений, чем день св. Анны. «Есть люди, — пишет австрийский романтический[27] писатель Адальберт Штифтер, — которые, не выходя целый год за пределы своего квартала, считали бы себя обездоленными, если бы не пошли в парк Пратер 1 мая, в день св. Бригитты, готовые ради этого, если бы понадобилось, заложить свою постель и нижнее белье». День св. Бригитты был таким же большим весенним праздником, как день св. Анны — летним.

Эти праздники пользовались неизменной любовью венцев по той причине, что приходились на самое прекрасное время года и служили поводом для столь любимых венцами загородных прогулок, а для них был хорош любой предлог, позволяющий вырваться на просторы полей.

Жителям Вены не приходилось уходить слишком далеко от города, чтобы насладиться прелестями сельской природы. Они раскрывались перед ними прямо за городскими воротами, и невысокие холмы Венского леса были легко доступны даже самым ленивым. По какому неписаному закону, источник которого никому не известен, все венцы, кроме разве что прикованных к постели больных, устремлялись 1 мая каждого года к Пратерской дороге, в гущу толкающих друг друга людей, рискуя быть раздавленными колесами мчавшихся во весь опор экипажей, если только и экипажи не застревали в сплошной лавине горожан, в которой не было никакой возможности двигаться вперед самостоятельно?

В самом начале своей превосходной повести Бедный музыкант[28] Франц Грильпарцер, этот венский писатель, настолько одержимый страстью к своему городу, что воспевает даже его недостатки, рисует картину праздника св. Бригитты, с точностью воспроизводящую атмосферу этого дня, поздним вечером которого каждый венец возвращался к себе домой разбитый, в запыленной, испачканной, а то и порванной одежде и, падая в постель со смешанным ощущением усталости, сожаления, что все уже закончилось, и тоски, которая овладевает человеком после того, как в небе померкнут звезды последнего залпа фейерверка, тут же начинал с нетерпением ждать наступления 1 мая следующего года и нового праздника св. Бригитты. То ностальгическое веселье, которое пронизывает всю австрийскую музыку и живопись, а также австрийскую литературу, — это и есть та самая атмосфера окончания праздника, предчувствия завтрашнего дня без праздника, неизбежности возвращения к банальной повседневности после угасания его очарования, после того как сон снова уступит место реальной действительности. Именно потому, что праздники св. Анны и св. Бригитты приходились на восхитительно прозрачные весенний и летний дни, вокруг них создавался некий ореол, сотканный из магии солнечных лучей и из сочетания волшебных элементов с реальными страстями и чувствами людей.

За внешней обывательской вакханалией религиозных и сельских праздников, которыми наслаждались венцы, таилось какое-то тревожное возбуждение, и далеко не одна девушка поддавалась ему и, забыв о строгости святых Анны и Бригитты, падала в объятия какого-нибудь говоруна-студента или красавца-офицера, с молчаливого согласия венской ночи, разливавшейся в воздухе музыки и самой нашей матери-природы — самого древнего и самого нерушимого из всех божеств. Йозеф Рихтер шутливо говорит нам в комических письмах Айпельдауэра: «Каждый год одно и то же: шумная, обезумевшая толпа, безудержное веселье, а под конец почти всегда небольшая попойка, в которой женщины играют более заметную роль, чем мужчины». Айпельдауэр, разумеется, хотел сказать, что женщины бывали главной причиной опьянения и что их изящество, соблазнительность и красота кружили головы их компаньонам больше, чем гринцингский спотыкач или венгерский токай.