Мне не хочется думать плохо об Эвисанде, но я считаю, что графиня страшилась не столько за короля, сколько за свое положение. А вдруг ее обвинят в попытке отравления? Рингу ведь никто не видел…

(Спустя две или три луны после этой истории, уже в Бельверусе, Ринга вдруг разоткровенничалась и поведала мне о своем разговоре с Эви, состоявшемся наутро после попытки переворота. Госпожа Аттиос постоянно плакала, собирала в шкатулку подаренные Конаном драгоценности, а ее служанки укладывали сундук. Ринга заявилась очень невовремя и мигом превратилась в основной объект ярости Эвисанды: «Это вы, немедийцы, во всем виноваты!» и так далее. Ринга, что было для нее весьма необычно, терпеливо вынесла бурный обличительный поток, десятки оскорблений и ручьи слез, потом же попыталась объясниться. Слушать ее Эвисанда, разумеется, не стала. Основная суть ее обиды была вот в чем:

— Это ты со своими интригами превратила Конана из достойного человека в чудовище! Я так боялась за него! А он, негодяй, оттолкнул меня! Что вы с ним сделали? Заколдовали, да?

Ринга еще раз попробовала доказать Эви, что король снова стал таким, каким был раньше, однако вышедшая из себя графиня Аттиос и слушать ничего не пожелала. А в завершение выдала моей жене следующую фразу:

— Убирайся отсюда, ищейка! Я больше не хочу иметь с тобой ничего общего! А свою немедийскую тайную службу ты можешь…

Дальше последовал новый поток ругательств, которым Эви наверняка научилась от Конана. Вот так мы и потеряли самого высокопоставленного конфидента за всю историю Вертрауэна. )

А Конану тем временем нужно было объясняться с королевским двором и быстро измышлять более-менее убедительную версию недавних происшествий. По счастью, герцог Просперо (регент вовсе не поехал в Немедию, а остановил гвардейский эскорт верных ему пуантенцев в загородном дворце неподалеку от Тарантии. Просперо чувствовал, что в ближайшие дни произойдет нечто важное, а кроме того, он знал, что на троне самозванец) получил от своих осведомителей в городе сообщение о странной ночной заварушке в замке короны и немедленно вернулся обратно. Нашел во дворце Конана, прекрасно, однако понимая, что рискует — если бы на троне оставался двойник, Просперо не сносил бы головы. Король и герцог заперлись в кабинете вместе с Рингой, сидели там почти два колокола и, наконец, состряпали веское объяснение.

Тотчас же призвали Халька и знавший всю подноготную летописец под диктовку моей жены составил эдикт, гласивший примерно следующее:

«Шайка врагов короны составила заговор, который был успешно раскрыт королем и его Тайной службой. Его величество жив и здоров, заговорщики пойманы или перебиты».

Коротко и ясно. Просперо и Паллантид, которого пришлось посвятить во все до единой подробности, этим же днем начали распространять удобный для государственной власти и поддерживающий ее авторитет слух. Оказывается, все военные приготовления, странности, обуявшие короля в последние седмицы, направление посольства в Немедию, поиск «человека как две капли воды похожего на короля» и некоторых приближенных короля были составными частями изощреннейшей интриги, целью которой было спровоцировать заговорщиков на активные действия и тем самым вывести на чистую воду.

Исключительно изящное объяснение. Оказывается, король Аквилонии и его приближенные «все знали», только старательно разыгрывали спектакль перед непосвященными. Что характерно, это удивительно наглое вранье было принято за чистейшую правду как придворными, так и тарантийскими горожанами. Вот она, высокая политика!

— Постой, постой, — заинтересовался я и перебил Конана, который, посмеиваясь, рассказывал о том, как служащие дворцовых канцелярий, придворные и даже сам великолепный канцлер Публио были введены в заблуждение этой незамысловатой ложью. Я почти не сомневался, что изначальный замысел придать происшествиям во дворце вид заранее спланированной акции принадлежал Ринге. То-то у нее глаза такие невинные, — Конан, объясни, а куда исчезли Тот-Амон со Страбонусом? Кстати, твои гвардейцы сумели захватить герцога Диона?

