Я говорил ей, что иду к друзьям. А на самом деле прятался у бабушки Лауры. Она жила недалеко от нас со старым бассетом и с сиделкой, русской женщиной по имени Ольга. Мы целыми днями играли в карты – в канасту. Бабушка пила “Кровавую Мэри”, а я – томатный сок с перцем и солью. Мы договорились: она прикрывает меня в этой истории с друзьями, а я молчу про “Кровавую Мэри”.

Учеба в средней школе, однако, быстро закончилась, и отец позвал меня к себе в кабинет, велел сесть в кресло и сказал:

– Лоренцо, я решил, что теперь тебе пора отправиться в обычный лицей. Надо кончать с этими частными школами для маменькиных сынков. Скажи-ка, что тебе больше нравится – математика или история?

Я посмотрел на все эти его книги о древних египтянах, вавилонянах, аккуратно расставленные на книжных полках.

– История.

Он остался доволен и хлопнул меня по плечу:

– Отлично, старик. Мы одинаково смотрим на вещи. Вот увидишь – классический лицей тебе понравится.

Когда я подошел в первый день занятий к лицею, то едва в обморок не упал.

Это оказался поистине ад на земле. Там толпились сотни ребят, точно у входа в концертный зал. Некоторые были намного выше меня. И даже со щетиной на щеках. Девочки пышногрудые. Все на мопедах или скейтбордах. Одни смеялись. Другие орали. Кто-то шастал в бар и обратно. А один парень забрался на дерево и подвесит там рюкзак какой-то девочки, и она бросала в него камни, надеясь скинуть.

От паники, завладевшей мною, перехватило дыхание. Я прислонился к стене сплошь в надписях и рисунках.

Почему я должен ходить в школу? Почему так все устроено? Рождаешься, ходишь в школу, работаешь и умираешь? Кто решил, что это правильно? Разве нельзя жить по-другому? Как первобытные люди? Как моя бабушка Лаура, которая в детстве не училась в школе, а учителя приходили к ней домой? Почему и я не могу учиться так же? Почему меня не оставят в покое? Почему я должен быть таким, как все остальные? Почему не могу жить отдельно в каком-нибудь канадском лесу?

– Я – не такой, как они. У меня преувеличенное самомнение, – прошептал я, а в это время трое негодяев, взявшись за руки, оттесняли меня прочь, словно кеглю.

– Исчезни, микроб.

Пребывая в полнейшем трансе, я понял только, что мои негнущиеся, как палки, ноги ведут меня в класс. Я сел на предпоследнюю парту у окна и постарался сделаться невидимкой.

Но обнаружил, что техника мимикрии на этой враждебной планете не работает. Хищники в этой школе оказались куда более развитые и агрессивные и перемещались стаями. Стоило лишь замереть или, наоборот, сделать какое-то неосторожное движение, как это тотчас замечалось и наказывалось.

Меня взяли в оборот. Высмеивали за то, как одет, за то, что молчу. А потом избили губками для стирания мела с доски.

Я умолял родителей перевести меня в другую школу. Школа для умственно отсталых или глухонемых была бы самой подходящей. Я изобретал самые разные предлоги, чтобы не ходить на занятия. И перестал учиться. В классе я только и делал, что считал минуты до выхода из этой тюрьмы.

Однажды утром я остался дома якобы из-за головной боли и смотрел по телевизору фильм про насекомых-подражателей.

Где-то в тропиках живет муха, которая прикидывается осой. У нее четыре крылышка, как у всех мух ее вида, но она держит их друг над другом, и со стороны кажется, будто их всего два. У нее такой же черно-желтый полосатый животик, усики, выпуклые глаза и есть даже ложное жало. Она никого не трогает, она безобидная. Но из-за сходства с осой птицы, ящерицы, даже люди боятся ее. Она может спокойно залетать в осиное гнездо, в самые опасные места, и никто ее не узнает.

Я все делал не так.

Теперь ясно, как следует поступать.

Подражать самым опасным.

Я стал одеваться точно так же, как другие. Кроссовки “Адидас”, рваные джинсы, флиска с капюшоном. Перестал делать пробор и отрастил волосы. Хотел было надеть серьгу, но мама не позволила. Зато на Рождество мне подарили мопед. Самый простой.

