ГЛАВА LXVI
Восточные императоры обращаются за помощью к папам. — Поездки Палеологов Иоанна Первого, Мануила и Иоанна Второго на Запад. — Соединение церквей греческой и римской, предложенное на Базельском соборе, утверждено в Ферраре и во Флоренции. — Положение литературы в Константинополе. — Ее возрождение в Италии при содействии греческих выходцев. — Любознательность и соревнование латинов. 1339-1500 г.г.
В течение последних четырехсот лет владычества греческих императоров их дружелюбные или неприязненные отношения к папе и к латинам могли служить термометром их благосостояния или стесненного положения и указанием возвышения или упадка варварских династий. Мы уже видели, что, когда турки из рода Сельджука стали покорять азиатские провинции и угрожать Константинополю, смиренные послы Алексея явились на соборе в Пьяченцу для того, чтоб просить защиты у общего отца всех христиан. Лишь только французским пилигримам удалось оттеснить султана из Никеи в Иконий, греческие монархи снова почувствовали или перестали скрывать ненависть и презрение к западным раскольникам и тем ускорили первое падение своей империи. Эпоха монгольского нашествия отмечена скромным и человеколюбивым тоном, которым выражался Иоанн Ватацес. После того как Константинополь был отнят у латинов, трон первого Палеолога был окружен внешними и внутренними врагами; пока меч Карла висел над его головой, он с низостью заискивал милостивого расположения римского первосвященника и приносил минутной опасности в жертву и свою религию, и свои добродетели, и любовь своих подданных. После смерти Михаила и сам монарх и его народ стали отстаивать независимость своей церкви и чистоту своего символа веры; Андроник Старший и не боялся латинов, и не любил их; когда он был доведен до крайне бедственного положения, его гордость служила охраной для его суеверий и он не мог без нарушения приличий отвергать в своих преклонных летах те православные убеждения, которые с такой твердостью высказывал в своей молодости. Его внук Андроник Младший был более раболепен и по своему характеру, и по своему положению, и завоевание Вифинии турками побудило его искать мирского и духовного союза с западными монархами. После пятидесятилетнего разрыва и молчания к папе Бенедикту Двенадцатому был отправлен в качестве тайного агента монах Варлаам, а данные Варлааму лукавые инструкции, как кажется, были написаны мастерскою рукой высшего придворного служителя. “Святейший отец (так приказано было ему выражаться), император не менее вас самих желает соединения двух церквей; но в этом деликатном деле он не должен унижать своего собственного достоинства и не должен оскорблять предрассудков своих подданных. Есть два пути к объединению — насилие и убеждение. Бесполезность насилия уже была доказана на опыте, так как латинам удалось овладеть империей, но не удалось овладеть умами греков. Путь убеждения хотя и более медлен, но ведет к более верным и более прочным результатам. Депутация из тридцати или сорока наших богословов, вероятно, сошлась бы с богословами Ватикана в любви к истине и в тождестве верований; но после ее возвращения домой какую пользу принесло бы такое соглашение или какая была бы за него награда? — негодование соотечественников и упреки ослепленного и упрямого народа. Однако этот народ привык уважать вселенские соборы, которыми установлены догматы нашей веры; если же он отвергает изданные в Лионе декреты, то это потому, что на том самоправном собрании не были ни выслушаны, ни допущены к участию представители восточных церквей. Для нашей благотворной цели было бы полезно и даже необходимо отправить в Грецию осмотрительно выбранного легата для того, чтоб он сговорился с патриархами константинопольским, александрийским, антиохийским и иерусалимским и с помощью их подготовил созвание свободного и вселенского собора. Но в настоящую минуту (продолжал хитрый агент) турки поставили империю в опасное положение, завладев четырьмя самыми большими городами Анатолии. Христианские жители этих городов выразили желание снова поступить под управление своего законного государя и возвратиться в лоно своей церкви; но военных сил и доходов императора недостаточно для их освобождения, и надо, чтоб вслед за римским легатом или впереди его шла армия франков, которая выгонит неверующих и откроет путь к Святому Гробу”. На случай, если бы недоверчивые латины потребовали какого-нибудь ручательства за искренность греков или какого-нибудь предварительного доказательства их искренности, у Варлаама был готов убедительный и разумный ответ: 1. “Только вселенский собор может довершить объединение церквей; но такой собор не может быть созван, пока не будут освобождены от магометанского ига три восточных патриарха и множество епископов. 2. Греков восстановил против латинов длинный ряд угнетений и обид; их следует примирить с латинами каким-нибудь доказательством братского расположения, оказанием какой-нибудь действительной помощи, которая подкрепила бы авторитет и аргументы императора и приверженцев объединения. 3. Если бы и оказалось невозможным устранить некоторые различия в верованиях и обрядах, то все-таки не следовало забывать, что греки — последователи Христа, а турки — общие враги всех, кто носил название христиан. Жителям Армении, Кипра и Родоса также грозила опасность, и французские принцы доказали бы свое благочестие, если бы обнажили свой меч на общую защиту религии. 4. Даже если бы на подданных Андроника смотрели как на самых гнусных раскольников, еретиков и язычников, все-таки западные державы должны бы были из политической предусмотрительности постараться приобрести полезного союзника, поддержать приходящую в упадок империю, которая прикрывает Европу, и скорей соединиться с греками против турок, чем выжидать соединения турецких армий и сокровищ с войсками и сокровищами завоеванной Греции”. Доводы, предложения и просьбы Андроника были отклонены с холодным и надменным равнодушием. Короли Франции и Неаполя уклонились от опасностей и славы Крестового похода; папа отказался созвать новый собор для рассмотрения старых догматов веры, а из уважения к устарелым притязаниям латинского императора и латинского духовенства сделал на своем ответе восточному императору следующую оскорбительную надпись: “Модератору греков и тем, которые называют себя патриархами восточных церквей”. Для такого посольства трудно бы было выбрать менее благоприятную минуту и менее благоприятный личный характер папы. Бенедикт Двенадцатый был тупоумный мужик, которого постоянно тревожили сомнения и который был погружен в пьянство и леность; его гордость могла обогатить папскую тиару третьей короной, но он был неспособен управлять ни государством, ни церковью.
