Народъ ужъ почти весь вышелъ изъ церкви, ползутъ только старухи съ ридикюлями. «Не на кого смотрѣть», подумала шеренга молодежи и стала расходиться, а между-тѣмъ изъ церкви вышла аристократка Апраксина, недосягаемая богиня многихъ страждущихъ сердецъ, вдова Верхолетова. Три года какъ она вдовствуетъ, и уже получила до тридцати предложеній рукъ и сердецъ. но отказала всѣмъ своимъ обожателямъ; она чувствуетъ непреодолимую симпатію къ офицерамъ и рѣшилась до тѣхъ поръ вдовствовать, пока какой-нибудь владѣтель шпаги и эполетъ не предложитъ ей руку и сердце. Она не посмотритъ, что онъ бѣденъ, что у него, по выраженію апраксинцевъ. «Въ одномъ карманѣ смеркается, въ другомъ заря занимается», и соединитъ съ нимъ свою судьбу. Быть-можетъ она и достигнетъ своей цѣли, тронетъ какое-нибудь сердце, бьющееся подъ военнымъ мундиромъ. Она имѣетъ тысячь сорокъ капиталу и лавку, въ которой торгуетъ молодецъ, — а это для любви вещь не маловажная.
Ежели, читатель, вы желаете снова увидѣть эти личности, съ которыми вы сейчасъ познакомились, то часа въ два пожалуйте на Невскій: онѣ разъ пять пройдутъ по солнечной сторонѣ; вечеромъ онѣ будутъ въ Александринскомъ театрѣ. Къ чести апраксинцевъ нужно сказать, что они очень любятъ театръ, а на святкахъ и на масляной такъ онъ положительно только ими и занятъ.
III
Въ столовой купца Черноносова, — того самаго Черноносова, который изъ экономіи не имѣетъ приказчика. а торгуетъ съ тремя мальчиками — часы пробили пять. Еще все въ домѣ покоится сномъ. Спитъ Черноносовъ въ спальнѣ рядомъ съ своей третьей подругой жизни? спитъ въ кухнѣ кухарка на остывшей плитѣ, спятъ и мальчики въ своей конурѣ… именно конурѣ: пространство въ четыре квадратныхъ аршина, отгороженное отъ кухни, иначе и назвать нельзя. Въ конурѣ этой стоитъ кровать — общее ложе трехъ мальчиковъ съ замасляннымъ тюфякомъ, ничѣмъ не отличающимся отъ блина гоголевскаго Петрушки, и съ тремя подушками, набитыми чѣмъ-то до чрезвычайности твердымъ.
Крѣпко спятъ мальчики и снятся имъ дивные сны, такіе сны, что хоть бы и не просыпаться, не ворочаться къ жалкой дѣйствительности. Снятся имъ родныя села, родныя избы, видятъ они своихъ отцовъ, матерей, знакомыя поля, лѣса — и все, все, что такъ дорого ихъ сердцу и отчего они такъ рано оторваны и брошены между незнакомыми людьми, отъ которыхъ они не слышатъ и ласковаго слова.
Въ самомъ дѣлѣ, жалкое положеніе апраксинскаго мальчика.
Лѣтъ тринадцати, а иногда и раньше, научившись у мѣстнаго дьячка кой-какъ читать и писать, отрываются они отъ семействъ и везутся въ Петербургъ въ ученье; разумѣется дѣло не обходится безъ слезъ со стороны родителей и дѣтей. Привезя мальчика въ Петербургъ, отецъ или родственникъ, чтобы не проѣдаться и не тратиться, старается какъ можно скорѣе отдать его въ ученье, часто даже не освѣдомившись о характерѣ, честности или положеніи хозяина, которому ввѣряетъ своего сына или родственника въ полное распоряженіе на четыре и на пять лѣтъ; дѣлаетъ ему наставленія, чтобъ онъ уважалъ, во всемъ слушался и любилъ хозяина — и уѣзжаетъ. И вотъ мальчикъ, брошенный въ чужое семейство, привыкшій къ ласкамъ матери, поступаетъ въ полное распоряженіе хозяина. Хорошо, ежели его сразу допустятъ къ торговлѣ; но есть такіе хозяева. которые оставляютъ новичковъ на полгода, а иногда и болѣе, дома, употребляя ихъ для домашнихъ работъ: нарубить дровъ, принести воды, сбѣгать въ лавочку, убирать комнаты, чистить посуду и сапоги, надѣляя ихъ за малѣйшую неисправность треухами, подзатыльниками, тасками, выволочками и прочими удовольствіями. Но не думайте, чтобы все это дѣлалось хозяевами такъ: это они дѣлаютъ по убѣжденію; они сами начали свое торговое поприще съ треуховъ и потому думаютъ. что безъ побоевъ мальчикъ не въ состояніи постигнуть всѣхъ тайнъ науки торговли. Отъ кого только не достается бѣдному мальчику: бьетъ хозяинъ, бьютъ приказчики, бьетъ кухарка, ругаетъ дворникъ; развѣ иногда хозяйка сжалится, скажетъ ласковое слово; зато какъ дорого это ласковое слово!.. Наконецъ мальчика берутъ въ лавку; но и здѣсь далеко до торговли: вся его обязанность состоитъ — стоять на порогѣ, выкрикивать названіе товаровъ и даже подъ-часъ, по приказанію приказчиковъ, хватать за руки покупателей; а придетъ домой — опять тоже чищенье сапоговъ и посуды и бѣготня въ кабакъ тайкомъ отъ хозяина, ежели молодцамъ захочется выпить. Почитать что-нибудь, пописать, хоть бы письмо въ деревню, мальчику некогда; изъ этого и вытекаетъ ихъ безграмотность, когда они сдѣлаются приказчиками. Въ продолженіи пятилѣтняго нахожденія въ наукѣ, они иногда ни разу не брались ни за книгу, ни за перо; очень естественно, что въ продолженіи этого времени они забудутъ всѣ тѣ ограниченныя познанія въ грамотности, которыя лѣтъ пять тому назадъ вложилъ въ ихъ головы дьячекъ или какой-нибудь учитель изъ отставныхъ семинаристовъ.
