Кроме того, я не думала, что отец сможет сообщить мне что-нибудь обнадеживающее. Казалось очевидным, что та Кэтрин Кордер, которая содержалась в Уорстуисл, была моей матерью.

— Может быть, потом, — продолжал доктор, — я отвезу вас к ней, чтобы вы смогли увидеться.

— А какой в этом смысл, если я никогда раньше не видела ее?

— Но вам, наверное, хотелось бы посмотреть на свою мать?

— Я сомневаюсь, признает ли она меня.

— У нее бывают моменты просветления. Временами ей кажется, что она опять молода и у нее есть маленький ребенок — это вы. А бывает, что она смутно догадывается о том, что с ней произошло.

Я поежилась. Я не собиралась рассказывать ему о том, какой ужас я пережила, когда входила в это заведение. Что у меня было странное предчувствие, что если я еще раз пересеку порог этого дома, то могу остаться там в качестве пленницы. Если бы я ему все это рассказала, он бы сочувственно выслушал меня, а про себя бы подумал, что я опять вообразила невесть что из-за своего переутомления — точно так же, как и в случаях с остальными странными видениями».

Я не могла быть с ним так откровенна, как с Саймоном, и это еще раз подтверждало мои чувства к нему. Я решила, что до конца не могу доверять никому — даже доктору Смиту. Ведь он был склонен во всем видеть признаки моей неуравновешенности. Но нет, неправда, что я никому не доверяла! Я доверяла Саймону.

До Рождества оставалось три дня. Слуги украшали холл веточками остролиста, а также омелой. Я слышала, как служанки пересмеивались с мужчинами, прикрепляя зеленые веточки в наиболее подходящих местах. Я увидела, как всегда степенный Уильям схватил в охапку Мери-Джейн и звонко поцеловал ее прямо под веточками с блестящими бусинками ягод. Мери-Джейн добродушно отшутилась: у всех было веселое рождественское настроение.

Потом я получила письмо. Я была в саду, когда увидела, что к дому направляется почтальон. Я уже ждала его, потому что знала, что отец не заставит долго ждать с ответом, и оказалась права.

Я узнала его почерк на конверте.

Сердце у меня бешено колотилось, я поспешила к себе, и прежде чем распечатать письмо, предусмотрительно закрыла все двери.

«Моя дорогая Кэтрин! — прочитала я. — Меня удивило и встревожило твое письмо. — Представляю себе, что ты чувствуешь, и поэтому, прежде, чем ты прочтешь все остальное, спешу заверить тебя, что Кэтрин Кордер, которая находится в Уорстуисл, не является твоей матерью, хотя это моя жена.

Разумеется, я собирался рассказать тебе правду, когда ты выходила замуж, но не решился это сделать, не посоветовавшись с моим братом, которого это касается прежде всего.

Мы с женой жили душа в душу, и после двух лет совместной жизни у нас родилась дочь — Кэтрин. Но это была не ты. Моя жена обожала девочку и ни на шаг не отпускала ее от себя. Она большую часть своего времени проводила в детской, занимаясь с ребенком. У нас, разумеется, была и няня. Она пришла к нам с хорошими рекомендациями. Она была ласковой, любила детей, и все у нее спорилось, пока она не притронется к джину.

Однажды мы с женой уехали в гости к друзьям. В этот день был сильный туман на торфяниках, и мы заблудились. Когда мы вернулись домой — на два часа позднее, чем рассчитывали, — несчастье уже произошло. Воспользовавшись нашим отсутствием, няня напилась и в таком состоянии решила искупать ребенка. Она положила нашу девочку в ванну с кипятком. Единственным утешением было то, что смерть, должно быть, наступила мгновенно.

Дорогая моя Кэтрин! Ты сама готовишься стать матерью и поймешь, какое горе пережила моя жена. Она винила себя за то, что оставила ребенка на попечение няни. Я разделял ее чувства, но время шло, а ее горе не притуплялось. Она все продолжала оплакивать ребенка, и меня начало тревожить то, что она со временем все ожесточеннее обвиняет себя. Она бродила по дому с душераздирающими рыданиями, которые внезапно сменялись приступами дикого хохота. Тогда я еще не понимал, что с ней случилось после этой трагедии.