После смерти Андроника греки были заняты междоусобной войной и потому не могли помышлять о единении всех христиан. Но лишь только Кантакузин одолел и помиловал своих врагов, он поспешил оправдать в общественном мнении или хоть сколько-нибудь загладить то, что ввел турок в Европу и выдал свою дочь замуж за мусульманского принца. Два государственных сановника и латинский переводчик отправились от его имени к римскому у двору, который переехал в Авиньон на берега Роны, где оставался в течение семидесяти лет; они объяснили папе, что тяжелая необходимость принудила императора вступить в союз с бусурманами, и произнесли, по данному им приказанию, благовидные и назидательные слова: “уния” и “Крестовый поход”. Преемник Бенедикта папа Климент Шестой оказал им гостеприимство и почет, признал невинность их государя, пожалел о его затруднительном положении, похвалил его великодушие и выказал близкое знакомство с положением греческой империи и с происходившими в ней переворотами; эти сведения он почерпнул из добросовестных рассказов одной савойской дамы, находившейся в свите императрицы Анны. Хотя Климент и не отличался добродетелями духовной особы, он был одарен свойственными монархам великодушием и склонностью к роскоши, и с одинаковой щедростью раздавал и бенефиции и царства. В его царствование Авиньон сделался центром роскоши и удовольствий; в своей молодости он превосходил даже баронов своей нравственною распущенностью, а когда он сделался папой, его дворец и даже спальню украшали или грязнили своими посещениями его фаворитки. Войны между Францией и Англией не позволяли думать о святом предприятии, но тщеславию папы льстила эта блестящая мысль, и греческие послы возвратились домой вместе с командированными папой двумя латинскими епископами. Когда они прибыли в Константинополь, император восхищался благочестием и красноречием папских нунциев, а нунции восхищались благочестием и красноречием императора; на своих частых совещаниях они осыпали друг друга похвалами и обещаниями, которые доставляли удовольствие обеим партиям, но не могли ввести в заблуждение ни ту ни другую. “Мне очень нравится (говорил благочестивый Кантакузин) проект нашей священной войны; она увеличит мою славу и будет полезна для христианства. Мои владения откроют свободный пропуск для французских армий; мои войска, мои галеры и мои сокровища будут посвящены на служение общему делу, и счастлива будет моя судьба, если я заслужу и получу венец мученика. Я не в состоянии выразить словами, как горячо желал бы соединить разрозненные члены Христовой церкви. Если бы моя смерть могла этому способствовать, я охотно отдал бы мой меч и подставил бы под него мою голову; если бы такой духовный феникс мог восстать из моего праха, я сам воздвиг бы для себя костер и зажег бы его моими собственными руками”. Тем не менее греческий император позволил себе заметить, что те догматы веры, которые были причиной разделения церквей, были введены высокомерием и опрометчивостью латинов; он порицал раболепный и самовольный образ действий первого Палеолога и решительно заявил, что подчинит свою совесть не иначе, как постановлениям свободного и вселенского собора. “Теперешние обстоятельства (продолжал он) не позволяют ни папе, ни мне собраться в Риме или в Константинополе; но можно бы было выбрать какой-нибудь приморский город на границе двух империй, собрать там епископов и просветить умы восточных и западных верующих”. Нунции, по-видимому, остались довольны этим предложением, а Кантакузин притворно оплакивал неисполнение своих надежд, которые были скоро разрушены смертью Климента и совершенно иными влечениями его преемника. Его собственная жизнь еще долго не прекращалась, но он окончил ее внутри монастырских стен, откуда этот смиренный монах мог влиять на образ действий своего питомца и на управление империей только своими молитвами.
