— Ну и забралась ты… Прямо край света, — сказала Таня на новоселье, и с тех пор Лена ее не видела.
«Никому, кроме мамы, я не нужна, — думала Лена. — Как жить в таком одиночестве?» Спасал бешеный ритм жизни, спасала, как ни странно, дорога: маршрутка — метро — троллейбус, а вечером — троллейбус — метро — маршрутка. Покачиваясь от усталости, Лена быстро съедала приготовленный мамой ужин и садилась за стол — заниматься. Но все равно, даже во сне чувствовала она свое одиночество.
Зимой стало совсем тяжело: уезжала — еще темно, приезжала — темно уже. Снег, правда, слегка подсвечивал, появились и фонари, но пустыня улиц так угнетала…
— Девушка, извините, вы не знаете, где здесь дом номер семнадцать, корпус два?
Огромный, в пушистой шапке, с битком набитым портфелем мужик вынырнул из-за угла, встал перед Леной, загородив мощным телом узкую, едва заметную, заметаемую поземкой тропу. Лена вздрогнула от неожиданности.
— Пойдемте со мной, покажу, — слабо сказала она.
Мужик шагнул в сторону — скрипнул снег под ногами, — пропустил вперед Лену, пошел вслед за ней. И все время, пока шли к ее дому — это и был номер семнадцатый, корпус два, — чувствовала на себе Лена его тяжелый, внимательный взгляд. Хотелось оглянуться, только самолюбие не позволяло. «Еще подумает, что боюсь…» Но она и в самом деле побаивалась.
Вместе вошли в узкий лифт.
— Вам какой? — сняв шапку, стряхивая с меха снег, спросил мужик. — Вы, оказывается, здесь живете?
— Мне седьмой, — тихо ответила Лена.
Стояли почти впритык.
— А мне — выше, — пробасил спутник и неожиданно подмигнул. — Не боитесь?
— Чего? — вздернула голову Лена. Возмутительно, что он угадал ее страх!
— Всего! — весело поблескивали плутоватые, с прожилочками, глаза. — Шагаете, как ни в чем не бывало — одна, в темноте — с каким-то прохожим входите в лифт. Сейчас вообще народ всех и всего боится. Насмотрятся телика и дрожат от страха.
— А я его не смотрю, — вызывающе фыркнула Лена.
— И правильно делаете, — одобрительно заметил мужик. — Грязь, выстрелы, кровь… Ну вот ваш седьмой. Спасибо, что помогли. Без вас бродил бы по пустырям полночи, а там небось вовсю веселятся.
— Где?
Дверцы уже съезжались.
— У друга. — Мужик нажал кнопку, попридержал лифт. — А все-таки, девушка, в лифте с незнакомцем ехать не стоит, — мирно посоветовал он. — Поверьте старому уркагану.
Он коротко хохотнул — золотом блеснула коронка — и нажал кнопку. Дверцы лифта закрылись. Уркагану? Это уголовнику, что ли? Ничего себе встреча! А может, он пошутил? Ну конечно! Стало смешно, и так, посмеиваясь, Лена рассказала эту историю матери.
— И ты смеешься! — всплеснула руками мать. — А если бы…
— Да брось ты, — все еще смеялась Лена. — Денег у меня нет, колец и сережек — тоже.
— При чем здесь деньги! — прижала ладони к пылающим щекам мать, и Лена поняла.
— Не беспокойся… Кому я нужна?
Смех оборвался. Лена нахмурилась, резко отвернулась от матери и ушла к себе.
Наталья Петровна вздохнула и пошла на кухню разогревать ужин. «Кому я нужна…» Как это горько, несправедливо! Мать влюблена, и счастливо, а у дочери — никого. Не задумавшись ни на минуту, отдала бы Наталья Петровна свою любовь, своего любимого Лешу, если бы помогло это дочери. Только ведь не поможет. Остается одно: таить свое счастье, удивительную полноту жизни, когда в дни свиданий оживает, словно омытое живой водой, тело, молодеет душа, все светлеет вокруг, и этой радости, света, чудесной энергии хватает надолго, до следующей встречи.
— Я так горжусь, что ты меня любишь, — шепчет Леша, прижимая свою Наташу к себе. — Ты только меня не бросай, хорошо? Не разлюби, умоляю…
— Постараюсь, — улыбается в темноте Наталья Петровна и целует знакомую ямочку у его плеча.
