Но самое главное – причина. И причина эта – легитимизация власти.
Написанное пером – не вырубишь топором.
Все так писали…
Д.С. Лихачев считал сюжет о варягах «легендой искусственного происхождения».
В.Я. Петрухин, автор скрупулезнейшей монографии «Начало этнокультурной истории Руси IX–XI веков», возражает, доказывает естественность, которая проявляется как раз в ее противоречиях: если бы это были позднейшие вставки, тогда бы уж позаботились о гладкости.
Но оба они сходятся в одном: сюжет отвечает традициям.
У Лихачева – традициям средневековой истории, возводящей происхождение правящей династии к иностранному государству.
У Петрухина – коренным фольклорным традициям самых разных стран и народов.
Действительно, у разных народов есть такие легенды.
Одно смущает: что это за фольклорная традиция, уничижающая народ? Самоназвания часто говорят, что народы скорее склонны к возвеличиванию своего и умалению чужого. Самоназвания некоторых народов в переводе означают: «настоящий народ», «настоящие люди», «большие люди» и даже просто «люди». Как же одно сочетается с другим?
Но зато все довольно точно встает на свое место, если предположить, что эти «фольклорные традиции» инициировались представителями правящих династий. Для оправдания, для утверждения законности и возвышения династии и своего правления.
Доказательством от противного может служить завоевание Англии Вильгельмом Нормандским. Здесь ничего возвышать и узаконивать не надо было – более сильное государство завоевало более слабое. Потому и нет легенд. Думается, пожелай Вильгельм или его ближайшие потомки – и нашлись бы летописцы, и сложились бы, и вошли бы в историю Англии сказания о призвании норманнов. Но потомки Вильгельма в этом не нуждались.
Итог: «Мы от рода русского»
Опять же надо начинать сначала. Потому что с самого начала в дело вмешалась идеология, то есть настроения, мнения, симпатии и антипатии, эмоции… Которые никуда не делись и ныне.
Например, нынешней исторической науке известна древняя скандинавская сага (на древнеисландском языке) об Олаве Трюггвассоне. Олав, сын норвежского конунга и будущий норвежский король, спасаясь от врагов, бежал на Русь и жил при дворе нашего киевского князя Владимира-Вальдамара. Со своей дружиной, разумеется. Затем пустился в странствия по белу свету, принял христианскую веру и уговаривал Вальдамара принять крещение.
Странно, что эта сага не вошла в широкий исторический обиход. Мы ведь любим, даже с неким преувеличением, приписывать себе широкие европейские связи и европейскую значимость. Казалось бы, вот свидетельство европейских связей Древней Руси. И сага подлинная, древняя, не записанная в поздние века, не переписанная, как наши летописи. И речь в ней идет о реальном историческом персонаже, короле Норвегии Олаве Трюггвассоне! Однако она не часто встречается в популярных работах о том периоде. Видимо, потому, что противоречит столь любимой и якобы патриотической теории, по которой никаких варягов-германцев не было, а варягами звали исчезнувшее южнобалтийское славянское племя. А тут – прямое свидетельство, что спустя сто лет (!) после Рюрика норвежский конунг считал киевского Владимира своим и прятался у него от врагов. Но… «Не надо нам этого!» У нас иногда не только чужие источники отбрасывают, но и свои летописи искажают.
Так, титулованный историк Андрей Сахаров в интервью «Норманская теория – абсурдное дело!» утверждал:
«Варяги – представители южнобалтийского, поморского славянства… Речь ведь идет о тех, кто не знает твоего языка, чужд тебе и приходит как завоеватель, насильник… А у Нестора сказано, что славянский язык и русский язык (то есть варяго-русский) «суть един». И ученые отмечали, что язык новгородских, ильменских славян очень близок по многим параметрам языку южнобалтийского славянства» («Известия», 17.07.2004).
