Репетицию праздничной церемонии назначили на три часа дня.

Все было расписано до мелочей. Гостей встретят и проводят в библиотеку, по такому случаю портрет и рабочие принадлежности Трой перенесли в кабинет Хилари. Винсент с зонтом и очаровательными маленькими барочными санками, груженными рождественскими подарками, заступит на пост под окнами гостиной. Ровно в восемь часов магнитофонная запись колокольчиков возвестит о начале церемонии. Дети парами прошествуют из библиотеки через холл в гостиную, где будут гореть только свечки на сверкающей золотой елке. Взрослые последуют за детьми.

Когда передислокация гостей завершится, полковник Форестер в полном снаряжении Друида выйдет из примыкающей к гостиной туалетной комнаты, где Крессида поможет ему одеться. Он проскользнет в дверь на парадное крыльцо, а оттуда в зимний холод большого двора. Там он соединится с Винсентом. Снова включится магнитофон: музыка, бубенчики, фырканье оленей и крики "тпру!" огласят гостиную. Катберт и Мервин широко распахнут застекленную дверь и впустят полковника, волокущего позолоченные санки. Под фанфары ("Прозвучат трубы и старинные гобои", — уточнил Хилари) полковник обойдет вокруг елки, а затем, оставив санки, отвесит собравшимся поклон, сделает парочку "магических" жестов и удалится туда, откуда пришел, — в таинственную неизвестность. Оказавшись на улице, полковник, подобрав полы друидского балахона, бегом промчится обратно через холл в туалетную комнату, где Крессида поможет ему отлепить бороду, усы, брови и снять парик, сапоги и халат. После чего он в своем привычном обличье присоединится к гостям.

Репетиция прошла не без помарок, большая часть которых была вызвана крайней нервозностью полковника. Трой наблюдала за ним с нараставшей тревогой. В конце концов вмешалась миссис Форестер, присутствовавшая на репетиции вопреки вялым протестам мужа. Она заявила Хилари, что, если он хочет, чтобы его дядя выступил сегодня вечером, он должен перестать гонять его, как вислоухого зайца. В противном случае она за последствия не отвечает. Затем увела полковника наверх отдыхать, обязав подниматься по лестнице задом наперед, останавливаясь на десять секунд через каждые пять ступенек. Полковник с легкой укоризной во взгляде подчинился.

Крессида, беспокойно слонявшаяся без дела, оказалась рядом с Трой, и они вместе наблюдали затянувшееся отбытие полковника. Тот попросил их не ждать окончания подъема, и по предложению Крессиды молодые леди отправились в будуар.

— Бывают минуты, — сказала Крессида, — когда мне мерещится, что я попала в дурдом. Нет, правда. Все словно сговорились устраивать хеппенинги, ну вы понимаете, такие жутко модные штучки. Органо-экспрессивисты их обожают.

— Что такое органо-экспрессивизм?

— О.-э. нельзя объяснить,нельзя просто сказать, что это то-то и то-то. Понимаете, действие в о.-э. для насзначит одно, а для каждого зрителясовсем другое. Все делается в надежде на спонтанное эмоциональное освобождение, — тараторила Крессида. — Зелл... наш режиссер... ну не то чтобы режиссер в обычном смысле... он наш источник...Так вот он придает огромное значение спонтанности.

— Вы оставите театр?

— Да. Ведь мы с Хилари, наверное, в мае поженимся, так что какой смысл, понимаете? К тому же органо-экспрессивисты сейчас в упадке. Бабок нет.

— А что вы делали в спектаклях?

— Сначала я просто бродила по сцене, чтобы стать раскованной, а потом Зелл решил, что я должна изобразить Инь-Янь, так, кажется, это называется, ну понимаете, такое мужское-женское. Я и изобразила. На левую ногу мне надели штанину из сетки, а к левой щеке прицепили зеленые бумажные полоски, похожие на волосы. Ох и гадость же этот гримировальный клей. Понимаете, когда он на коже. Но полоски так напоминали морские водоросли и выглядели так эротично, что, кажется, я успешно донесла идею до зрителя.

— А что еще на вас было надето?

— Больше ничего. Зритель меня принял, понимаете? Ужасно хорошо принял. Поскольку у меня есть опыт с бумажными полосками, я могу помочь дяде Прыгу с бородой. Всего-то делов налепить и пришлепнуть.

