Несмотря на эту измену, венецианцы энергически настаивали на скорейшем выступлении флота и армии, прикрывая заботливостью о царственном юноше свое основательное недоброжелательство к его нации и к его семейству. Они были оскорблены предпочтением, которое было незадолго перед тем оказано их сопернице по торговле Пизе; им хотелось свести старые счеты с византийским двором и отмстить за старые обиды, а сам Дандоло, быть может, не опровергал народной молвы, что он был лишен зрения императором Мануилом, вероломно нарушившим неприкосновенность посла. В течение многих столетий на Адриатическом море не появлялось такого громадного флота; этот флот состоял из ста двадцати плоскодонных судов (palandres) для перевозки лошадей, из двухсот сорока транспортных судов, наполненных людьми и складами оружия, из семидесяти таких же судов, наполненных съестными припасами, и из пятидесяти галер, вполне готовых вступить в бой с неприятелем. Ветер дул попутный, небо было ясно, а море спокойно, и все взоры были с удивлением и восторгом устремлены на эту пышную выставку военного и морского могущества. Щиты, служившие для рыцарей и оруженосцев и украшением, и средством обороны, были расставлены в ряд по обеим сторонам кораблей; знамена различных наций и знатных семейств развевались у кормы; нашу новейшую артиллерию заменяли триста военных машин, метавших камни и стрелы; музыка разгоняла скуку утомительного плавания, а бодрость искателей приключения поддерживалась взаимными уверениями, что сорока тысяч христианских героев было бы достаточно для завоевания целого мира. Флот отплыл из Венеции и из Зары под руководством искусных и опытных венецианских кормчих; в Дураццо союзники впервые высадились на территорию, принадлежавшую греческой империи; они остановились для отдыха у острова Корфу и затем, благополучно обогнув опасный Малейский мыс, составляющий южную оконечность Пелопоннеса или Морей, они сходили на сушу на островах Негропонт и Андросе и наконец бросили якорь подле Абидоса у азиатских берегов Геллеспонта. Эти прелюдии завоевания совершились без труда и без кровопролития. Жившие в провинциях греки не отличались ни патриотизмом, ни мужеством; они преклонились перед непреодолимой силой, а присутствие законного наследника престола могло служить оправданием для их покорности, за которую они были награждены воздержанностью и дисциплиной латинов. При переезде через Геллеспонт незначительная ширина этого пролива стеснила движения громадного флота, а от его бесчисленных парусов было не видно поверхности вод. Суда снова вышли на простор, вступив в Пропонтиду, и плыли по этим спокойным водам, пока не достигли европейского берега подле аббатства Сан-Стефана, находящегося в трех милях к западу от Константинополя. Осторожный дож убедил крестоносцев не расходиться в разные стороны по многолюдной и враждебной стране, а так как их съестные припасы истощились, то было решено воспользоваться эпохой жатвы и возобновить запасы на плодородных островах Пропонтиды. Они отплыли с этим намерением, но сильная буря и их собственное нетерпение увлекли их в восточном направлении и они прошли так близко от берега и от города, что корабли и городской вал обменялись несколькими выстрелами из машин, метавших камни и стрелы. Плывя мимо Константинополя, они с восторгом любовались столицей востока, которая с высоты своих семи холмов господствовала над континентами европейским и азиатским и показалась им достойной названия столицы всего мира. Верхушки пятисот великолепных дворцов и церквей золотились от солнечных лучей и отражались на поверхности вод; городские стены были усыпаны солдатами и зрителями, многочисленность которых поразила крестоносцев, еще не имевших никакого понятия о характере этого населения, и сердце каждого затрепетало от страха при мысли, что с самого начала мира еще не было примера, чтоб такая небольшая кучка воинов пускалась на такое предприятие. Но надежда и мужество разогнали этот минутный страх и, по словам маршала Шампани, каждый устремил свои взоры на меч и копье, которые ему скоро придется употребить в дело в этой славной борьбе. Латины бросили якорь перед Халкедоном; на кораблях остались одни матросы; солдаты и лошади были беспрепятственно высажены на сушу и туда же было перенесено все оружие, а среди роскоши одного из императорских дворцов бароны вкусили первые плоды своего успеха. На третий день флот и армия двинулись к азиатскому предместью Константинополя Скутари; отряд из пятисот греческих всадников был застигнут врасплох и разбит восьмьюдесятью французскими рыцарями, а во время девятидневного отдыха лагерь был в избытке снабжен фуражом и съестными припасами.
