Неприятности начались ещё до школы. Стоило Анне побежать, она тут же спотыкалась о трещины в тротуаре. Анна не умела играть в классики. Анна не могла поймать мячик, если только он не катился по земле. Она легкозаучивала стихи наизусть. Папа любил слушать, как дочка декламирует. Но у мамы не было времени на стихи. Она хотела, чтобы дочь научилась хотя бы как следует стирать пыль с мебели.

— Анна, посмотри, какая тут пыль, — кричала она, когда Анна думала, что всё вытерла.

Анна смотрела, но не видела никакой пыли и только низко опускала голову от стыда.

Но теперь всё было иначе. Они обе сидели и слушали, как Фрида изо всех сил старается сказать "Thank you". ^[9]

"Танк ю, папа", — вот что у неё получалось.

— Язык между зубами, Фрида, вот так. Смотри, что я делаю. Th… th…, -показывал папа.

Даже у Руди были проблемы с этим звуком. Анна шептала маме, что хочет ещё молока. Она, конечно, шептала по-немецки, и мама, тоже по-немецки, отвечала: "Конечно, дорогая", и передавала ей молоко. Папа хмурил брови, но Анна потягивала молоко и чувствовала своё особое положение. Как ни любила она папу, ей не хотелось обращать внимание на его неудовольствие.

— Ты — моя единственная немецкая детка, — нежно повторяла ей мама в эти первые дни, и девочка купалась в лучах маминой улыбки, мечтая, чтобы счастье растянулось подольше.

Она знала, мама скоро опять захочет учить её вязать. Или шить! Это ещё хуже. Гретхен и Фрида — они такие проворные. Но Анна никак не может догадаться, что мама от неё хочет. Начать с малого — она не в состоянии понять, как мама вдевает нитку в иголку. Когда Анна глядит на тоненькую иголку, там просто нет никакого отверстия!

Не раз ей хотелось сказать об этом маме, но та спустя мгновенье уже сама вдевала нитку в иголку и глядела на младшую дочку с таким раздражением, что у той слова просто замирали в горле.

В маминой иголке всегда находилось отверстие.

Может, если поднести материю ближе к глазам…

— Нет, нет, детка, так ты только сильнее напрягаешь глаза, — учила мама. — Материю надо держать на коленях.

Она говорила с такой уверенностью, что Анне ничего не оставалось, как только следовать маминым указаниям — и опять безрезультатно. Скоро все привыкли к её неудачам, но всё же не оставляли попыток чему-нибудь научить.

— Дай сюда, Анна, — вздыхала Гретхен, забирая из рук девочки полотенце, которое надо было подшить. — Как это у тебя стежки получаются такими огромными и кривыми?

— Анна, Анна, я сейчас всё исправлю. Понять не могу, в чём дело. В семь лет я уже вязала братьям носки, — недоумевала мама.

Анной овладевало уныние. Она крепко сжимала губы и стискивала руки, чтобы те не дрожали. Это — как школа и алфавит. Но ей всё равно. Всем известно, она — папина любимица, а не мамина. Ни для кого не секрет, мама просто обожает Руди, сколько бы она ни утверждала, что любит всех одинаково.

Но сейчас Анна, хоть ненадолго, мамина единственная немецкая детка. Мама, конечно, хмурится и качает головой, когда она всё делает не так, но они вместе поют немецкие песни и делают вид, что знать не знают ни о каких трудных временах.

Анна старалась забыть про Герду, не беспокоиться о ней, не думать, нашёл ли их отец.

Она больше не просыпалась по ночам от того, что родители ссорились.

Зима прошла спокойно, за ней настала весна. Анна решила, что буря миновала и папа в конце концов забудет даже об английских уроках.

Ранним июньским утром 1934 года пришло письмо из Канады, не от дяди Карла, а от юриста, его поверенного в делах.

Так в одночасье мир Анны — порой счастливый, порой несчастный, но всегда такой знакомый — перевернулся с ног на голову.

Глава 3

Awkward Anna

Утром, ещё до завтрака, Анна столкнулась с папой в коридоре.

— Что случилось, малышка? — спросил тот, заметив сердитый взгляд дочери.