— Надеюсь, с ним будет все в порядке.

— Я тоже надеюсь. Сейчас он, конечно, на взводе. Он фантастический, правда? Таких просто не бывает. Я торчу от него и от тетушки Тру, но от него особенно, понимаете? Только боюсь, тетушка Тру на меня не очень западает.

Легкая, изящная, она беспрестанно сновала по изысканной маленькой комнате, чем действовала на Трой раздражающе. Взяв со столика безделушку и повертев в руках, Крессида положила ее обратно, словно праздная покупательница в магазине, которая на самом деле и не собиралась ничего покупать.

— На кухне был скандал, — сообщила Крессида. — Вы знаете? Утром.

— Нет, не знаю.

— Как бы из-за меня. Котеночек прошелся на мой счет из-за этих мерзких кошек, другие стали над ним смеяться... Я точно не знаю, но вроде бы они завелись. Тут Молт вмешался. От Молта их воротит.

— Откуда вам известно о скандале?

— Слышала. Хилли попросил меня взглянуть на присланные цветы, а цветочная комната находится рядом с холлом для прислуги, только теперь мы должны называть его "служебной гостиной". Там стоял дикий шум. Понимаете? Ор. Я собралась было пойти за Хилли, но в коридор вышел Молт. Он кричал на них: "Болваны! Шайка грязных подонков!" — и еще много всякого. А Катберт зарычал как зверь и велел Молту убираться, пока его не прибили. Я рассказала Хилли. Думала, он вам передал, вы ему так нравитесь.

— Не передал.

— Неважно. Честно говоря, я не горю желанием стать хозяйкой дома, где непрерывно дерутся. Это просто дико. И абсолютно не для меня, понимаете? Если б вы слышали! Знаете, что Катберт сказал? "Еще раз пикнешь, я тебя обесточу на хрен".

— Что бы это значило?

— Какая разница, главное, как прозвучало, — сказала Крессида. — Катберт говорил так, словно собирался его убить. Я не выдумываю. Убить.

4

С этой минуты Трой овладело тоскливое беспокойство. Она вдруг почувствовала себя совершенно одинокой среди чужаков в уединенном и претенциозно роскошном доме, где прислуживают убийцы. Собственно говоря, так оно и было на самом деле. И она всем сердцем желала бы вырваться отсюда и провести Рождество в Лондоне в тишине и покое или с кем-нибудь из близких друзей, зазывавших ее в гости.

Портрет был почти закончен. Возможно, совсем закончен. Не достигла ли она уже того рубежа, когда кто-то мудрый должен силком оттащить ее от картины и запретить впредь к ней прикасаться? Обычно роль мудреца успешно исполнял ее муж, но сейчас он был далеко, за двенадцать тысяч миль отсюда, и, если счастливая случайность не сократит его командировку в Австралию, она увидит Аллейна не раньше чем через неделю. Портрет еще не высох, паковать его было нельзя. Но она могла бы договориться с рамочниками, а затем сказать Хилари, что уезжает... Когда? Завтра? Он сочтет ее намерение очень странным, заподозрит крысиное бегство с корабля, решит, что она боится, и будет абсолютно прав. Она боится.

Мистер Смит говорил, что собирается вернуться в Лондон через два дня. Наверное, она могла бы уехать с ним... Трой поняла, что ей следует хорошенько разобраться в своих ощущениях. Положение складывалось неординарное, тот случай, когда Крессида наверняка бы бросила клич "Не дрейфь!".

Прежде всего она должна помнить, что в чужих домах на нее частенько накатывало гнетущее беспокойство и непреодолимое желание сбежать. Причину такого состояния она объяснить не могла, но от того ей было не легче. Каждый нерв, каждая жилка в теле принимались телеграфировать: "Я должна вырваться отсюда". Подобное могло с ней случиться даже в ресторане: если официант медлил со счетом, Трой начинала испытывать жестокие мучения. Не был ли ее нынешний нестерпимый порыв бежать всего лишь очередным приступом застарелой болезни, обостренным тревожными происшествиями и общей эксцентричностью образа жизни в Холбердсе? Возможно, слуги, как уверяет Хилари, и впрямь совершенно безобидны. Крессида же сделала из мухи слона, превратив банальную кухонную склоку в смертельную вражду.