Через десять дней газета опубликовала мою реплику – под заголовком «Назначил Нестора пропагандистом». В частности, в ней говорилось:
«Еще В.О. Ключевский считал споры о «норманской теории» беспредметными. Но они не прекращаются. И не прекратятся. Я же поведу речь о другом – о корректности спорщиков.
Андрей Сахаров… не приводит ни одного доказательства, разве что говорит о языковой близости исчезнувших южнобалтийских племен и ильменских славян… Но зато переиначивает летописца Нестора так, что даже страшно: «Когда Нестор говорит о варягах, он пишет: есть норвежцы, шведы, есть датчане, а есть варяги – «русь». То есть он перечисляет определенные этносы и среди них отдельно выделяет скандинавский и отдельно – варяго-русский этнос».
Ничего подобного Нестор не писал, «норвежцев» и «датчан» не «перечислял» и уж тем более «скандинавский этнос» не «отделял»! У него написано так: «И пошли за море к варягам, к руси. Те варяги назывались русью, как другие называются шведы, а иные норманны и англы…»
Зачем же так искажать источник, уважаемый директор Института российской истории?! Это уже не наука, а пропаганда» («Известия», 28.07.2004).
И таким образом искажает первоисточник, то есть совершает надругательство над исторической наукой, не какой-нибудь воспаленный дилетант, а академик, на тот момент директор Института российской истории.
Норманская теория, теория норманнского, западного происхождения русской государственности и Русского государства, возникла в XVIII веке не где-нибудь на стороне, на Западе, а в России, в Санкт-Петербурге, в научном, интеллектуальном центре страны – в Академии наук.
И основатели академии, академики Готлиб Байер и Герард Миллер, возвели теорию не на голом месте, а исключительно на фундаменте русских летописей.
Создателями и первыми членами Петербургской академии наук были исключительно иностранцы. В том числе и европейски знаменитые ученые Леонард Эйлер, братья Иоганн и Даниил Бернулли… Первый русский академик – Ломоносов – появился только в 1745 году, через двадцать лет.
Я не из числа тех, кто любит возмущаться «засильем иностранщины». А по отношению к тем временам, считаю, это подло и неблагодарно. Ибо иностранцы создавали русскую науку. Другое дело, что были среди них и такие, что свысока или высокомерно снисходительно относились к «русским аборигенам». Равно как и среди русских были те, кто ничего не мог предъявить науке, кроме своего местного урождения, и недостаток таланта оправдывали «немецким засильем».
Старый и вечно новый, как мир, сюжет.
Но очевидно, что уже к середине XVIII века в академии возникла атмосфера смутно обозначенного противостояния. И когда Готлиб Байер написал работу о варягах, а затем, почти через двадцать лет, Герард Миллер сделал попытку выступить на торжественном собрании Академии наук с речью «О происхождении народа и имени Российского», вспыхнули далеко и не только научные страсти. Вспомним еще раз слова Ключевского: «Причиной запальчивости этих возражений было общее настроение той минуты… Речь Миллера явилась не вовремя; то был самый разгар национального возбуждения».
В борьбе с норманской теорией впопыхах, в порыве ущемленного самолюбия, «в разгаре национального возбуждения» изначально неправильно был сформулирован вопрос. Говорили не о призвании, а вообще о варягах!
Одни утверждали, что варяги – это славяне. Обратимся к языку – самому надежному свидетелю. Если Рюрик был южнобалтийским славянином, как говорится в интервью Сахарова, то и его имя – славянское. Как же может быть иначе? Однако Рюрик – это совсем не Ростислав, к примеру… Аскольд и Дир – тоже. Хорошо, три имени ничего не доказывают и не опровергают. Но летописец Нестор приводит ряд имен в неоспоримом контексте – послы киевского князя Олега подписывали с византийскими императорами Александром, Львом и Константином договор, который начинался так: «Мы от рода русского – Карлы, Инегелд, Фарлаф, Веремуд, Рулав, Гуды, Руалд, Карн, Фрелав, Руар, Актеву, Труан, Лидул, Фост, Стемид – посланные от Олега, великого князя…» (Повесть временных лет).