Вотъ прошло четыре года, какъ мальчикъ въ наукѣ; всѣми силами старается онъ угодить хозяину, изгибается передъ покупателями, клянется, божится, — но тщетно: отъ хозяина никакого поощренія. «Выживи свои года и тогда сдѣлаешься приказчикомъ». И вотъ его отъ природы мягкій характеръ начинаетъ портиться: онъ по примѣру приказчиковъ ругаетъ при каждомъ возможномъ случаѣ хозяина; вмѣстѣ со страхомъ онъ уже питаетъ къ нему ненависть; видя, что другіе крадутъ начинаетъ и онъ утаивать забытые на прилавкѣ гривенники и двугривенные, отыскиваетъ гдѣ-нибудь подъ половицей или подъ плинтусомъ щель и прячетъ ихъ туда, чтобы при первомъ возможномъ случаѣ промотать ихъ. Но вотъ наконецъ заживаетъ онъ опредѣленные года, хозяинъ призываетъ его къ себѣ, объявляетъ ему объ окончаніи курса и даруетъ степень приказчика. «Теперь я тебѣ жалованья не могу опредѣлить, говоритъ онъ ему:- посмотрю, чего стоить будешь. то и положу; я тебя не обижу.» По окончаніи года оказывается, что онъ стоилъ рублей восемь въ мѣсяцъ. Но не такъ плохъ молодецъ: онъ уже насмотрѣлся, какъ то дѣлаютъ болѣе опытные приказчики, оцѣнилъ себя гораздо дороже и кралъ изъ хозяйской выручки рублей по десяти въ мѣсяцъ.
Часы въ столовой показывали четверть шестаго, когда въ кухнѣ постучался водовозъ.
— Кто тутъ? спросила его проснувшаяся кухарка, однако не поднимаясь съ плиты.
— Я. Отвори, Степановна: воду несу!
— Экъ его объ эту проняло! ворчала она зѣвая и встала съ своего ложа. — Погоди, только свѣчу зажгу: вишь темь какая.
Она зажгла свѣчу и, какъ спала, во всемъ утреннемъ неглиже, отворила водовозу дверь. Быстро ворвался въ отворенную дверь холодный воздухъ и въ видѣ пара заклубился по комнатѣ.
— Что это съ этой поры тащишься! проговорила она, придерживая на груди рубашку и прикрывая свои прелести:- уходи скорѣй, да запирай дверь плотнѣе; окоченѣла совсѣмъ.
— Ничего, жиру поубавится; вишь, лопнуть хочешь, — любезничалъ водовозъ.
— Ну, ну, ругатель, проходи что-ли!
— Охо-хо-хо! зазѣвала она вслухъ. «Пора и мальчишкамъ вставать», подумала она и закричала;- Мишутка, Ванюшка, Ѳедоръ! вставайте.
Но это было напрасно; мальчики встали только тогда, когда она принялась ихъ расталкивать. Перекрестившись нѣсколько разъ на образъ, висѣвшій надъ кроватью, они вышли изъ своей конуры и зѣвая сѣли на скамейку. Холодно имъ со сна и больно глядѣть на свѣтъ пылающей свѣчи.
— Ванюшка! чего остолбенѣлъ-то, что глаза выпучилъ? — принимайся за дѣло! обратилась кухарка къ самому меньшому изъ нихъ. — Чисти хозяйскіе сапоги; да еще вотъ ножи вычистить надо, вчера послѣ ужина грязные остались.
— Сейчасъ.
И мальчикъ принялся за дѣло.
— А ты что-жъ, Мишутка?
— Погоди, успѣешь!
— Чего успѣешь! Вотъ хозяинъ встанетъ, не будетъ все готово, такъ онъ те задастъ!
Ѳедору, какъ старшему, она ничего не сказала. Ему было уже восемнадцать лѣтъ, онъ пользовался ея расположеніемъ и у нихъ подъ-часъ разыгрывалась извѣстная сцена, гдѣ онъ изображалъ Іосифа-прекраснаго, а она жену Пентефрія. Онъ только поставилъ самоваръ и не прикоснулся ни къ какой работѣ.
