— Да что ты!
— Онъ, онъ! Я вотъ вглядѣлась теперь и вижу. Тотъ-же галстухъ, та-же бороденка плюгавая и то-же кольцо съ сердоликовой печатью на пальцѣ. Я на Лиссабонъ поставила два франка, а онъ на Лондонъ, вышелъ Лиссабонъ и вдругъ онъ заспорилъ, что Лиссабонъ онъ выигралъ, схватилъ мои деньги и убѣжалъ.
— Не можетъ быть, отвѣчалъ Николай Ивановичъ.
Извощикъ, между тѣмъ, услышавъ съ козелъ слова “Лиссабонъ” и “Лондонъ” и тоже въ свою очередь узнавъ Глафиру Семеновну, заговорилъ съ ней о вчерашней игрѣ въ Казино и сталъ оправдываться, увѣряя, что онъ выигралъ вчера ставку на Лиссабонъ, а не она.
— Видишь, видишь, онъ даже и не скрывается, что это былъ онъ! Не скрывается, что и утащилъ мой выигрышъ! И по сейчасъ говоритъ, что на Лиссабонъ онъ выигралъ! а не я! Ахъ, нахалъ! Вотъ нахалъ, такъ нахалъ! кричала Глафира Семеновна. — Вѣдь около двадцати франковъ утащилъ.
— Ну, ужъ и извощики здѣсь! Даже невѣроятно… Наравнѣ съ господами по игорнымъ домамъ въ вертушки играютъ и шуллерствомъ занимаются, покачалъ головой Николай Ивановичъ. — Конуринъ, слышишь?
— Цивилизація — ничего не подѣлаешь… отвѣчалъ тотъ.
XXIII
Дорога шла въ гору. Открывались виды одинъ другаго живописнѣе. Слѣва шли отвѣсныя скалы, на которыхъ ютились нарядные, какъ бомбоньерки, домики самой причудливой архитектуры; внизу растилалось море съ безконечной голубой далью. Бѣлѣлись паруса лодочекъ, кажущихся съ высоты дороги, маленькими щепочками, двигались, какъ бы игрушечные, пароходики, выпуская струйки дыма. Передъ глазами рѣзко очерчивалась глубокой выемкой гавань. Извощикъ указалъ внизъ бичомъ и сказалъ:
— Villefranche… Villafranca…
— Опять вила! воскликнулъ Конуринъ. — И чего они это завилили! На горѣ — вила, въ водѣ — вила.
— Да вѣдь я говорила уже вамъ, что вилла — дача по ихнему, замѣтила ему Глафира Семеновна.
— Да вѣдь онъ въ море кнутомъ-то указываетъ, а не на дачу.
Внизу подъ горой, на самомъ берегу моря показался бѣгущій поѣздъ желѣзной дороги и скрылся въ тунель, оставивъ послѣ себя полоску дыма. Видъ на море вдругъ загородилъ садъ изъ апельсинныхъ и лимонныхъ деревьевъ, золотящихся плодами, и обнесенный живой изгородью изъ агавы.
— Природа-то какая! восторгалась Глафира Семеновна.
— Да что природа! Природа, природа, а ни разу еще не выпили подъ апельсинными-то деревьями, проговорилъ Конуринъ. — Вонъ написано: таверне… указалъ онъ на вывѣску.
— Какъ? Ты уже научился читать по французски? воскликнулъ Николай Ивановичъ.- Aй да Конуринъ!
— Погодите, погодите. Будутъ еще на пути таверны, удерживала ихъ Глафира Семеновна.
Кончился садъ и ожиль крутой обрывъ къ морю, опять бѣгущій желѣзнодорожный поѣздъ, выскочившій изъ тунеля.
— Смотрите на поѣздъ, указывала Глафира Семеновна. — Отсюда съ горы показываетъ, что онъ двигается какъ черепаха, а вѣдь на самомъ дѣлѣ онъ мчится на всѣхъ парахъ.
— Мадамъ! Желаете сыграть на этотъ поѣздъ? Ставлю четвертакъ, что онъ остановится въ Берлинѣ… шутилъ Конуринъ, обращаясь къ Глафирѣ Семеновнѣ, намекая на игру въ поѣзда въ Ниццѣ.
— Мерси. До Монте-Карловской рулетки копѣйки ни на что не поставлю.
Снова пошли роскошныя виллы, ютящіяся по откосамъ горъ или идущія въ рядъ около дороги, утопающія въ зелени тропическихъ деревьевъ.
— Вишь, какъ застроились! Въ родѣ нашей Новой Деревни, сказалъ Николай Ивановичъ. — Вонъ даже что-то въ родѣ “Аркадіи” виднѣется.
— Въ родѣ Новой Деревни! Ужъ и вывезешь ты словечко! попрекнула мужа Глафира Семеновна. — Здѣсь мирты, миндаль въ цвѣту, лавровыя деревья, какъ простой лѣсъ растутъ, а онъ: Новая Деревня!
— Лавровыя! Да нешто это лавровыя? усумнился Конуринъ.
— Конечно-же лавровыя.
— Лавровый листъ изъ нихъ дѣлается?
— Онъ
— Ну, штука! Скажи на милость, въ какія мѣста пріѣхали! Вотъ-бы хорошо нарвать, да женѣ для щей на память свезти. Ахъ, жена, жена! Что-то она, голубушка, теперь дѣлаетъ! Поди сидитъ дома, пьетъ чай и думаетъ: “гдѣ-то теперь кости моего дурака мужа носятся”?
— Что это она у тебя ужъ очень часто чай пьетъ? — сказалъ Николай Ивановичъ.