Может показаться странным, что при описании нашествия на великую империю я ничего не сказал о препятствиях, которые должны были остановить наступление иноземцев. Греки, конечно, были народ невоинственный, но они были богаты, трудолюбивы и подчинены воле одного человека; к несчастью этот человек не был достаточно труслив, когда неприятель был далеко, и не был достаточно храбр, когда этот неприятель был близко. Первое известие о союзе его племянника с французами и с венецианцами было принято узурпатором Алексеем с презрением; льстецы убедили его, что это презрение было доказательством его мужества и было искренно, и каждый вечер по окончании банкета он трижды обращал в бегство западных варваров. Эти варвары были основательно испуганы рассказами о его громадных морских силах, а тысяча шестьсот судов, принадлежавших константинопольским рыбопромышленникам, могли бы доставить матросов для такого флота, который был бы в состоянии или потопить флот союзников в Адриатическом море или не допустить его до входа в Геллеспонт. Но нет таких ресурсов, которые не могли бы оказаться бесполезными в руках небрежного монарха и продажных министров. Великий князь или адмирал вел позорную и почти публичную торговлю парусами, мачтами и снастями; императорские леса были предназначены на более важные занятия охотой и, по словам Никиты, деревья охранялись евнухами так усердно, как если бы они росли в рощах, где совершается религиозное богослужение. Из своего горделивого усыпления Алексей был пробужден осадой Зары и быстрым приближением латинов: лишь только он увидел, что опасность не была мнимой, он счел ее неотвратимой и его тщеславная самоуверенность перешла в постыдный упадок духом и в отчаяние. Этим презренным варварам он не мешал раскинуть их лагерь в виду своего дворца, а свои опасения он слабо прикрыл пышностью и грозным тоном послов, которых он отправил к крестоносцам с целью смягчить их. Императора римлян (так было приказано выражаться послам) поразило удивлением неприязненное прибытие иноземцев. Если эти пилигримы искренно дали свой обет освободить Иерусалим, то он одобряет их благочестивое предприятие и готов помогать им своими сокровищами; но если они осмелятся проникнуть в святилище империи, их многочисленность, даже если бы она была вдесятеро более значительна, не предохранить их от его справедливого гнева. Ответ дожа и баронов был безыскусствен и благороден: “В деле чести и справедливости мы презираем узурпатора Греции, презираем и его угрозы и его предложения. Мы связаны дружбой, а он связан долгом повиновения с законным наследником престола, с тем юным принцем, который находится среди нас, и с его отцом императором Исааком, который был лишен скипетра, свободы и зрения преступным и неблагодарным братом. Пусть этот брат сознается в своей вине, пусть он просит помилования; тогда мы сами будем ходатайствовать о том, чтоб ему дозволили окончить его жизнь в довольстве и в безопасности. Но он не должен оскорблять нас вторичной присылкой посольства; мы ответим на это оскорбление с оружием в руках в константинопольском дворце”.
В десятый день после прибытия в Скутари, крестоносцы приготовились и как воины, и как католики к переправе через Босфор. Это предприятие, действительно, было опасно; течение было широко и быстро; в тихую погоду воды Эвксинского моря могли занести в среду флота неугасимый греческий огонь, а противолежащие берега Европы охранялись выстроившимися в боевом порядке семьюдесятью тысячами всадников и пехотинцев. В этот достопамятный день небо было ясно и стояла прекрасная погода; латины разделились на шесть отрядов или дивизий; первый отряд, служивший авангардом, находился под начальством графа Фландрского - одного из самых могущественных христианских принцев по искусству и по многочисленности его стрелков из самострелов. Четыре следующие отряда находились под начальством брата графа Фландрского Генриха, графов Сен-Поля и Блуа, и Матвея Монморанси; этот последний мог гордиться тем, что в его отряде добровольно служили маршал и дворянство Шампани. Шестой отряд, составлявший арьергард и резерв армии, находился под начальством маркиза Монферратского, стоявшего во главе германцев и ломбардцев. Боевые кони, оседланные и покрытые длинными попонами, которые тащились по земле, были поставлены на плоскодонные суда (palandres), а рыцари стояли подле своих коней в полном вооружении с застегнутыми шлемами на голове и с копьями в руках. Их многочисленная прислуга, состоявшая из сержантов и стрелков, поместилась на транспортных судах, а каждое транспортное судно было взято на буксир одной из сильных и быстрых на ходу галер. Эти шесть отрядов переехали через Босфор, не встретив ни неприятеля, ни каких-либо препятствий; каждый отряд и каждый солдат желал высадиться первым, и решимость победить или умереть была всеобщей. Рыцари, соперничавшие один с другим в презрении к опасностям, бросились в своем тяжелом вооружении в воду в то время, как она была им по пояс; их мужество воодушевило сержантов и стрелков, а оруженосцы спустили подъемные мосты плоскодонных судов и перевели лошадей на берег. Рыцари еще не успели сесть на коней, сформировать свои эскадроны и взять свои копья наперевес, а семьдесят тысяч греков уже скрылись из виду; трусливый Алексей подал пример своим войскам и только по разграблении покинутого им богатого павильона латины узнали, что они сражались с самим императором. Они решились воспользоваться смятением спасавшегося бегством неприятеля и проложить себе путь внутрь гавани посредством нападения с двух сторон. Галатская башня, в предместьи Пере, была взята французами приступом, а венецианцы взяли на себя более трудную задачу - прорвать преграду или цепь, которая была протянута от этой башни к византийскому берегу. После нескольких безуспешных усилий они одолели это препятствие своей неустрашимой настойчивостью; остатки греческого флота, состоявшие из двадцати военных кораблей, были частью потоплены, частью захвачены венецианцами; громадные цепи были перерезаны или прорваны тяжестью галер и победоносный венецианский флот, не потерпев никакого вреда, стал на якоре в константинопольской гавани. Эти отважные подвиги доставили остальным военным силам латинов, состоявшим только из двадцати тысяч человек, возможность приступить к осаде столицы, в которой было более четырехсот тысяч жителей, способных, но не желавших взяться за оружие для защиты своего отечества. Эта цифра заставляет предполагать, что в городе было около двух миллионов жителей; но как бы она ни была преувеличена в сравнении с действительностью, вера в ее достоверность лишь воспламенила бесстрашное мужество нападающих.
