Можно представить, что творилось во дворце Меншикова в течение суток, отведенных ему на сборы. Дорогую мебель, ковры, картины, изделия из хрусталя и походные шатры пришлось оставить. В суматохе захватили с собой самое необходимое. Но и это составило громадный обоз из тридцати трех карет, колясок и колымаг, сопровождаемых пестрой свитой слуг. Среди ста тридцати трех человек свиты находились маршалы, восемь пажей, шесть гайдуков, двенадцать лакеев, двенадцать поваров, двое портных, двое певчих, сапожник.

10 сентября выехали из столицы. В четырех каретах, каждая из которых была запряжена шестерней, разместились члены семьи Меншикова: в первой сидел князь с супругой и свояченицей, во второй – сын с карликом, в третьей – две дочери с двумя служанками, в четвертой – брат княгини Меншиковой Арсеньев. Кортеж конвоировали 120 солдат под командованием гвардии капитана. Невиданное зрелище выезда из столицы опального вельможи наблюдали тысячи зевак, стоявших по обочинам дороги. [139]

В последующие недели и месяцы Остерман с немецкой педантичностью продолжал наносить поверженному Меншикову один удар за другим: сначала отобрали оружие у людей, сопровождавших кортеж князя, затем довели состав дворни до минимума, потом в Раненбурге изъяли все семейные драгоценности, и, наконец, бывший всесильный временщик и генералиссимус с семейством был отправлен в Березов, где и закончил свой жизненный путь в 1729 году.

Падение Меншикова вызвало неоднозначное отношение: одни радовались, другие считали наказание чрезмерно суровым, не учитывавшим его заслуг. К первым относились герцог Голштинский и его супруга Анна Петровна. У них было основание ненавидеть Меншикова, стараниями которого герцог после смерти Екатерины вынужден был покинуть Россию. С его мнением перестали считаться в Верховном тайном совете, вдвое уменьшили сумму, предназначавшуюся на содержание его двора. Анна Петровна писала сестре: «Что изволите писать об князе, что ево сослали, и у нас такая же печаль сделалась об нем, как у вас». Радовался и Феофан Прокопович, у которого с князем не сложились отношения и который ожидал своей опалы. Свой восторг он описывал одному из архиереев витиеватым языком: «Молчание наше извиняется нашим великим бедствием, претерпенным от тирании, которая, благодаря Бога, уже разрешилась в дым. Ярость помешанного человека, чем более возбуждала против него всеобщей ненависти и предускоряла его погибель, тем более и более со дня на день усиливала свое свирепство. А мое положение было так стеснено, что я думал, что все уже для меня кончено».

10 февраля 1728 года у Анны Петровны в Киле родился сын. Феофан в поздравлении, не жалея эпитетов, писал о Меншикове: «Вас постигло то, что почти превышало меру вероятия. Этот бездушный человек, эта язва, этот негодяй, которому нет подобного, вас, кровь Петрову, старался унизить до той низкой доли, из которой сам, рукою ваших родителей был возведен почти до царственного состояния, и вдобавок, наглый человек, показал пример неблагодарной души в такой же мере, в какой был облагодетельствован. Этот колосс из пигмея, оставленный счастьем, которое довело до опьянения, упал с великим шумом». [140]

Иного мнения придерживался фельдмаршал Голицын, намеревавшийся породниться с князем путем женитьбы своего сына на его дочери. В изложении Маньяна позиция Голицына выглядит так: «Голицын поставил на вид царю, что, хотя его брат член Совета, и он более, чем кто-либо не одобрял хищности и растрат, производимых именно князем Меншиковым, ему казалось, однако, что важные услуги, оказанные князем его императорскому величеству, могли бы заслуживать некоторого смягчения в его наказании». [141]В другой депеше 15 июля 1728 года Маньян с чувством сожаления описывает жизнь князя в ссылке: «На все нужды как его, так и семьи, последовавшей за ним в ссылку, положено лишь шесть рублей в неделю. Только что узнали, несколько дней тому назад, о смерти его жены и что он при смерти болен; так жалко готова окончиться жизнь того, чье имя при трех различных царствованиях приводило в трепет всех вельмож».

Лефорт поделился своим мнением о Меншикове не после его падения, а во время опасной болезни в июле 1727 года: «Если князь Меншиков умрет, то на это будут смотреть как на худо и добро. На добро потому, что избавятся от безграничной власти, которую никто не осмелился бы присвоить, и древние фамилии снова займут свое прежнее положение… На смерть Меншикова смотрят как на несчастье в том смысле, что никто не может заменить его в деле исполнительной власти, не желая взять на себя всю тяжесть таких обязанностей». [142]

Де Лириа считал опалу Меншикова большой утратой для России. Известие о его падении он получил на пути в Петербург в Дрездене и отреагировал на него 5 октября 1727 года: «…князь Меншиков был единственный человек, который поддерживал правила покойного царя и царицы. С его падением нужно опасаться, что московиты захотят поставить свое правительство на старую ногу, увезут царя в Москву, откажутся от Венского союза, а следовательно и от нашего, и возвратятся к своему древнему существованию». Скорбь испанского посла по случаю опалы Меншикова станет понятной, если учесть, что во внешней политике именно князь ориентировался на союз с Австрией.

Почитатели Меншикова обнаруживались не только среди вельмож, но и среди офицеров. Капитан-поручик Василий Казанцев поплатился ссылкой в Сибирь, когда в октябре 1727 года заявил двум канцелярским служащим: «Как де ныне императорское величество изволит ехать в Москву для своей коронации, тогда старицу Елену посадят на царство, понеже его императорское величество во младости, и учинится тогда бунт, а князь Меншиков будет по прежнему».

Так с падением Меншикова завершилась эпоха, составной частью которой было царствование императрицы Екатерины Алексеевны.

В приложении к книге публикуется переписка царя Петра I и Екатерины Алексеевны, включающая в себя двести двадцать шесть писем, которыми царственные супруги обменивались на протяжении двадцати с лишним лет: с 1703 или 1704 по 1724 год.

Данная публикация нуждается в некоторых предварительных замечаниях. Прежде всего необходимо отметить различную сохранность писем: посланий Петра до нашего времени дошло во много раз больше, чем ответных посланий Екатерины. Объясняется это различиями в условиях хранения корреспонденции. Театр военных действий, постоянные переезды царя в любое время года и в любую погоду отнюдь не способствовали сохранности получаемых им писем; супруга же его жила более спокойной жизнью, которую можно назвать в известной степени «оседлой», и это создавало более благоприятные условия для сохранения адресованных к ней посланий царя.

Нельзя не отметить и другого. Семейная пара объединила людей, абсолютно не похожих друг на друга. Петр – выдающаяся личность, крупнейший государственный деятель эпохи, человек творческий, высокоодаренный, превосходно владевший пером; супруга же его – женщина вполне заурядная. До конца жизни она оставалась неграмотной, и послания царю от ее имени составляли ее секретари (в их числе Александр Андреянович Яковлев). Это обстоятельство наложило печать как на форму, так и на содержание переписки. Письма Петра, написанные им собственноручно, отличаются образным и выразительным языком и, несмотря на свою лапидарность, содержат намного больше информации, чем обычные письма того времени, в которых очевидно влияние традиций эпистолярного жанра предшествующей эпохи, когда главное назначение письма состояло в том, чтобы известить корреспондента о своем здоровье и передать обязательный поклон родственникам.

Письма Екатерины, напротив, многословны; написанные обычным канцелярским языком, с потугами на шутки и сентиментальность, они подтверждают невысокий уровень интеллекта их автора.