Двенадцатого, и последнего из сыновей Танкреда, Роджера, долго задерживали в Нормандии его собственная молодость и преклонные лета его отца. Он принял приятное для него приглашение прибыть в Италию, и, торопливо достигнув норманнского лагеря в Апулии, сначала снискал уважение своего старшего брата, а потом возбудил в нем зависть.
Оба они были одинаково мужественны и одинаково честолюбивы; но юность, красота и изящные манеры Роджера расположили в его пользу и солдат и жителей. Он имел так мало средств для содержания себя и сорока своих приверженцев, что спустился с роли завоевателя на роль грабителя и с роли грабителя на роль домашнего вора, а понятия о собственности были в ту пору так шатки, что его собственный историк, по его особому требованию, возводит на него обвинение в краже лошадей из одной конюшни в Мельфи. Его мужество вывело его из бедности и унижения; от своего низкого ремесла он возвысился до заслуг и славы, приобретенных в священной войне, а в его нападении на Сицилию ему содействовали усердие и политика его брата Гвискара. После отступления греков идолопоклонники (так католики осмеливались называть сарацинов) загладили свои потери и восстановили свое низвергнутое владычество; но окончательное освобождение Сицилии, которое было безуспешно предпринято военными силами восточной империи, было совершено небольшим отрядом авантюристов. В первую экспедицию Роджер в открытой шлюпке преодолел действительные или мнимые опасности Сциллы и Харибды, высадился только с шестидесятью солдатами на неприятельском берегу, оттеснил сарацинов к воротам Мессины и благополучно возвратился домой с собранной на пути добычей. При обороне крепости Трани он также отличался необыкновенной деятельностью и стойкостью. В старости он любил рассказывать, как он сам и графиня, его жена, были доведены во время осады до такого бедственного положения, что у них был только один плащ, который они носили попеременно, и как во время одной вылазки его лошадь была убита, а он попался в руки сарацинов, но отбился своим мечом и возвратился в город со своим седлом на спине, не желая оставлять в руках бусурман даже самого ничтожного трофея. Во время осады Трани триста норманнов устояли против военных сил всего острова и отразили их нападения. В сражении при Черамио пятьдесят тысяч всадников и пехотинцев были разбиты ста тридцатью шестью христианскими солдатами, не включая в число этих последних св. Георгия, сражавшегося на коне в самых передовых рядах. Отбитые у неприятеля знамена и четыре верблюда были назначены в подарок преемнику св. Петра, и если бы эта отнятая у варваров добыча была выставлена не в Ватикане, а в Капитолии, она могла бы воскресить воспоминание о победах над карфагенянами. Эта незначительная цифра норманнов, по всему вероятию, обозначала только число их рыцарей или знатных всадников, при каждом из которых находились на поле сражения пять или шесть человек свиты; однако, если даже допустить такое объяснение и принять в соображение, что на стороне норманнов были преимущества храбрости, хорошего вооружения и воинской славы, все-таки в поражении такой многочисленной армии осмотрительный читатель усмотрит или чудо, или вымысел. Жившие в Сицилии арабы часто получали значительные подкрепления от своих соотечественников из Африки; во время осады Палермо норманнской кавалерии помогали галеры, присланные Пизой, а когда наступил час битвы, взаимная зависть между двумя братьями возвышалась до благородного и непреодолимого соревнования. После тридцатилетней борьбы Роджер получил, вместе с титулом великого графа, верховную власть над самым обширным и самым плодородным из всех островов Средиземного моря, а в его системе управления сказался такой благородный и просвещенный ум, который был и выше его времени, и выше его воспитания. Он дозволил мусульманам свободно исповедовать их религию и пользоваться их собственностью один философ, бывший доктором в Мазаре и происходивший от рода Мухаммеда, обратился к завоевателю с публичным приветствием и был приглашен ко двору; его география семи стран была переведена на латинский язык, и внимательно прочитавший ее Роджер предпочел книгу араба произведениям грека Птолемея. Остатки исповедовавших христианство туземцев содействовали успеху норманнов; они были за это награждены торжеством креста. Остров был снова подчинен юрисдикции римского первосвященника; в главных городах были посажены новые епископы, а духовенство было удовлетворено щедрыми пожалованиями в пользу церквей и монастырей. Впрочем, христианский герой отстоял свои права светского правителя. Вместо того чтобы отказаться от инвеституры бенефиций, он искусно обратил притязания пап в свою личную пользу, и верховенство короны было упрочено и расширено странной буллой, признававшей владетелей Сицилии наследственными и вечными легатами папского престола.