— Еще как сумели, — помрачнев, ответил киммериец и плеснул себе еще вина. — Нашли с перерезанным горлом в парадной спальне его дома. Труп к утру уже окоченел, значит, Диона прикончили ночью. И я даже подозреваю, чья рука сжимала кинжал… Ринга, твоя работа?

— Не понимаю, — искреннее возмутилась моя жена. — Почему во всех смертях обвиняют маленькую слабую женщину? Я здесь совершенно не при чем! Если ты, Конан, жаждешь отомстить убийце Диона, поищи его в Стигии…

— Понятно, — хмыкнул варвар. — Никто не желает посвятить бестолкового короля во все тайны провалившегося заговора. Ринга, я знаю, что ты осведомлена больше других. Скажи хоть, Тот-Амон остался в Тарантии?

— Нет, — уверенно покачала головой графиня. — И без особой нужды он здесь больше не появится по крайней мере в течение года, а то и больше. Ты лучше про письмо расскажи…

— А-а! — Конан ударил себя ладонью по лбу и полез в сумочку, висевшую на поясном ремне. — Посмотрите, друзья, что нашли в доме Диона. Это было приколото кинжалом к его трупу.

Небольшой пергаментный листок прошел по рукам, некоторые морщились, другие посмеивались. Когда странное письмо оказалось перед моими глазами, я прочел выведенные твердым ровным почерком строчки:

«Мой дорогой варвар! Пожалуй, это был первый и, надеюсь, последний случай, когда нам пришлось трудиться на благо друг друга. Учти, я согласился помочь не ради искренней любви к тебе, но лишь потому, что твои присные прибегли к пошлейшему шантажу. Кроме того, я достаточно разумный человек и склонен полагать, что твое (рассчитываю, недолгое) правление принесет куда меньше бедствий, нежели царствование не поддающегося объяснениям существа, занявшего твое место. Уверен, что наши пути еще пересекутся, и тогда мы сможем поговорить на равных.

Итак, до встречи в будущем или прошлом, в этом мире или в другом, в жизни или в смерти. Тот-Амон, сын Мин-Кау, родом происходящий из Птейона, Стигия».

Такое вот нагловато-угрожающее послание. Признаюсь, я разочаровался. Создалось впечатление, что я прочел письмецо разобиженной шлюхи к бросившему ее богатому любовнику. Прежде я был уверен, что этот стигиец куда более солидный человек. Ему бы следовало уйти вообще без единого слова…

— Теперь мне объяснят, кто шантажировал Тот-Амона? — Конан прямо задал вопрос, в упор глядя на Рингу. — И в чем состояла эта интрига? Ринга, признавайся!

— У каждого можно найти свои маленькие слабости, — невозмутимо ответила моя жена и обольстительно улыбнулась Конану. — Даже у тебя. Я не буду ничего говорить. Догадаешься сам — хорошо, не догадаешься — еще лучше.

— Какая жалость, — медленно начал Конан, — что ты подданная другого монарха, с которым я не хочу ссориться. Будь по-другому — ты сидела бы в Железной башне и ежедневно знакомилась со всякими милыми штучками, наподобие зингарского сапожка или раскаленных клещей…

— Фи!.. — поморщилась Ринга. — Еще называется — старый друг! Я в поте лица трудилась во благо Аквилонии, а что взамен? И вообще, ты обещал мне орден! И моему супругу тоже.

Нате вам. Когда это Конан успел пообещать ордена для меня и Ринги? Такое впечатление, что Ринга коллекционирует награды — у нее и без того есть почти полный набор немедийских орденов, подарки от государей других стран и куча «скромных подношений» от многочисленных друзей. Ринга оправдывает это, на мой взгляд, возмутительное стяжательство тем, что «нужно хоть немного оставить на будущее, чтобы дети жили безбедно». Еще бы, только немедийский Орден Чести с огромным рубином в платиновой оправе стоит столько же, сколько средненькое баронское поместье…

Начавший хмелеть Конан подумал над словами Ринги, потер лоб ребром ладони и повернулся к Хальку:

— Юсдаль, у тебя перо и чернила с собой? Очень хорошо. Возьми пергаменты и быстренько напиши указы о награждении графа и графини Эрде орденами Большого Льва. Пусть подавятся.