Я пытался убедить ее, что у нас могут быть другие дети. Но было видно, что успокоить ее надо немедленно. И тут у твоего дяди Дика возникла эта идея.

Я знаю, как ты любишь своего дядю Дика. Он всегда был добр к тебе. Это покажется тебе естественным, Кэтрин, когда ты узнаешь, кем он тебе доводится. Это твой отец, Кэтрин.

Трудно сейчас все это объяснить тебе. Если бы он был здесь, он сделал бы это, конечно, лучше меня. Он не был холостяком, как многие полагали. Его жена — твоя мать — была француженкой. Он познакомился с ней во время стоянки в порту в Марселе. Она была родом из Прованса, и они поженились через несколько недель после знакомства. Они были идеальной парой и очень переживали долгие разлуки, когда он уходил в море. Он уже собирался расстаться с морем, потому что вскоре должна была появиться на свет ты. Как ни странно, горе настигло нас обоих в один и тот же год. Твоя мать умерла при родах. И это было всего два месяца спустя после гибели нашей девочки.

Твой отец привез тебя к нам; ему хотелось, чтобы у тебя был настоящий дом, и мы с ним решили тогда, что если у моей жены будет ребенок, о котором она смогла бы заботиться, это поможет ей утешиться. Тебя даже звали так же, как и нашу дочь. Мы ее назвали Кэтрин в честь ее матери, а твой отец, когда он решил, что повезет тебя к нам, тоже назвал тебя Кэтрин…»

Я прервалась на несколько секунд. Теперь я так ясно себе все представляла! Обрывки событий объединились наконец в законченную картину.

Я успокоилась: ведь то, чего я боялась больше всего на свете, оказалось неправдой.

Потом уже, переносясь в прошлое, я, кажется, вспомнила ее — женщину с диким глазами, которая так сильно прижимала меня к себе, что я кричала от страха и боли. Я подумала о человеке, которого всегда считала своим отцом. Все эти долгие тоскливые годы он хранил в памяти счастливое время, когда они были вдвоем с той женщиной, которая теперь находилась в Уорстуисл. Возвращаясь во сне к тем мучительным дня, он звал ее вернуться… но не такой, какой она была сейчас… она представлялась ему здоровой и счастливой, как прежде.

Меня переполняла жалость к нему и к ней. Мне надо было быть более терпимой к этому мрачному дому с его вечно опущенными жалюзи на окнах — дому, в который со времени страшного несчастья не проникал солнечный свет…

Я опять взялась за письмо:

«Дик решил, что с нами тебе будет спокойнее, чем с ним. Ну что это за жизнь для ребенка, говорил он, когда отца все время нет дома, а у ребенка к тому же нет еще и матери! Теперь, когда умерла твоя мать, он не мог отказаться от моря навсегда. Он говорил, что на берегу тоскует о ней еще больше, чем в море. И это было естественно. Поэтому мы внушили тебе, что ты — моя дочь, хотя я и частенько говорил ему, что тебе принесло бы гораздо больше радости узнать, что он твой отец, а не я. Ты же знаешь, как он всегда дорожил твоими интересами. Он очень хотел, чтобы частично хотя бы ты получила образование на родине твоей матери. Вот почему тебя послали в Дижон. Но нам хотелось, чтобы все считали тебя моей дочерью, так как я вначале еще надеялся, что таким образом твоя тетя сможет скорее принять тебя за своего ребенка.

Но если бы это было так! Какое-то время нам казалось, что все получится так, как мы задумали. Но удар, который ей нанесла судьба, оказался для нее слишком тяжелым. Нам пришлось увезти ее из дома. После этого мы переехали в Глен Хаус. Хотелось отгородиться от того, что напоминало о прошлом; к тому же мы теперь жили не так далеко от того места, где она содержалась…»

Как жаль, что я ничего этого раньше не знала! Я бы смогла хоть как-нибудь утешить его.

Но прошлого не вернуть, а в этот тусклый декабрьский день я чувствовала огромное облегчение: мне больше ничего было бояться!