Ничего нового не случилось. Просто она такая безобразная. Анна всегда вспоминала о своем безобразии, когда мама пыталась расчесать ей волосы и заплести их в две тугие, тощие косички. Для этого Анне приходилось сидеть перед большим маминым зеркалом, и невозможно было не смотреть на себя.

Все они такие красивые. Гретхен и Руди высокие и светловолосые, как папа. Волосы у них не просто блестят, но ещё и слушаются расчёски. Глаза у обоих ярко-голубые, щёки розовые, но не чересчур, не то что бесцветные, невыразительные щёчки Анны. Фриц и Фрида — вылитые мама, с черными кудряшками, сияющими карими глазами и весёлыми, шаловливыми мордашками.

А у неё, Анны, шишковатый лоб, жиденькие волосы, серо-голубые маленькие глазки. Уши и нос у неё в порядке, но тоже ничем особенным не отличаются. А что до губ…

— Упрямые, — сказала бы мама, или: — Надутые.

— Несчастные, — сказал бы папа.

"Безобразные", — сердито подумала Анна, и как только косички были заплетены, слезла со стула и вот теперь в коридоре нос к носу столкнулась с папой.

Нет нужды объяснять, что случилось, теперь уже всё в порядке. Рядом с папой никогда не кажешься себе безобразной. Он потянулся, вытащил из вазы на столике цветок и сунул его дочери за ухо. Со стебля на спину закапала вода, но она только рассмеялась. Папа иногда такой глупый. Всё ещё улыбаясь, она поспешно вернула цветок в вазу, в надежде, что мама ничего не заметит.

— Ну-ну, — начал папа, — как там у тебя дела с фрау Шмидт?

Анна перестала улыбаться.

— Всё в порядке, — пробормотала она.

Анна знала, что папу таким ответом не обманешь. Он говорил с фрау Шмидт на родительском собрании. Но каникулы уже близко.

— Анна, моя маленькая Анна, я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделала, — внезапно начал он.

Анна подняла глаза.

— Это про фрау Шмидт?

Он покачал головой и подмигнул дочери. Анна не вполне ему поверила. Взрослые, даже самые лучшие, иногда пытаются тебя обмануть.

— Клянусь, ничего общего с фрау Шмидт, — папа положил руку на сердце и торжественно поднял глаза к небу.

— А что тогда? — попыталась увильнуть от прямого ответа девочка.

— Сначала пообещай, а потом я тебе скажу, — умоляюще начал он. — Анна, Анна, разве ты не доверяешь родному отцу?

Анна знала, что ему нельзя доверять, но любила папу больше всего на свете и просто не могла ему отказать.

— Ну хорошо, обещаю, — почти против воли проворчала она. — Ну, говори теперь.

— Пожалуйста, начни говорить по-английски.

Анна прямо окаменела от такого предательства. Но отец улыбался, будто в его словах ничего ужасного не было.

— Мне кажется, тебе будет не так трудно, как ты воображаешь, — ласково продолжал он. — Помни, ты — девочка, которая выучила "Мои мысли так вольны" всего за один вечер.

— Так ведь это по-немецки, — возразила Анна, зная, что уже обещала, но всё же надеясь — как-нибудь удастся отвертеться.

— Тебе тогда было только пять лет. Теперь ты больше и умнее… к тому же, сдается, ты уже понимаешь по-английски куда больше, чем кажется на первый взгляд.

Как он догадался? Анна почувствовала приливающий к щекам жар и наклонила голову, чтобы не глядеть в его смеющиеся глаза. Конечно, он прав. Уже давно она стала запоминать эти странные слова, хотя никогда бы не осмелилась произнести их вслух. Теперь настало время удивить папу. Стоит ей только начать…

— Эрнст, Анна, в школу опоздаете, — позвала мама. — Тут тебя письмо дожидается из Канады, Эрнст. По виду важное.

Они вошли в столовую. У папиного прибора лежало письмо. Он открыл, начал читать и так стиснул руки, что почти совсем смял бумагу.

— Случилось что-то? — бросилась к нему мама.

Папа ответил не сразу. Анна видела, как он судорожно сглатывает.

— Карл умер, — наконец проговорил он. — Сердечный приступ. Он оставил нам наследство.