Но вместо того чтобы снова издевательски приласкать Казанову, отчего по телу его пробегала дрожь, словно он видел, как она кладет розы у его разверстой могилы, донна Джульетта откинулась на спинку кресла и насупилась, бросая на него пронзительные взгляды. Казанова пожал плечами — он уже снова овладел собой.

— Ах, маркиза, и вы спрашиваете меня об этом здесь, в театре, в присутствии графа, беспристрастного и невольного свидетеля, хоть он и близкий наш друг?

— Граф ничего не знает о нашей ссоре и ее причине, — перебила она его, и Казанова, с каждой минутой все больше успокаиваясь и овладевая собой, заметил, как затрепетали ее ноздри, а прелестные груди вздымались и опускались от прилива чувств. — Говорить об этом — смерти подобно.

Казанова поклонился.

— Об этом никто никогда не будет знать, кроме меня, — торжественно заявил он. — Клянусь. Но коль скоро живу я лишь затем, чтобы обелить себя в ваших глазах…

— Это невозможно, — прервала она его. — Ничто не может объяснить такого…

— Такой беды, — с обезоруживающей улыбкой закончил за нее Казанова, в свою очередь нежно склоняясь к ней. — Да, — продолжал он, — самой ужасной из бед… — Он неожиданно умолк, уставясь на ее левую руку, и на лице его появилось выражение возмущения.

— Что такое? — спросила маркиза, искренне удивленная и несколько обеспокоенная. — На что вы так уставились?

— Это кольцо! — хриплым голосом произнес Казанова, указывая на кольцо. — Этот рубин на вашем среднем пальце. Быть не может… Нет, это оно. О, вероломный, это кольцо я подарил Марко Вальери, самому близкому мне человеку, а он отдал вам это кольцо, которое поклялся вечно хранить в память о нашей дружбе. Ах, человеческая природа!..

— Вы ошибаетесь, — сказала донна Джульетта, снимая с пальца кольцо. — Это старинная драгоценность нашей семьи, уверяю вас.

— Разрешите взглянуть?

Казанова взял у нее кольцо и, поднявшись со стула, поднес к канделябру со свечами, висевшему возле ложи.

— Вы правы! — пылко воскликнул он. — Слава богу, это не мое кольцо, но…

От волнения руки у него так дрожали, что кольцо выскользнуло из пальцев, и, пытаясь его схватить, он взмахом руки сбросил кольцо через барьер ложи вниз, где оно и упало в партере среди толпы.

— Вот неловкий болван! — воскликнул Казанова. — Но не волнуйтесь. Я сейчас вам его достану.

И прежде чем изумленная маркиза и не менее изумленный граф успели хотя бы пальцем шевельнуть, Казанова одним прыжком подскочил к двери, распахнул ее, захлопнул за собой и кинулся по коридору к лестнице. За считанные секунды, пока граф пытался открыть дверь ложи, Казанова проложил себе путь сквозь стоявшую группами публику, сбежал вниз по лестнице и выскочил на улицу — помогло Казанове то, что его бегство совпало с окончанием антракта: раздался звонок, и все, кто находился в фойе, заспешили к своим местам, отрезав графу всякую возможность нагнать его.

Казанова придерживался убеждения, которое, однако, старательно хранил в глубине души, а именно: что друзья из простонародья не только искреннее высокопоставленных особ, но порой и намного полезнее. Так, у него было немало добрых друзей среди содержателей римских таверн, и, следуя своему убеждению, — скорее из искренней симпатии, чем из низменного расчета, — он подружился с флорентийским брадобреем Чино, чью фамилию, если таковая у него и была, Казанова не потрудился узнать.

Сейчас, очутившись без шляпы и плаща на темных грязных улицах Флоренции, где с далеких снежных Апеннин дул холодный ветер; оставив позади сварливую особу и дуэлянта и предвкушая встречу с несомненно озадаченной, по всей вероятности, оскорбленной и скорее всего навеки утраченной возлюбленной, Казанова оказался в чертовски трудной ситуации, когда человеку остро необходим друг. Дрожь пробежала по его телу, когда он ногой в бальной туфле случайно попал в лужу, а от порыва ветра, налетевшего из-за угла большого каменного дворца, сразу застыл. Друг, друг, где ты?! Где Марко? Где Брагадин? Где… Он мог бы назвать десяток добрых людей, но все они, к несчастью, находились не в одной сотне миль от Флоренции… И тот самый ветер, что так резок и грозен даже для здоровых легких, едва не сорвав с него парик, который тут же полетел бы в вонючую канаву, натолкнул Казанову на мысль о Чино.