Почему-то именно после встреч с Лешей чувствует она себя особенно виноватой — за то, что вышла замуж за некрасивого, а Леночка вся в отца, что в ее сорок пять ей так хорошо с Лешей, а дочка несчастна и одинока. «Но Лене всего семнадцать, — успокаивает себя Наталья Петровна. — Все еще будет… Никто не проживет свой век без любви, ни один человек на свете…» Так уговаривает она себя, а все равно обидно за дочь. Может, попросить Таню — пусть с кем-нибудь познакомит, — но если узнает Леночка… И потом — из таких знакомств, как правило, ничего путного не выходит.
«Вылетели из одного гнезда, из латыни, а какие разные, — думает Лена, отложив в сторону учебник английского языка, раскрывая учебник французского. — Хотя есть слова похожие, есть сходные термины…» Все-таки языки она любит больше юриспруденции, впрочем, казуистика права очень ей интересна и, пожалуй, стоит записаться в группу, изучающую латынь…
— Мамуль, я теперь тоже буду преподавать, — выходит она на кухню. — В нашем колледже, на подготовительном факультете.
— Да что ты! — радостно ахает Наталья Петровна. — Как же так получилось?
Леночка садится напротив матери. Карие глаза сияют, улыбка во все лицо. Сейчас Лена кажется почти красивой.
— Представляешь, пригласил меня директор, — раскачивается она на стуле, — и говорит: «Вас очень хвалит Сергей Петрович».
— Преподаватель английского?
— Ну да, — нетерпеливо бросает Лена. — «Можете, говорит, заниматься с подготовишками, с азов? Пособиями мы вас обеспечим». Здорово, правда?
— Здорово, — осторожно соглашается с дочерью Наталья Петровна. — Но почему ты, а не преподаватель?
— Да их не хватает! — смеется Лена.
— И они уверены, что ты справишься?
— А то! — задорно восклицает Лена и вдруг настораживается. — А ты? Разве ты во мне не уверена?
— Еще как уверена! — спохватывается Наталья Петровна. — Но вроде не принято…
— Значит, не было выхода, — подумав, решает Лена. — Я так рада! И деньги будут — как раз на латынь.
— На какую латынь? — удивляется Наталья Петровна.
— Ту самую, от которой пошли все языки — западные, конечно. Для юриста, знаешь, очень важна латынь.
Она развивает эту конструктивную мысль. Наталья Петровна, кивая, во всем с дочерью соглашается, внимательно слушает. Она знает, в чем дело: еще в школе, в девятом классе, из которого Леночка перешла в колледж, увлеклась она греческой, римской литературой — такой у них был словесник, хотя мимо других это прошло стороной: полистали рассеянно новый учебник с отрывками из «Илиады» и «Одиссеи» да и забыли. Леночка же читала всех этих нудных греков запоем, всерьез.
Что ж, пусть изучает, если хочет, латынь. Образование никогда не бывает излишним.
С этого дня латынь постоянно звучала в их доме. Изречения древних — действительно мудрые — произносились на двух языках: на высокой латыни и привычном русском. Телевизор в доме теперь уже совсем не включался, только новостные программы по НТВ.
— Некогда, некогда, — морщилась Лена, когда мать робко призывала ее посмотреть какой-нибудь сериал или старый хороший фильм по «Культуре». — Все эти истории какие-то очень медленные и, честно, мам, ужасно неинтересные. Не то что книги! Их я выбираю сама и в своем темпе читаю. Если нужно, остановлюсь, вернусь к предыдущей странице, подумаю над такой, скажем, фразой: «Нации устают, как люди». Ведь это правда, мама! Прежде мне и в голову не приходило, что мы, русские, ужасно устали — от всех этих войн, революций… А этот, — она пренебрежительно мотнула головой в сторону телевизора, — преподносит на блюдечке всякую ерунду.
— Кроме «Культуры», — возразила мать.
— Кроме «Культуры», — согласилась с ней Лена. — Но вообще, — она снова поморщилась, — не знаю, для кого все эти выстрелы и погони?
— Для большинства смертельно уставшего населения, — вздохнула Наталья Петровна.
— Ага, — энергично подтвердила Лена. — «Хлеба и зрелищ!» — лозунг античного Рима и — вспомни! — как раз эпохи упадка. Не наводит на размышления? Большинство… Ну и черт с ним, с большинством! Значит, я принадлежу к меньшинству.
