Мужики каждый по отдельности об Егорке высказывались, всякими званиями его называли, но того не знали они, каков еще Егорка…
После поговорили о сене, как за сеном нынче здорово съездили, и опять не знали они, об чем собрание будет. Догадывались, похоже было, чуть ли не все, а толком не знал никто. Но, может, и так было: вид показывают, что не знают.
А начала все не было — Ю-риста ждали.
Наконец-то он явился. Все притихли, еще тесниться стали, чтобы пропустить его к красному столу, а он нет чтобы на свое место — пожелал с народом поговорить. Ему надо было показать, что он с народом заодно. Ну и приходил бы раньше, показывал, а теперь мало того что себе — и другим заботу сделал.
Которые мужики сильно за колхоз были — на первых скамейках сидели, верно, всех раньше пришли. Но и они на Ю-риста с интересом глядели — как он будет говорить, от мужиков отбиваться и подход к ним искать. Мало того — случай выпадет, так и они тоже не пропустят словечко загнуть, либо вопрос поставить, а после поглядеть, как Ю-рист этот — шибко ученый — ерзать станет.
Теперь, ежели он среди мужиков примостился слушать, то и должен услышать. И понять должен, что мужики крутолучинские не мешком пуганные, что и у них мысли в голове.
Тут все поглядели, с кем он угадал на лавку сесть, кому с ним выпало разговор вести. С ним или промеж собой, но для него, чтобы слушал.
И оказалось, мужики-то рядом с Ю-ристом вовсе не говорливые были. Так, малость только, если бы их и хватило, то не на долгое время.
Конечно, можно было с задней лавки к нему Нечая Хромого пропихнуть, но тут Ю-рист сразу бы понял, что мужики своего уполномоченного к нему приставляют.
К тому же неизвестно еще, как дело обернется, когда вопросы и ответы пойдут,— может, тогда Нечай само собой понадобится.
Ероха Тепляков был рядом с Ю-ристом и Сема Фофанов — брат двоюродный Фофана Ягодки.
Они поглядели кругом — видят, подмоги им не будет. Самим надо управляться. Посопели, еще друг на дружку и на Ю-риста поглядели — начали.
Ероха вроде полез наперед, а Семен его за полушубок:
— Лезешь-то куды скрозь народ? До бога разве? Так ведь сказывают, нонче нету уже бога-то. Не иначе в колхоз прешь?!
Тихо стало в избе, слушать все стали, что Ероха ответит. Кое-где разговаривали еще, но вовсе тихо.
Ероха сказал:
— Я и без колхозу сроду был пролетарский крестьянин. Кого еще от меня надоть?
— Ты не хвастай породой-то от сохи! — будто рассердился Сема.— Один мужик вон хвастал-хвастал — после на его поглядели, а он уже на ладонь буржуазной шерстью обросший!
— И что же это за шерсть по ём пошла?
— Несознательность всякая. Исть-пить захотел каждый день досыта.
— Ты скажи, что выдумал! Это не иначе ему классовый враг внушение сделал. Ну, а ишшо?
— Захотел — что сробил, то, дескать, и мое!
— Его поди-ка да-алеко за болото выселили?
— Дальше-то некуда…
— Ну ишшо бы! Так ему и надоть, падле!
— Ясное дело. Все несознательность деревенская. В городе вот — этакой несознательности да-авно уже нету. Там самые малые ребятишки и те на социализм в окошки уже глядят. Особенно, сказать, которые повыше других живут.
Тут еще кто-то встрял из народу:
— Видать, срок настал нам, деревенским, в городе жить. Вплотную с рабочим классом смыкаться.
Но это уже за так прошло — никто и не заметил. На Ю-риста глядели.
Завсегда на них, на приезжих докладчиков, после такого вот мужицкого разговору интересно поглядеть.
Разное у них, у докладчиков, случается поведение… Который так изо всех сил вид делает, будто он как есть ни единого мужицкого слова не понял — сидит и лыбится во весь свой рот. Который очень задумчивый делается, не шелохнется, не вздохнет — погружен и ничего не слышал. А другой в лице весь переменится, только что на него бы шайку холодной воды плеснуть.
А Ю-рист сидел, слушал, никак себя не показывал. Вроде ждал: «А ну, давайте, мужики, давайте!.. Настанет и мой черед!»
Такие тоже бывали. И не раз. Только после ни разу на мужицкие побасенки так и не отвечали. Будто побасенок этих не было. Будто нечаянно об них забылось.
Ю-рист ждал, а Сема с Ерохой жалобно так кругом глядели: «Не взыщите, мужики, больше у нас заряду нету… Давайте подмогу!»
И только к ним с задней лавки кто-то проталкиваться начал — Ю-рист поднялся и за красный стол полез.
Полез и все на Сему с Ерохой поглядывал, вроде грозил: «Вот я вам сейчас! Сейчас осрамлю принародно!» Правду, нет ли, Ю-рист этот так и сделает? Все другие, бывало,— сначала о мировой революции, после о союзе рабочих и крестьян, еще после — о классовой борьбе, а под самый конец — о крестьянах. На побасенки же отвечать у них и вовсе времени не оставалось.
А тут Ю-рист сел за красный стол, бечевку от очков повертел и сказал:
— Ерофей Иванович и Семен Петрович, начали вы между собой интересный разговор, и за это вам спасибо! Мне остается разговор ваш продолжить…
Видать было — Сему с Ерохой в жар бросило: знал он уже их по имени-отчеству…
— Значит, так вы сказали: есть-пить всегда досыта хотел человек и еще получать все, что сам заработал, и за это его сослали? Так я понял?
Кто-то крикнул погромче:
— Шутковали между собою мужики! Нешто и это по декрету запрещенное?
— Почему же запрещенное? — спросил Ю-рист.— Ни в коем случае! Я для себя хотел узнать: если шутка — и я пошучу, и только. Если всерьез — я должен отвечать серьезно… Как хотите, так и будет!
Сам на Сему с Ерохой глядит. Те смешались пуще. Народ им не подсказывает — дело ихнее. Заставь их признаться, что всерьез говорили побасенку свою,— кто его знает, как Ю-рист дело повернет. Ю-рист ведь. Следователь.
— Мы,— сказал Сема Фофанов,— мы что же… Мы, сказать, как все. Как все, так и мы.
Засмеялись в избе, а кто-то рассердился, видать.
— По правде — надоть на сурьез повернуть дело. Дело и вовсе не шутейное!
На этот голос другой ответил:
— Помалкивай знай. Не ты за ленок взятый!
Еще кто-то надумал дело совсем запутать, чтобы Сему с Ерохой выручить, и заорал диким голосом:
— Почто пролетариев всех стран в одно сгоняют, а мужиков — нет? Нешто нельзя мужика тронуть? А ежели я поперек всего хочу с германцем в один колхоз записаться?
— Значит, шутить будем? — спросил Ю-рист, но ему сказали:
— Мы энтому германцу в своем колхозе должность определим: на луну брехать.
Ероха же на Сему еще раз глянул и махнул рукой:
— Давай, товарищ докладчик, на сурьез!
— Вот вы, Ерофей Иванович,— спросил тогда Ю-рист,— вы об этом тоже мечтали всегда, чтобы сытым быть и обутым?
Ероха смешался, Ю-рист ему сказал:
— А я точно знаю, Ерофей Иванович. И могу вам подсказать: во сне видели себя богатым, будто три лошади у вас, а то и десять…
— Десять не было сроду!..
— …и свои лошади, и еще соседские тоже будто бы вашими стали. И сами вы работник, и еще наняты работники у вас будто бы в хозяйстве. Вот так… Не спорьте, так. И, значит, мечта и цель жизни у вас всегда была одна — разбогатеть. Во что бы то ни стало разбогатеть. Но ведь богатый — он ведь всегда за счет чьей-то бедности появляется?! Только во сне вы, конечно, не додумались о том, почему ваш работник своего хозяйства не имеет? Из-за чего он к вам нанялся? Иной раз и своего соседа батраком, может, видели. Семена Петровича Фофанова не доводилось вам видеть? Своим батраком?
— Сроду не было! — сказал Ероха.— Как перед богом!
— Но ведь могло бы и в самом деле случиться!
— И не могло бы вовсе!
— А случилось — вы что же, отказались бы? Не стесняйтесь. Потому что и наоборот вполне могло быть: вы бы стали батраком у Семена Фофанова, и он бы тоже против этого не возражал.
…Вот как он их поддел обоих, Ю-рист! А? Как он под мужиков подо всех подъехал, мастак! Вот и видать сразу: не просто следователь — Ю-рист! Даже и самому веселее, что такой Ю-рист тебя допрашивал, а не сапог какой-нибудь поношенный!