Человек, привыкший добиваться успеха в своих деяниях, действует незамедлительно, когда ему приходит в голову хорошая мысль. Вот и Казанова, не обращая внимания на лужи и холодный ветер, как говорится, взял ноги в руки и, шлепая по воде, спотыкаясь и ругаясь, стал поспешно пробираться по мокрым древним улицам, пока не вышел в проулок, на углу которого Чино занимался своим ремеслом среди медных тазиков для бритья, под аккомпанемент гитар и бесконечных сплетен о Флоренции. Чино вздрогнул от удивления, когда Казанова ворвался в его теплый закуток, принеся с собой дыхание холодного воздуха и оживление человека, проделавшего путь под открытым небом.

— Синьор Казанова! Что привело вас ко мне в такой спешке?

— Необходимость в твоем совете и помощи. Задняя комната твоя свободна?

Несмотря на позднее время, Чино все еще работал — завивал парик для одного адвоката, которому он спешно требовался. Господу богу известно, что честному человеку не следует обижать законников, тем не менее Чино без единого вздоха отложил работу и сквозь занавеску из бусинок проследовал за своим нетерпеливым другом в крошечную комнатушку, где он жил, ел, спал и составлял мази, пудры и духи, необходимые для его ремесла.

— Ты должен помочь мне заполучить ёе, — сказал Казанова. — Если я ее потеряю, я перережу себе горло.

Итальянские брадобреи редко бывают циниками, как и их коллеги по ремеслу в других странах, — эти безграничные сплетники не могут не жалеть и не любить род человеческий, который доставляет им столько развлечений. И Казанова, воззвав к сентиментальности брадобрея и его преувеличенно развитому чувству драматического, инстинктивно затронул нужную струну. Чино опустился в кресло и развел руками.

— Расскажите мне все по порядку, — от широты души предложил он: вот будет развлечение для клиентов на целую неделю!

— Все по порядку? — Казанова торжественно покачал головой. — Дорогой друг, на это у нас уйдет вся ночь, а мы должны действовать, действовать и действовать разумно. Сегодня вечером я был одновременно трусом и храбрецом, идиотом и мудрецом, предателем и человеком, бесконечно преданным. Сегодня вечером дама, которую я люблю, из своей ложи видела, как я — круглый идиот — флиртовал, или могло показаться, что флиртовал, с дамой, которую я не люблю.

— Per Вассо![69] — произнес Чино, вытаращив глаза.

— Если я вернусь сейчас в оперу, — в общем, если я не скроюсь с людских глаз, — моя жизнь в опасности! Для начала я должен послать своей любимой записку, а затем должен узнать, где она остановилась…

— Вот черт, — сказал Чино. — Быстро же вы работаете, синьор мио!

— Затем мне необходимо прибежище, а завтра я должен видеть ее. Все это ты должен немедля для меня устроить.

— Я?

— Безусловно. Ты самый умный человек во Флоренции, потому я и пришел к тебе. А кроме того… — И Казанова большим и двумя пальцами правой руки сделал быстрый и красноречивый жест, который в Италии означает «деньги». Этот довод и решил все дело.

— Я могу найти вам прекрасно обставленную квартиру на Виа-деи-Барди… и перевести туда ваш багаж из гостиницы. Там вам будет спокойно, к тому же ваше превосходительство сможет поплевывать в Арно с балкона своего салона.

— Прелестное утешение для влюбленного! — в нетерпении воскликнул Казанова. — А сейчас дайка я напишу записку, которую ты доставишь и…

Но Чино так усиленно замотал головой, что Казанова умолк и вопросительно посмотрел на него.

— Во-первых, ваше превосходительство, — сказал Чино, старательно титуловавший теперь Казанову после того, как ему обещали вознаграждение, — я не могу доставлять любовные письма даже для друга и человека благородного. Это нанесет урон моей чести, и соседи станут называть меня Чино-сводник. А во-вторых, записки ведут к разговорам, а в этой истории слышится звон разгневанных шпаг…