Спустя часъ Николай Ивановичъ пришелъ къ тому игорному столу, гдѣ оставилъ Глафиру Семеновну, и не нашелъ ее. Онъ сталъ ее искать у другихъ столовъ и увидалъ блѣдную, съ потнымъ лицомъ. Она азартно ставила ставки. Парижская причудливая громадная шляпка ея сбилась у ней на затылокъ и изъ подъ нея выбились на лобъ пряди смокшихъ отъ поту волосъ. Завидя мужа, она вздрогнула, обернулась къ нему лицомъ и, кусая запекшіяся губы, слезливо заморгала глазами.

— Вообрази, я больше двухсотъ франковъ проиграла… — выговорила она наконецъ.

— Да что ты!

— Проиграла. Нѣтъ, здѣсь мошенничество, положительно мошенничество! Я два раза выиграла на Лисабонъ, должна была получить деньги, а крупье заспорилъ и не отдалъ мнѣ денегъ. Потомъ опять выиграла на Лондонъ, но подсунулся какой-то плюгавый старичишка съ козлиной бородкой, сталъ увѣрять меня, что это онъ выигралъ, а не я, загребъ деньги и убѣжалъ. Вѣдь это-же свинство, Николай Иванычъ… Неужто на нихъ, подлецовъ, некому пожаловаться? Отнять три выигранные кона! Будь эти выигранныя деньги у меня, я никогда-бы теперь не была въ проигрышѣ двѣсти франковъ, я была-бы при своихъ.

— Но откуда-же ты взяла, душечка, двѣсти франковъ? Вѣдь у тебя и двадцати франковъ отъ утренняго выигрыша не осталось, — удивлялся Николай Ивановичъ.

— Да Ивана Кондратьича деньги я проиграла. Чортъ меня сунулъ взять давеча у него его кошелекъ на сохраненіе!

— Конурина деньги проиграла?

— Въ томъ-то и дѣло. Вотъ всего только одинъ золотой да большой серебряный пятакъ отъ его денегъ у меня и остались. Надо будетъ отдать ему. Ты ужъ отдай, Коля.

— Ахъ, Глаша, Глаша! — покачалъ головой Николай Ивановичъ.

— Что Глаша! Пожалуйста не попрекай. Мнѣ и самой горько. Но нѣтъ, каково мошенничество! Отнять три выигранные кона! А еще Ницца! А еще аристократическій городъ! А гдѣ-же Конуринъ? спросила вдругъ Глафира Семеновна.

— Вообрази, играетъ. Въ покатый бильярдъ играетъ и никакъ его оттащить отъ стола не могу. Все ставитъ на тринадцатый номеръ, хочетъ добиться на чортову дюжину выигрышъ сорвать и ужъ тоже проигралъ больше двухсотъ франковъ.

— Но гдѣ-же онъ денегъ взялъ? Вѣдь его кошелекъ у меня.

— Билетъ въ пятьсотъ франковъ размѣнялъ. Кошелекъ-то онъ тебѣ свой отдалъ, а вѣдь бумажникъ-то съ банковыми билетами у него остался, отвѣчалъ Николай Ивановичъ и прибавилъ:- Брось игру, наплюй на нее, и пойдемъ оттащимъ отъ стола Конурина, а то онъ ужасъ сколько проиграетъ. Онъ выпивши, поминутно требуетъ коньяку и все увеличиваетъ ставку.

— Но вѣдь должна-же я, Николай Иванычъ, хоть сколько-нибудь отыграться.

— Потомъ попробуешь отыграться. Мы еще придемъ сюда. А теперь нужно Конурина-то пьянаго отъ этого проклятаго покатаго билліарда оттащить. Конуринъ тебя какъ-то слушается, ты имѣешь на него вліяніе.

Глафира Семеновна послушалась и, поправивъ на головѣ шляпку, отошла отъ стола, за которымъ играла. Вмѣстѣ съ мужемъ она отправилась къ Конурину.

XVIII

Оттащить Конурина отъ игорнаго стола было, однако, не легко и съ помощію Глафиры Семеновны. Когда Ивановы подошли къ нему, онъ уже не стоялъ, а сидѣлъ около стола. Передъ нимъ лежали цѣлыя грудки намѣненнаго серебра. Сзади его, опершись одной рукой на его стулъ, а другой ухарски подбоченясь, стояла разряженная и сильно накрашенная барынька съ черненьнымъ пушкомъ на верхней губѣ и въ калабрійской шляпкѣ съ такимъ необычайно громаднымъ плюмажемъ, что плюмажъ этотъ змѣей свѣшивался ей на спину. Барынька эта распоряжалась деньгами Конурина, учила его дѣлать ставки и хотя она говорила по французски, онъ понималъ и слушался ее.

— Voyons, mon vieu russe… apresent № 3… говорила она гортаннымъ контральтовымъ голосомъ.

— Нумеръ труа? Ладно… Будь по вашему, отвѣчалъ Конуринъ. — Труа, такъ труа.

Шаръ покатаго бильярда летѣлъ въ гору по зеленому сукну и скатывался внизъ. Конуринъ проигралъ.

— C’est domage, ce que nous avons perdu… Mais ne pleurez pas… Mettez encore.