— Такая баба. Ядъ до чаю. А вѣдь и то я дуракъ. На кой шутъ, спрашивается, меня отъ торговаго дѣла къ заграничнымъ чертямъ на кулички вынесло!
— Да полно тебѣ ужъ клясть-то себя! За то отполируешься заграницей.
— Еще таверне. Вонъ вывѣска! Стой, извощикъ! Стой! — закричалъ Конуринъ.
— Увидали? Ахъ, какъ вы глазасты насчетъ этихъ вывѣсокъ, — сказала Глафира Семеновна.
— Матушка, голубушка, въ горлѣ пересохло. Вы то разочтите: вѣдь мы въ Петербургѣ по пяти разъ въ день въ трактиръ чай пить ходимъ, по два десятка стакановъ чаю-то охолащиваемъ иной разъ, а тутъ безъ китайскихъ травъ сидишь.
Извощикъ остановился передъ сѣренькой таверной, помѣщавшейся въ маленькомъ каменномъ домикѣ, около входа въ который стояли деревянные зеленые столы и стулья. Къ коляскѣ выбѣжалъ содержатель таверны, безъ сюртука, въ одномъ жилетѣ и въ полосатомъ вязанномъ колпакѣ на головѣ.
— Венъ ружъ, мусье! И апельсинъ на закуску, для мадамы!.. — скомандовалъ Конуринъ.
— Оранжъ, оранжъ… — поправила Глафира Семеновна.
— Oh, oui, madame… — засуетился трактирщикъ.
— Де бутель! Надо двѣ бутылки! — крикнулъ Николай Ивановичъ. — Обѣщались извощику поднести.
— Это шулеришкѣ-то? Шулеришкѣ, отнявшему у меня вчера въ Казино шестнадцать франковъ изъ-за Лисабона? Не желаю я, чтобы вы его потчивали, — заговорила Глафира Семеновна.
— Нельзя, Глаша… Мы ему раньше посулили. Тогда не слѣдовало совсѣмъ ѣхать съ нимъ. А ужъ коли поѣхала, то чего-жъ тутъ!
Мужчины вышли изъ коляски, чтобы размять ноги. Глафира Семеновна продолжала сидѣть. Слѣзъ съ козелъ и извощикъ и закурилъ трубку. Трактирщикъ подалъ вино. Начали пить.
— Наливай и коше венъ ружъ, — говорилъ Николай Ивановичъ, кивая трактирщику на извощика. — Веръ пуръ коше.
Пилъ и извощикъ.
— Votre santé, messieurs et madame… кланялся онъ.- Vous êtes les russes… Oh, nous aimons les russes!
Выпивъ вина, онъ сдѣлался смѣлѣе и фамильярнѣе, подошелъ къ Глафирѣ Семеновнѣ и, извиняясь за причиненную ей вчера въ Казино непріятность, сталъ доказывать, что ставку выигралъ онъ, а не она, стало быть онъ совершенно справедливо захватилъ со стола деньги.
— Алле, але… же не ве на парле авекъ ву… махала та руками и крикнула мужчинамъ: Господа! Да уберите отъ меня извощика! Ну, что онъ ко мнѣ лѣзетъ!
— Мусью! Иди сюда! Пей здѣсь! крикнулъ ему Николай Ивановичъ, помѣстившійся уже съ Конуринымъ за зеленымъ столикомъ.
— Mille pardon, madame… разшаркался передъ Глафирой Семеновной кучеръ и отошелъ отъ нея.
Снова дорога, то поднимающаяся въ гору, то спускающаяся подъ гору, снова налѣво роскошныя виллы, а на право морская синяя даль. Извощикъ, подбодренный виномъ и фамильярнымъ обращеніемъ съ нимъ сѣдоковъ, еще съ большимъ жаромъ началъ разсказывать достопримѣчательности дороги, по которой они проѣзжали.
— Villa Pardon… указывалъ онъ на возводящуюся каменную постройку.- Villa Crenon, Villa Scholtz…
Онъ даже разсказывалъ о профессіяхъ владѣльцевъ виллъ: кто откуда родомъ, кто на чемъ разбогатѣлъ, кто фабрикантъ, кто банкиръ, кто на какую актрису разоряется, но его никто не слушалъ.
— Бормочи, бормочи, мусье, все равно тебя никто не понимаетъ… проговорилъ Николай Ивановичъ.
— Очень даже понимаю, похвасталась Глафира Семеновна:- Но не желаю отъ извощика разговоровъ слушать.
Показалась роскошнѣйшая вилла съ бульваромъ, съ роскошнымъ садомъ, обнесеннымъ чугунной рѣшеткой. Посреди пестрѣющей цвѣтами клумбы билъ фонтанъ. Вотъ и ворота во дворъ виллы съ каменными столбами и рѣзной чугунной перекладиной, обвитыми плющемъ. У воротъ стоялъ бравый лакей, съ непокрытой головой, въ синемъ полуфракѣ со свѣтлыми пуговицами, въ бархатныхъ красныхъ плюшевыхъ короткихъ штанахъ и черныхъ чулкахъ и башмакахъ съ пряжками. Онъ стоялъ важно выпятивъ впередъ правую ногу и курилъ сигару, пуская въ воздухъ дымъ колечками. Глафира Семеновна взглянула на лакея и вздрогнула. Въ лакеѣ она узнала Капитона Васильевича, съ которымъ она, ея мужъ и Конуринъ вчера завтракали и играли въ залѣ на сваяхъ. Взглянулъ на лакея и Конуринъ, пробормоталъ:
