Пространство, занимаемое Аравийским полуостровом между Персией, Сирией, Египтом и Эфиопией, может быть принято за обширный неправильный треугольник. Линия в тысячу пятьсот миль, идущая от северной оконечности, от лежащего на берегу Евфрата Белеса, оканчивается Бабельмандебским проливом и родиной ладана. Почти половину этого протяжения имеет средняя ширина треугольника в направлении от Востока к западу, от Басры до Суэца, от Персидского залива до Чермного моря.

Стороны этого треугольника постепенно расширяются, а его южное основание, обращенное к Индийскому океану, представляет береговую линию в тысячу миль. Вся поверхность полуострова превышает в четыре раза объем Германии или Франции; но самая значительная его часть была основательно заклеймена эпитетами каменистой и песчаной. Даже степи Татарии рука природы покрыла высокими деревьями и роскошной зеленью, и путешественник легче переносит там свое одиночество при виде растительной жизни. Но в страшной Аравийской пустыне беспредельная песчаная равнина перерезается остроконечными и обнаженными горами, а лишенную всякой тени или прикрытия степь опаляют жгучие лучи тропического солнца. Ветры, в особенности те, которые дуют с юго-запада, не только не освежают, но распространяют вредные и даже смертоносные туманы; они то вздымают, то развевают по воздуху песчаные горы, которые можно сравнить с высоко вздымающимися волнами океана, а во время вихрей там погибали и были погребены под песком целые караваны и целые армии. Вода, составляющая во всех других странах предмет общего пользования, служит там предметом желаний и споров, а недостаток в лесе так велик, что требуется некоторое искусство для того, чтобы разводить и поддерживать огонь. В Аравии вовсе нет судоходных рек, оплодотворяющих почву и переносящих местные продукты в соседние страны; потоки, которые стекают с гор, жадно поглощаются высохшей землей; кое-где встречающиеся растения тамаринды или акации, которые пускают свои корни в трещинах утесов, питаются ночными росами; когда выпадает дождь, дождевой водой стараются наполнить цистерны и водопроводы; колодцы и родники составляют тайное сокровище пустыни, и направляющийся в Мекку пилигрим, измучившись от духоты и от жажды, с отвращением пьет воду, которая течет по пластам серы или соли. Таков общий характер климата Аравии. Привычка к лишениям придает особую цену редко встречающимся местным удобствам. Достаточно тенистой рощи, зеленого луга, пресноводного источника, чтобы привлечь колонию арабов на то счастливое место, где они могут найти пищу и прохладу для самих себя и для своих стад и где могут заняться разведением пальмовых деревьев и виноградников. На возвышенности, которая тянется вдоль берегов Индийского океана, леса и воды встречаются чаще; климат там более умерен, фрукты более сочны, животные и оседлые жители более многочисленны; плодородие почвы поощряет и вознаграждает труд земледельца, а местные продукты — ладан и кофе — всегда привлекали туда торговцев из всех стран мира. В сравнении с остальными частями полуострова эта уединенная местность вполне заслуживает название счастливой Аравии, а фантазия и вымысел придали этому контрасту блестящий колорит и нашли доверие благодаря дальности расстояния. Для этого земного рая, как уверяли, природа приберегла самые лучшие свои дары, свои самые изящные произведения: туземцы наслаждались двумя несовместимыми благами — роскошью и невинностью; внутренность почвы изобиловала золотом и драгоценными камнями, а земля и море издавали ароматический запах. Это разделение Аравии на песчаную, каменистую и счастливую было хорошо знакомо грекам и латинам, но о нем ничего не знали сами арабы, и нам кажется странным тот факт, что в стране, в которой никогда не изменялись ни население, ни язык, сохранились лишь самые слабые воспоминания о ее древней географии. Приморские округа Бахрейн и Оман лежат напротив персидских владений. Королевство Йемен обозначает если не пределы, то, по меньшей мере, положение счастливой Аравии; Неджд — так называют внутреннюю часть страны, а лежащая вдоль берегов Чермного моря провинция Хиджас прославлена рождением Мухаммеда.