Завоевание Сицилии доставило Роберту Гвискару более славы, чем пользы; обладание Апулией и Калабрией не удовлетворяло его честолюбия, и он решился найти или создать предлоги для нападения на восточную империю и, быть может, для ее завоевания. Со своей первой женой, разделявшей с ним лишения его молодости, он развелся под предлогом кровного родства, а ее сыну Боэмунду было суждено скорее подражать, чем наследовать его знаменитому отцу. Второй женой Гвискара была дочь одного из салернских принцев; родившегося от нее сына Роджера Ломбарды признали преемником Гвискара; пять дочерей, которых Гвискар имел от той же жены, были выданы замуж за людей знатного происхождения, а одна из них была в нежном возрасте помолвлена за сына и наследника императора Михаила, красивого юношу Константина. Но константинопольский престол был потрясен внутренним переворотом; семейство императора Дуки было заперто во дворце или в монастыре, и огорченный несчастной судьбой своей дочери и своего союзника Роберт стал помышлять о мщении. Вскоре после того в Салерно появился грек, называвший себя отцом Константина и рассказывавший подробности своего падения и бегства. Герцог принял этого несчастного друга, окружил его царской пышностью и называл его императорскими титулами; во время торжественного переезда Михаила через Апулию и Калабрию народ приветствовал его своими слезами и возгласами, а папа Григорий Седьмой обратился к епископам с приглашением молиться о возвращении Михаилу престола и к католикам с приглашением сражаться за такое благочестивое дело. Беседы Михаила с Робертом были часты и дружественны, а для их обоюдных обещаний служили порукой мужество норманнов и богатства Востока. Однако, по признанию греков и латинов, этот Михаил был только выставкой, так как он был самозванец; это был или монах, бежавший из своего монастыря, или лакей, прежде служивший во дворце. Обман был устроен хитрым Гвискаром, который был уверен, что после того, как этот претендент придаст приличную окраску военной экспедиции, его нетрудно будет низвести на его прежнюю скромную роль. Но победа была единственным аргументом, способным убедить греков, а рвение латинов было гораздо слабее их легковерия; норманнские ветераны желали наслаждаться плодами своих трудов, а невоинственные итальянцы дрожали от страха при мысли о явных и о неведомых опасностях заморской экспедиции. На своих рекрутов Роберт старался влиять подарками, обещаниями и угрозами кар как светских, так и церковных; а некоторые из совершенных им насилий, быть может, послужили поводом для обвинения его в том, что он безжалостно вербовал на службу и стариков, и детей. После двухлетних непрерывных приготовлений его сухопутные и морские силы были собраны в Отранто, на крайней оконченности Италии, и Роберта сопровождали туда его жена, которая обыкновенно сражалась рядом с ним, его сын Боэмунд и то лицо, которое выдавало себя за императора Михаила. Тысяча триста рыцарей, частью принадлежавших по своему рождению к норманнской расе, частью только воспитанных в норманнской школе, составляли главную силу армии, которая доходила до тридцати тысяч человек разного рода. На ста пятидесяти судах уместились люди, лошади, оружие, военные машины и покрытые сырыми кожами деревянные башни; транспортные суда были построены в итальянских портах, а галеры были доставлены вступившей с Роджером в союз Рагузской республикой.
