Влияние власти и благоразумия было заглушено между греками неистовством толпы, принимавшей свою ярость за мужество, свою многочисленность за силу, а свой фанатизм за вдохновение свыше. В глазах обеих наций Алексей был человек фальшивый и недостойный уважения; народ громко выражал свое презрение к низкому и нечистокровному роду Ангелов, и константинопольские жители окружили сенат, требуя от него более достойного императора. Они предлагали императорскую порфиру поочередно каждому из сенаторов, отличавшихся знатностью своего происхождения или своего звания; но все сенаторы отказались от этой опасной чести; поиски длились три дня, а от историка Никиты, который сам был членом этого собрания, мы знаем, что стражами верноподданнической преданности сенаторов были страх и бессилие. Народ насильно возвел на престол призрачного императора, о котором скоро все позабыли; но настоящим виновником смут и руководителем военных действий был один принц из дома Дуки; он также назывался Алексеем, но к его имени присовокуплялось в отличие от его соименников прозвище Мурзуфла, означавшее на народном диалекте его черные, щетинистые и сросшиеся брови. Вероломный Мурзуфл, бывший в одно и то же время и патриотом и царедворцем, не был лишен ни ловкости ни мужества: он вступил в борьбу с латинами и словом и делом разжег страсти и предрассудки греков и вкрался в милость и в доверие к Алексею, который возложил на него звание главного камергера и дал ему право носить полусапожки одного цвета с императорскими. Среди ночного безмолвия он вбежал в спальню юного императора и с испуганным видом сообщил ему, что народ напал на дворец, а телохранители изменили своему государю. Не подозревавший обмана Алексей вскочил с постели и сам отдался в руки своего врага, который уговорил его спуститься вниз по потаенной лестнице будто бы для того, чтоб спасти его жизнь. Но эта лестница вела в тюрьму; там Алексея схватили и заковали в цепи, а по прошествии нескольких дней, проведенных в мучительном ожидании смерти, Алексей был или отравлен или задушен или до смерти замучен по приказанию и в присутствии тирана. Император Исаак Ангел скоро последовал за своим сыном в могилу, а Мурзуфлу, быть может, не было надобности прибегать к новому преступлению, чтоб ускорить кончину бессильного и слепого старца.
Смерть императоров и узурпация Мурзуфла изменили характер ссоры. Теперь уже дело шло не между союзниками, из которых одни преувеличивали свои заслуги, а другие не исполняли своих обязательств; французы и венецианцы позабыли о причинах своей размолвки с Алексеем, оплакали горькую участь своего бывшего товарища и поклялись отмстить вероломной нации, которая возвела на престол его убийцу. Впрочем осмотрительный дож все еще обнаруживал готовность уладить дело путем переговоров; он потребовал в уплату долга, или же в виде субсидии или денежной пени пятьдесят тысяч фунтов золота, то есть около двух миллионов фунт, стерл. и совещания не были бы внезапно прерваны, если бы движимый религиозным усердием или политическими расчетами Мурзуфл не отказался пожертвовать греческой церковью для спасения государства. Из оскорбительных обвинений, которыми осыпали Мурзуфла его внешние и внутренние враги, мы усматриваем, что он не был недостоин принятой им на себя роли защитника отечества; вторая осада Константинополя была гораздо более трудна, чем первая; государственная казна была пополнена, и в армии была восстановлена дисциплина путем строгого расследования злоупотреблений предшествовавшего царствования; Мурзуфл обходил посты с железной палицей в руках, держал себя с виду, как воин, и наводил страх, по меньшей мере, на своих солдат и на своих родственников. До и после смерти Алексея греки делали две энергические и искусно веденные попытки сжечь стоявший в гавани флот; но благодаря своей ловкости и мужеству, венецианцы сумели отдалить от себя пущенные греками Брандеры, которые сгорели в море, не причинив никакого вреда. Во время одной ночной вылазки греческий император был побежден братом графа Фландрского, Генрихом; его поражение было тем более позорно, что на его стороне было численное превосходство и что он был застигнут врасплох; его щит был найден на поле сражения, а императорское знамя с изображением Пресвятой Девы было подарено в качестве трофея и в качестве святыни последователям св. Бернарда Цистерфея и в качестве святыни последователям св. Бернарда Цистерцианским монахам. Около трех месяцев, со