Многолюдность всякой страны бывает соразмерна со средствами существования, а потому жители этого обширного полуострова не могли равняться своим числом с населением какой-нибудь плодородной и промышленной провинции. Вдоль берегов Персидского залива, океана и даже Чермного моря ихтиофаги, или рыбоеды, по-прежнему бродят в поисках за своими ненадежными средствами пропитания. В этом первобытном и низком состоянии, едва ли заслуживающем название человеческого общества, человеческая тварь, незнакомая ни с искусствами, ни с законами и едва ли способная мыслить и выражаться, немногим отличается от остальных животных. Поколения и века исчезали в безмолвном забвении, а беспомощным дикарям все мешали размножаться нужды и влечения, привязывавшие их к узкому побережью. Но еще в отдаленной древности большинство арабов рассталось с этим бедственным существованием, а так как голая степь не могла прокормить народ, живший охотничьим промыслом, то этот народ внезапно перешел к более обеспеченному и более счастливому положению пастушеской жизни. Все кочующие арабские племена ведут одинаковый образ жизни, и в описаниях теперешних бедуинов мы находим такие же черты, какими отличались их предки, жившие во времена Моисея или Мухаммеда точно в таких же палатках и гонявшие своих коней, верблюдов и баранов к тем же самым родникам и на те же самые пастбища. Наше владычество над полезными животными облегчает наши хозяйственные работы и увеличивает наше богатство, а арабский пастух приобрел абсолютное владычество над верным другом и над трудолюбивым рабом. Натуралисты полагают, что Аравия была первоначальной родиной лошади, так как местный климат в высшей степени благоприятен не для развития роста этого благородного животного, а для развития его бодрости и быстроты бега. Породы берберийская, испанская и английская обязаны своими достоинствами примеси арабской крови; бедуины сохраняют с суеверным тщанием воспоминания о прошлых заслугах самой чистокровной породы; жеребцов они продают по дорогой цене, но с кобылами редко расстаются, а рождение чистокровного жеребенка служит для арабских племен предметом радости и взаимных поздравлений. Эти кони воспитываются в палатках среди арабских детей с нежной заботливостью, которая развивает в них кротость и привязанность к хозяину. Их приучают только к двум аллюрам — ходить шагом и скакать галопом; их чувствительность не притупляется от беспрестанного употребления шпор и хлыста; их силы сберегаются для той минуты, когда нужно спасаться бегством или догонять врага; но лишь только они чувствуют движение поводьев или стремени, они устремляются вперед с быстротой ветра, и если бы наездник свалился, они мгновенно останавливаются и ждут, чтобы он снова вскочил в седло. Среди песчаных равнин Африки и Аравии верблюд есть священный и драгоценный дар природы. Это сильное и терпеливое вьючное животное способно провести в пути несколько дней без пищи и питья; его тело носит на себе признаки рабства, но в нем есть пятый желудок, или нечто вроде широкого мешка, служащего резервуаром для пресной воды; самые крупные из них способны переносить тяжести в тысячу фунтов, а более легкие и более проворные по своему сложению дромадеры перегоняют самых быстроногих скакунов. И при жизни верблюда, и после его смерти почти из каждой части его тела человек извлекает для себя пользу: молоко верблюдицы и обильно, и питательно; мясо этих животных, когда они молоды, нежно и имеет вкус телятины; из их мочи извлекают очень ценную соль; их испражнения заменяют топливо, а из длинной шерсти, которая ежегодно отваливается и снова вырастает, бедуины делают грубые материи для одежды, для мебели и для своих палаток. В дождливое время года они питаются редкой травой, какую можно найти в степи; в летнюю жару и во время зимней бескормицы арабы переносили свои лагери к морскому берегу, на возвышенности Йемена или в окрестности Евфрата и нередко осмеливались проникать до берегов Нила и до сирийских и палестинских селений. Жизнь кочующего араба полна опасностей и лишений, и хотя ему иногда удается добыть некоторые продукты ремесел путем грабежа или обмена, все-таки живущий в Европе частный человек обладает такими солидными и приятными удобствами, с какими незнаком самый гордый эмир, выступающий на войну во главе десяти тысяч всадников.