Она взяла у него двѣ серебряныя монеты и швырнула ихъ опять въ лунку номера третьяго. Снова проигрышъ.

— Тьфу ты пропасть! плюнулъ Конуринъ. — Не слѣдовало ставить на тотъ-же номеръ, мадамъ-мамзель. Вали тринадцать… Вали на чертову дюжину… Вѣдь на чертову дюжину давеча взяли два раза.

— Oh non, non… Laissez moi tranquille… ударила она его по плечу и снова бросила ставку на номеръ третій.

— Въ такомъ разѣ хоть выпьемъ, мадамъ-мамзель, грѣшнаго коньячишку еще по одной собачкѣ, для счастья… предлагалъ ей Конуринъ, умильно взглядывая на нее.

— Assez… сдѣлала она отрицательный жестъ рукой.

— Что такое ace? Ну, а я не хочу асе. Я выпью… Прислужающіи! Коньякъ… Давай коньяку… поманилъ онъ гарсона, стоящаго тутъ же съ графинчикомъ коньяку и рюмками на тарелкѣ.

Гарсонъ подскочилъ къ нему и налилъ рюмку. Конуринъ выпилъ.

— Perdu… произнесла барынька.

— Опять пердю! О, чтобъ тебѣ ни дна ни покрышки! воскликнулъ Конуринъ.

Въ это время къ нему подошла Глафира Семеновна и сказала:

— Иванъ Кондратьичъ… Бросьте играть… Вѣдь вы, говорятъ, ужасъ сколько проиграли.

— А! Наша питерская мадамъ теперь подъѣхала! проговорилъ Конуринъ, обращаясь къ ней пьянымъ заскраснѣвшимся лицомъ съ воспаленными узенькими глазами. — Постой, постой, матушка… Вотъ съ помощью этой барыньки я уже отыгрываться начинаю. Пятьдесятъ два франка давеча на чертову дюжину мы сорвали. Ну, мамзель-стриказель, теперь катръ… на номеръ катръ… Ставьте своей ручкой, ставьте… обратился онъ съ накрашенной барынькѣ.

— Да бросьте, вамъ говорятъ, Ивамъ Кондратьевичъ, — продолжала Глафира Семеновна. — Перемѣните хоть столъ-то… Можетъ быть другой счастливѣе будетъ… А то прилипли къ этому проклятому билліарду… Пойдемте къ столу съ поѣздами.

— Нѣтъ, постой… упрямился Конуринъ. — Вотъ съ этой черномазой мамзелью познакомился и ужъ у меня дѣло на поправку пошло. Выиграли на катръ? Да неужто выиграли? — воскликнулъ онъ вдругъ радостно, когда увидѣлъ, что крупье отсчитывалъ ему грудку серебряныхъ денегъ. — Мерси, мамзель, мерси. Вивъ ли Франсъ тебѣ — вотъ что… Ручку!

И онъ схватилъ француженку за руку и крѣпко потрясъ ее. Она улыбнулась.

— Вотъ что значитъ, что я коньяку-то выпилъ. Постой, погоди… Теперь дѣло на ладъ пойдетъ, бормоталъ онъ.

— А выигралъ на ставку, такъ и уходи… Перемѣни ты хоть столъ-то!.. приступилъ къ нему Николай Ивановичъ. — Самъ пьянъ… Не вѣдь съ какой крашеной бабенкой связался.

— Французинка… Сама подошла. “Рюссъ”? говоритъ. Я говорю: “рюссъ”… Ну, и обласкала. Хорошая барынька, только вотъ бассомъ какимъ-то говоритъ.

— А ты думаешь, что даромъ она тебя обласкала? Выудить хочетъ твои потроха. Да и выудитъ, ежели уже не выудила еще…

— Нѣтъ, шалишь! Я свою денежную требуху тонко соблюдаю… Труа! На номеръ труа!

— Пойдемте къ другому столу! воскликнула Глафира Семеновна, схватила Конурина за руку и силой начала поднимать его со стула.

— Стой, погоди… Не балуйтесь… упрямился тотъ. — Мамзель, ставь труа.

— Не надо труа. Забирайте ваши деньги и пойдемте къ другому столу.

Глафира Семеновна держала Конурина подъ руку и тащила его отъ стола. Николай Ивановичъ загребалъ его деньги. Француженка сверкнула глазами на Глафиру Семеновну и заговорила что-то по французски, чего Глафира Семеновна не понимала, но по тону рѣчи слышала, что это не были ласковыя слова.

Копуринъ упрямился и не шелъ.

— Долженъ-же я хоть за коньякъ прислужающему заплатить… говорилъ онъ.

— Заплачу… Не безпокойся… сказалъ Николай Ивановичъ! — Гарсонъ комбьенъ?

Гарсонъ объявилъ ужасающее количество рюмокъ выпитаго коньяку. Николай Ивановичъ началъ разсчитываться с;ь нимъ. Глафира Семеновна все еще держала Конурина подъ руку и уговаривала его отойти отъ стола.

— Ну, ладно, согласился, наконецъ, тотъ и прибавилъ:- Только пускай и мамзель-стриказель идетъ съ нааіи. — Мамзель! коммензи! — и онъ махнулъ ей рукой.