Из все более путаных и невеселых писем Темеш он знал, что на улицу Каталин ходить не следует, дом Элекешей вместе с домами Хельдов и Биро соединили в одно здание. Он не хотел видеть, во что превратилось их старое жилье, и отправился к Элекешам на новую квартиру. Завидев скопление людей или толпу, он уходил с их дороги, сворачивал в какой-нибудь переулок.
Дом Ирэн, выстроенный на пештской стороне Дуная, был красивый, совсем новый и совсем чужой. В душе Балинта не шевельнулось ни малейшей неприязни или смущения, когда он позвонил у дверей их квартиры, хотя не видел Элекешей с той самой минуты, как Ирэн вернула ему обручальное кольцо, Элекеш, открывший дверь, окаменел, моргая глазами, потом обнял его и расцеловал, жена его с визгом бросилась Балинту на шею. Ни Ирэн, ни ее мужа дома не было, Ирэн – по их словам – сейчас в своей школе, а их зять – инженер в отделе водоснабжения, в такое время его вообще не бывает дома. Дочку Ирэн госпожа Элекеш тут же протянула Балинту, Кинга не испугалась, захохотала, Балинт тоже засмеялся в ответ. Это была хорошенькая девчушка, и если на кого и походила, то, наверное, на отца, от стариков или от дочерей в чертах ее не было ровно ничего. В душе его не шевельнулось никакого желания – вот бы ему быть ее отцом.
Квартира в основном осталась прежней, мебели поубыло, она стала чуть посовременней, на верху книжного шкафа над письменным столом неизменно царил Цицерон. Балинт заметил, что сохранившуюся мебель они постарались расставить так, как она стояла в гораздо более просторном доме на улице Каталин. Снаружи проникал неугомонный шум города, откуда-то издали доносились песни и крики «ура». Балинт тотчас перешел к цели посещения, спросил адрес Бланки, ему как можно скорее нужно с ней поговорить. Это очень важно.
После его слов наступила тишина. Элекеш, который изменился мало, только взгляд его как-то странно помутнел да сам он стал еще более сухим и строгим, словно постепенно превращаясь в камень, – ответил, что ничего о Бланке не знает. С тех пор, как она с ними не живет, они не общаются. Госпожа Элекеш смущенно затараторила насчет того, что пусть-де он ее простит, не такая уж она скверная девушка. Балинт начал объяснять, – он не желает ей зла напротив, хочет помочь; по тому испугу, который отразился на лице Эдекеша, он прочел: им и в голову не приходило, чтоб он мог разыскивать Бланку иначе чем с целью укорить, и только в эту минуту поняли, что происходящие в городе события могут принять такой оборот, когда будет уже. не безразлично, на кого и когда донесла их дочь, дело Бланки – теперь не просто вопрос этики, речь идет о ее безопасности. Элекеш вспомнил, что в кладовке есть кое-что из тех напитков, которые Балинт любил, и вышел принести. Тогда-то госпожа Элекеш и шепнула Балинту адрес Бланки. Призналась, что сколько могла, навещала дочь. Ирэн с мужем тоже иногда заходят к Бланке; с тех пор как Ирэн вышла замуж, она снова видится с нею. Высказавшись, она с испугом взглянула на Балинта, но он успокоил ее, пусть не тревожится, он никогда не держал на Бланку зла.
Элекеш вернулся с бутылкой палинки. Балинт отведал угощенье и снова отправился в город. Уже темнело, на всех окнах шторы были задернуты, словно в войну, навстречу попадались вооруженные люди, его не окликали, бесшумно проходили мимо; Балинт задумался над тем, что отвечать, если его окликнут, и следует ли идти за ними, если предложат. Жилье Бланки находилось на одной из коротеньких старинных улочек Белвароша,[7] после нескольких звонков он уже отчаялся проникнуть к ней, однако дворничиха, к которой он обратился, сказала, что жилица, насколько ей известно, и не выходила из дому. Несколько минут звонил он у дверей с маленькой грязной шарообразной ручкой, досадуя и теряя терпение. Наконец ему послышалось, что внутри кто-то осторожно подошел к двери и приоткрыл дверное окошечко. И в окошечке показался настороженный глаз Бланки. Это длилось какую-то долю секунды, окошечко тотчас захлопнулось. Тогда он крикнул ей, чтоб немедленно открыла.
Внутри стояла противоестественная, глухая тишина, ни малейшего шороха. Балинт продолжал звонить и уже начал стучать в дверь. Снова у него возникло чувство, – как только он наконец до нее доберется, непременно поколотит зачем она заставляет его терять время. Больше всего его бесило, что она совсем рядом и, наверное, как всегда, заперлась от страха в ванной или кладовке – если в этой современной квартирке есть кладовка.
