Таков был в общих чертах ход венгерской войны; но неудачному предприятию французов мы обязаны некоторыми мемуарами, которые служат иллюстрацией для побед Баязида и для его характера. Владетель Фландрии, дядя Карла Шестого, герцог Бургундский не умел сдержать пылкого рвения своего сына графа Иоанна Неверского и дозволил этому неустрашимому юноше выступить в поход в сопровождении четырех принцев, которые были его двоюродными братьями и в то же время двоюродными братьями французского монарха. Их неопытностью руководил один из самых даровитых и самых старых христианских полководцев — сир де-Куси, но в армии, находившейся под начальством французского коннетабля, адмирала и маршала, было не более тысячи рыцарей и оруженосцев, а блестящие имена этих рыцарей были источником самоуверенности и препятствовали введению дисциплины. Между ними было так много людей, считавших себя достойными звания главнокомандующего, что никто из них не хотел повиноваться; из свойственного их нации высокомерия они относились презрительно и к своим врагам и к своим союзникам, и будучи вполне уверены, что Баязид или обратится в бегство, или погибнет, они уже рассчитывали, через сколько времени они достигнут Константинополя и освободят гроб Господен. Когда разведчики известили их о приближении турок, веселые и беззаботные юноши сидели за столом и уже были разгорячены вином; тотчас одевшись в латы и севши на коней, они устремились вперед и сочли за оскорбление совет Сигизмунда, лишавший их права и чести прежде всех напасть на неприятеля. Сражение при Никополе не было бы проиграно, если бы французы последовали благоразумным советам венгров; но оно могло бы окончиться блестящей победой, если бы венгры выказали одинаковую с фрацузами храбрость. Французы прорвали первую неприятельскую линию, состоявшую из азиатских войск, разрушили преграду из кольев, воздвигнутую против кавалерии, привели в расстройство после кровопролитной борьбы самих янычаров и наконец были подавлены многочисленными эскадронами, вышедшими из лесу и со всех сторон напавшими на эту кучку неустрашимых бойцов. В этот день Баязид умел так хорошо скрывать от неприятеля быстрые передвижения своих войск и все его военные эволюции совершались в таком порядке, что даже его враги отдавали справедливость его воинским дарованиям; но они обвиняли его в жестокосердии, с которым он воспользовался своей победой. За исключением графа Неверского и двадцати четырех принцев, знатность и богатство которых были удостоверены латинскими переводчиками, остальные французские пленники были приведены к подножию Баязидова трона и вследствие отказа отречься от их веры были обезглавлены в присутствии султана. Баязид был крайне раздражен гибелью самых храбрых из его янычаров, а если правда, что накануне битвы французы умертвили своих турецких пленников, то они сами дали повод к отмщению. Один из тех рыцарей, которые избегли смертной казни, получил позволение возвратиться в Париж для того, чтоб рассказать там об этом печальном событии и добыть выкуп за знатных пленников. Тем временем графа Неверского вместе с французскими принцами и баронами водили вслед за турецкой армией, выставляли в качестве победных трофеев напоказ перед европейскими мусульманами, а в Бурсе подвергали строгому тюремному заключению всякий раз, как Баязид жил в своей столице. Султана ежедневно упрашивали искупить их кровью кровь турецких мучеников; но он обещал пощадить их жизнь, а когда он миловал или карал, данное им слово было ненарушимо. Возвращение посланца, равно как подарки и просьбы королей Франции и Кипра убедили его, что его пленники были люди богатые и знатные. Люзиньян подарил ему золотую солонку изящной работы, стоившую десять тысяч дукатов, а Карл Шестой прислал ему через Венгрию норвежских соколов и навьюченные на шести лошадях красные материи, реймские тонкие полотна и аррасские обои, на которых были изображены победы Александра Великого. После разных отсрочек, причиною которых была не столько хитрость, сколько дальность расстояний, Баязид согласился принять выкуп в двести тысяч дукатов за графа Неверского и за остававшихся в живых принцев и баронов; знаменитый воин, маршал Бусико, был в числе этих счастливцев; но французский адмирал пал на поле сражения, а коннетабль и сир де-Куси умерли в Бурсе в тюрьме. Этот тяжелый выкуп, удвоившийся от разных случайных расходов, пал главным образом на герцога Бургундского или, верней, на его фламандских подданных, которые по феодальным законам были обязаны покрывать расходы при возведении старшего сына их государя в рыцарское звание и при освобождении его из плена. В обеспечение уплаты этого долга некоторые генуэзские купцы дали залог, впятеро превышавший сумму выкупа; а для той воинственной эпохи этот факт мог служить поучительным доказательством того, что торговля и кредит служат связью между народами. В договоре было между прочим условлено, что французские пленники никогда не будут браться за оружие против своего победителя; но это неблагородное стеснение было уничтожено самим Баязидом. “Я презираю, — сказал он наследнику бургундского престола, — и твои клятвы, и твое оружие. Ты еще молод и, быть может, пожелаешь загладить позор и неудачу твоего первого военного предприятия. Собери твои военные силы, заяви о твоих намерениях и будь уверен, что Баязид охотно еще раз померяется с тобою на поле сражения”. Перед отъездом пленников из Бурсы им было дозволено свободно появляться при дворе и пользоваться его гостеприимством. Французских принцев восхищало великолепие султана, содержавшего для охоты с собаками и с соколами семь тысяч ловчих и столько же сокольничих. В их присутствии был разрезан по приказанию Баязида живот у одного из его камергеров вследствие поданной одною бедною женщиной жалобы, что этот камергер выпил молоко от ее коз. Иноземцы были поражены этим актом правосудия, но это было правосудие султана, не взвешивавшего ни судебных доказательств, ни степени виновности.