Я и двигался как они – широко расставляя ноги. Швырял рюкзак на пол и пинал его.

Я лишь слегка подражал им. От подражания до карикатуры всего шаг.

На занятиях я сидел за партой, притворяясь, будто слушаю, но на самом деле думал о своем и сочинял разные фантастические истории. Я ходил и на физкультуру, смеялся остротам других, сам доставал девчонок всякими глупостями. Пару раз даже нагрубил учителям. И сдавал пустые листы после классной работы.

Муха сумела обмануть всех, великолепно вписавшись в осиное гнездо. Они думали, будто я такой же, как они. Правильный.

Вернувшись домой, я рассказывал родителям, что в школе все находят меня очень славным, и придумывал забавные истории, какие будто бы случались со мной.

Но чем дольше я разыгрывал этот фарс, тем сильней ощущал себя непохожим на других. Грань, отделявшая меня от них, становилась все отчетливее. Один я был счастлив, с другими же приходилось играть роль.

И это иногда пугало меня. Выходит, всю жизнь теперь придется подражать им?

Казалось, муха, жившая во мне, говорила верные вещи. Она объясняла, что друзья легко забывают тебя, что девочки злые и смеются над тобой, что мир за пределами дома – это сплошь и рядом состязание, произвол и насилие.

Однажды ночью мне приснился кошмар, от которого я пробудился с громким криком. Мне показалось, будто майка и джинсы – моя кожа, кроссовки “Адидас” – мои ступни. А под курткой, твердой, словно хитиновая оболочка, шевелились сотни лапок, как у насекомого.

Все шло более или менее спокойно, пока однажды утром мне не надоело изображать муху, переодетую в осу, и не захотелось стать настоящей осой.

На переменах я обычно ходил по шумным коридорам с таким видом, будто направляюсь куда-то с какой-то целью, и потому никто не обращал на меня внимания. Незадолго до звонка я садился за свою парту и съедал пиццу с ветчиной, точно такую, какую все покупали у вахтера. В классе шла обычная битва губками для стирания мела. Две группы сражались, кидаясь ими друг в друга. Если бы попали в меня, я подхватил бы губку и бросил, постаравшись никого не задеть, чтобы не вызвать ответной реакции.

Позади меня сидела Алессия Ронкато. Она о чем-то шепталась с Оскаром Томмази, составляя какой-то список.

Что за список?

Мне не было никакого, ну совершенно никакого дела до этого списка, и все же проклятое любопытство, которое возникает иногда без всякой причины, заставило меня немного отъехать со стулом назад, чтобы услышать, о чем они говорят.

– Думаешь, его отпустят? – спрашивал Оскар Томмази.

– Да, если позвонит моя мама, – ответила Алессия Ронкато.

– А мы уместимся все?

– Конечно, она же большая…

Тут кто-то громко закричал, и мне больше ничего не удалось расслышать.

Наверное, они обсуждали, кого пригласить на какой-то праздник.

Выйдя из школы, я надел наушники, но не включил музыку. Алессия и Оскар Томмази, а также Шумер и Риккардо Добож стояли поодаль у стены. Все возбуждены. Шумер делал вид, будто шагает на лыжах, и наклонился, как при слаломе. Добож накинулся сзади и стал в шутку душить его. Мне не слышно было, что говорила Алессия Оскару Томмази, но глаза у нее горели, когда она смотрела на Шумера и Добожа.

Я подошел к ним поближе и в конце концов понял, о чем идет речь.

Алессия пригласила их на неделю к себе домой в Кортину, покататься на лыжах.

Эти четверо отличались от других. Они всегда держались вместе, и ясно было, что они закадычные друзья. Казалось, их окружает какой-то невидимый пузырь, в который никто не может проникнуть без приглашения.

Верховодила у них Алессия Ронкато – самая красивая девочка в школе, но она не строила из себя приму, не старалась походить на кого-то. Какая есть, такая и есть, вот и все.

Оскар Томмази – очень тощий, с какой-то женской походкой. И стоило ему заговорить, как все хохотали.