Бланка всегда только захлопывала двери, никогда не решаясь запереться на ключ, прежде над ней много смеялись, отчего это она вечно ждет какой-нибудь напасти – пожара, грабителей или Страшного суда и почему для бегства ей необходима эта вот секунда, время одного поворота ключа. Балинт огляделся. Бланка уже выставила за дверь мусор, рядом с половиком стояло ведро, на крышке ведра – погибший кактус. И это тоже было для нее очень характерно: всякое горшечное растение, стоило ей к нему притронуться, тотчас погибало либо от слишком обильной поливки, либо оттого, что она вообще забывала его полить. Он поднял цветочный горшок и из всей силы треснул им по дверному окошечку – внутрь посыпались осколки стекла. Просунув руку в отверстие, он изнутри нажал на ручку. Как он и думал, на ключ дверь не заперли, и он мог войти. Бланку он нашел во второй комнате; присев на корточки среди щеток, веников и непонятного назначения ящиков, она, как в детстве, от страха заткнула уши.
Он, схватив за руки, поднял ее, втащил в комнату. Должно быть, Бланка уже несколько дней пребывала в страхе, потому что там все было прибрано. Если Бланке было страшно, она всегда наводила дома порядок; разбирая содержимое ящика, она забывалась, словно под действием морфия. Теперь ее объял такой ужас, что она плакала, не издавая ни звука. Он прижал ее к себе и вдруг удивился, – за всю жизнь ему лишь однажды довелось обнять ее, однако горячечность и нереальность той четверти часа напомнила о себе и в эту минуту, тоже горячую и нереальную, хотя и по иной причине. Это длилось недолго, вскоре он уже держал ее на руках, как только что перед этим дочку Ирэн. Бланка наконец поняла, что он не хочет ей мстить, и свернулась клубочком. Балинт рассказал ей, с чем пришел, обещал остаться с нею до рассмотрения дела и объяснить комиссии, что крылось за ее доносом, почему это – личное дело только их двоих или, если угодно, его и семьи Элекешей, а вовсе не политика, и он примет все меры, чтобы ее не наказывали. Он передал ей и те, ошеломившие его, слова Тимара, которым не поверил, – будто против нее есть и другие обвинения. Это ведь явная ложь.
– Нет, не ложь, – возразила Бланка, зажмурившись. И прижавшись к его плечу, сказала: – На девушек из приемного я тоже донесла. На обеих.
Он отстранился, чтобы заглянуть ей в лицо, Бланка стерпела, однако так и не открыла глаз; разговаривала с ним, будто сквозь сон.
– Я донесла, потому что они ненавидели меня и боялись. Я очень рассердилась на них за то, что они больше не любили меня.
Она говорила шепотом, как будто разговаривала не с Балинтом или рассказывала не о себе, и Балинт слушал ее так, будто речь шла о каких-то других, давних ее проделках и дурачествах.
Он закурил, принялся в волнении расхаживать по комнате. Наконец Бланка открыла глаза, долгим взглядом посмотрела на него, словно желая по лицу угадать, о чем он думает. Балинт, заметив ее взгляд, покачал головой и произнес: «Ну и свинья же ты!» Тогда она вскочила и, чуть не сбив его с ног, принялась покрывать поцелуями его руки, потом вдруг выбежала из комнаты, Балинт слышал, как она чем-то гремит на кухне. Вернулась, сгибаясь над тяжелым подносом, на котором был хлеб, консервы, бутылка палинки, расставила все это на столе и принялась уписывать за обе щеки. Балинт вдруг почувствовал, что проголодался, обед в больнице ему пришелся не по вкусу, и тоже налег на еду. Бланка ела некрасиво, давясь большими кусками, давно, видать, во рту не было ни крошки, верно, даже есть боялась. Потом принялась жадно и много пить, Балинт увидел, как она глотает спиртное, – успела за это время пристраститься. Бланка уже чуть не задыхалась, через силу впихивая еду, а Балинт все смотрел и смотрел на нее. Попытался представить, как ее будут судить, и как сможет он объяснить или оправдать бланкины проступки перед кем-нибудь другим, если сама эта девушка не понимает своих нелепых побуждений, никогда не знает и не предвидит следствий своих деяний, своего необузданного гнева, который всю жизнь вскипал в ее сердце, стоило ей заподозрить, что кто-то презирает или чурается ее. Бланка останется в их глазах доносчицей, и как бы он ни объяснял истинные мотивы ее тогдашних беспочвенных обвинений, кто из членов комиссии сможет понять и прочувствовать, чем была для них когда-то улица Каталин и что могло произойти в душе Бланки из-за того, что он бросил Ирэн. Oн курил, ломал себе голову, потом вынул конверт, полученный в больнице, и пересчитал деньги. Бланка молча глядела на него, потом благоговейно потрогала сотенные кончиками пальцев. Балинт подошел к телефону и позвонил Сэги. Для Сэги его слова были понятнее, чем для Бланки, хотя ему пришлось разговаривать с ним на птичьем языке. Сэги даже хохотнул, услышав, что Балинт хотел бы взамен себя отправить в провинцию по месту распределения свою сестру и готов полностью оплатить необходимые расходы, если Сэги гарантирует доставку. Сэги гарантировал и добавил, что в три утра он будет возле дома Бланки. Балинт не стал дослушивать до конца непристойные шутки насчет сестры и повесил трубку.