включением Великого Поста, прошли в стычках и в приготовлениях прежде, нежели латины нашли возможным или решились предпринять общий приступ. Укрепления были признаны неприступными с твердой земли, а венецианские кормчие доказывали, что якорная стоянка у берегов Пропонтиды была небезопасна и что суда могли быть увлечены течением до Геллеспонта, - что вовсе не было бы неприятно для тех пилигримов, которые искали удобного случая покинуть армию. Поэтому было решено предпринять приступ из гавани; именно оттуда ожидали его осаждающие и император раскинул свою ярко-красную палатку на соседнем возвышении для того, чтоб руководить оттуда усилиями своих войск и воодушевлять их мужество. Если бы какой-нибудь бесстрашный зритель был способен остановить в такую минуту свое внимание на внешней стороне зрелища, его поразили бы удивлением длинные ряды воинов, выстроившихся в боевом порядке на протяжении полумили с лишним с одной стороны на кораблях и галерах, а с другой на городских стенах и башнях, которые поднимались выше общего уровня благодаря надстроенным над ними многоэтажным деревянным башенкам. Ярость двух противников разразилась прежде всего метанием стрел, камней и зажигательных снарядов из военных машин; но воды были глубоки, французы были отважны, а венецианцы искусны; эти последние приблизились к городским стенам, и на висячих мостах, которые были прицеплены от плавучих батарей к тем, которые находились на твердой земле, завязалась отчаянная борьба мечами, копьями и боевыми секирами. Более чем в ста пунктах велась атака, встречавшая энергичное сопротивление; наконец выгодные позиции неприятеля и его численное превосходство принудили латинов подать сигнал к отступлению. На следующий день атака возобновилась с одинаковой энергией и кончилась также неудачно; ночью дож и бароны собрались на совещание; только неудача предприятия была предметом их заботы; не было подано ни одного голоса за отступление или за мирные переговоры и каждый воин, сообразно со своим характером, надеялся или победить или умереть славной смертью. Опыт, извлеченный из первой осады, был поучителен для греков, а для латинов он служил поощрением; убеждение, что Константинополь может быть взят, заставило защитников города придумать новые средства для обороны, но нападающим оно было еще более полезно. Для третьего приступа два корабля были прицеплены один к другому, чтоб увеличить их силу; сильный северный ветер погнал их к берегу; епископы городов Труа и Суассона начальствовали авангардом и вдоль всей боевой линии раздавались названия этих двух кораблей Пилигрим и Рай, считавшиеся предвестника успеха. Епископские знамена были водружены на городских стенах; тем, которые первыми взберутся на эти стены, были обещаны сто марок серебра, а если смерть лишила некоторых из них этой награды, зато слава обессмертила их имена. Нападающие взобрались по лестницам на четыре башни и вломились в город сквозь трое городских ворот, а французские рыцари были доступны для страха только когда плыли по морю, но когда они сошли на твердую землю и сели на своих коней, они были уверены в победе. Должен ли я описывать, как тысячи людей, охранявших особу императора, обратились в бегство при приближении только одного вооруженного копьем воина? Об их позорном бегстве свидетельствует их соотечественник Никита: вместе с французским героем шла армия призраков, и он показался грекам гигантом. В то время как беглецы покидали свои посты и бросали свое оружие, латины вступали в город под знаменами своих вождей; они не встречали никаких препятствий ни в городских воротах, ни в улицах, и вследствие ли злого умысла или вследствие случайности вспыхнул в третий раз пожар, уничтоживший в несколько часов такую обширную часть города, которая равнялась объему трех самых больших французских городов. С наступлением ночи бароны приказали своим войскам остановиться и укрепиться на занятых позициях; их испугали обширность и многолюдность столицы, которая могла бы сопротивляться им в течение целого месяца, если бы умела воспользоваться прочностью своих церквей и дворцов. Но выступившая на другой день утром процессия с крестами и иконами возвестила о покорности греков и смягчила ярость победителей; узурпатор бежал сквозь Золотые ворота; дворцы Влахернский и Буколеонский были заняты графом Фландрским и маркизом Монферратским, и оружие латинских пилигримов разрушило империю, еще носившую имя Константина и название Римской.