После того как Иоанн Палеолог избавился от своего неприятного опекуна, он провел тридцать шесть лет беспомощным и, по-видимому, равнодушным зрителем упадка империи. Его единственной сильной страстью была любовь или, вернее, склонность к сладострастию, и этот раб турок позабывал в объятиях константинопольских девушек и женщин о позоре императора римлян. Его старший сын Андроник вошел, живя в Адрианополе, в тесную и преступную дружбу с сыном Мурада Зозом, и двое юношей составили заговор против власти и против жизни своих родителей. Прибытие Мурада в Европу скоро вывело наружу и разрушило их опрометчивые замыслы, и повелитель оттоманов, лишивши Зоза зрения, объявил своему вассалу, что с ним будет поступлено как с участником преступления и врагом, если он не подвергнет своего собственного сына такому же наказанию. Палеолог испугался и исполнил приказание, а из безжалостной предусмотрительности он распространил наказание и на сына преступника, на малолетнего и невинного Иоанна. Но операция была сделана так деликатно или так неискусно, что один из принцев мог видеть одним глазом, а другой только стал косить глазами; оба они были устранены от престолонаследия и заключены в башне в Анеме; а второй сын императора Мануил был награжден за свою преданность тем, что на него была возложена императорская корона. Но по прошествии двух лет буйство латинов и легкомыслие греков привели к государственному перевороту: содержавшиеся в башне два пленника были возведены на престол, а вместо них были заключены в тюрьму оба императора. По прошествии других двух лет Палеолог и Мануил нашли средство бежать; оно было им доставлено магией или ловкостью одного монаха, которого выдавали то за ангела, то за дьявола; они укрывались в Скутари; их приверженцы взялись за оружие, и обе византийские политические партии выказали такое же честолюбие и такую же взаимную вражду, какими отличалась борьба между Цезарем и Помпеем из-за всемирного владычества. Римский мир до того в ту пору сузился, что состоял только из уголка Фракии между Пропонтидой и Черным морем длиною почти в пять миль, а шириною в тридцать; по его размерам его можно бы было поставить наравне с самыми незначительными германскими и итальянскими княжествами, если бы богатство и многолюдность уцелевшей части Константинополя не напоминали о том, что там была столица большого государства. Для восстановления общественного спокойствия было признано необходимым разделить эти обломки империи, и между тем как Палеологу и Мануилу было предоставлено обладание столицей, почти все, что находилось вне городских стен, было уступлено слепым принцам, которые избрали своими резиденциями Родосто и Селибрию. Между тем как Иоанн Палеолог спокойно дремал на своем троне, его страсти пережили и его рассудок, и его физические силы; он отнял у своего любимца и наследника молодую и красивую трапезундскую принцессу, и в то время как слабосильный император старался довершить свой новый брачный союз, Мануил был отправлен с сотней самых знатных греков в распоряжение оттоманской Порты по ее недопускавшему возражений требованию. Эти греки с честью служили в армии Баязида; но в нем зародилось подозрение при известии, что предположено укрепить Константинополь; он стал грозить им смертною казнью; новые сооружения были немедленно разрушены, и мы воздадим Палеологу, быть может, не вполне заслуженную похвалу, если допустим, что это последнее унижение было причиной его смерти.
