Николай протиснул между ободом и покрышкой железную пластину, похожую на стамеску, но подлиннее, и положил на торчащий конец ладонь бабушки:
— Нажимай, не пускай покрышку обратно!
Немного поодаль по окружности он вставил вторую такую же пластину и, напрягаясь, принялся выворачивать покрышку. И только когда ему удалось таким образом освободить около трети длины покрышки, а остальная ее часть свободно заболталась на ободе, Николай сказал:
— Лева машину к Федору Ивановичу погнал. Завтра, видно, будет готова.
— Вот и ладно, — произнесла Анфиса Петровна, поднимаясь. — А то у меня к тебе поручение одно есть: в Дретунь съездить надо.
Она не сказала «езжай-ка», как говорила, бывало, посылая его по воду, за дровами или по другим домашним надобностям, и Николай живо откликнулся:
— Какое поручение?
— Прошу я тебя разузнать, кто в Дретуни при фашистах людям воду развозил. Состоял тогда на этой должности худой высокий паренек, звали его не то Санька, не то Савка… Зайди в сельсовет, фамилию его узнай, имя, отчество, годы — побольше, одним словом, примет, чтобы легче было искать его. Если в сельсовете не знают, людей поспрошай, возможно, родители его живут там или хозяева, у которых квартировал, может быть, друзья имелись или знакомые. Обязательно дознайся, куда девался, где его искать.
— А если никуда не девался, там и живет?
— Тем лучше… Спросишь, не знал ли он отца твоего, партизана Петра Самохина, а еще лучше — попроси его к нам заехать, сама с ним переговорю.
— Хорошо, — ответил Николай. — Завтра после уроков и поеду. За два часа буду там, к ужину вернусь.
* * *
Савелий Дмитриевич заканчивал бриться, когда в дверь его комнаты постучались.
— Да-да, я готов, — крикнул он, вытирая полотенцем лицо.
Но в комнату вошел человек, которого бригадир, очевидно, меньше всего ожидал, — Николай.
— Добрый вечер! — немного смущенно проговорил он.
— Здравствуй. Ну, чего тебе? — произнес Савелий Дмитриевич несколько разочарованным тоном. — Я сейчас, извини, свободным временем не располагаю, ухожу.
Он плеснул на ладонь немного одеколона из граненой бутылочки и, зажмурив глаза, стал растирать его по лицу. Выждав, пока он закончит эту процедуру, Николай скороговоркой произнес:
— Вы Савелий Дмитриевич Курносов?
— Имя свое и отчество я и сам не раз называл тебе, — недоуменно пожал Савелий Дмитриевич плечами, — а из фамилии тоже секретов не делал, хотя и не разглашал ее, потому что запоминается с трудом… А кроме того, она совсем не соответствует фактическому положению вещей, — добавил он, точно оправдываясь, — можешь сам сравнить.
— Ага, — проговорил Николай, не желавший заниматься такими сравнениями. — Вы и в Дретуни бывали?
— Там я родился, там вырос… Туда поеду свой столетний юбилей справлять.
— Так вы и есть тот самый Савка-водовоз?
— Какой тот самый?.. Какой водовоз?.. — протестующим голосом ответил Савелий Дмитриевич. — Что ты!.. Никогда я водовозом не был — от самого рождения бригадиром состою.
— Савка-водовоз, который людям воду развозил…
— Может, и была такая историческая личность в масштабе Дретуни, но почему ты меня подозреваешь?.. Да и имя мое не то. Савка — это Савватей, а я Савелий.
— Савватей? — переспросил озадаченный Николай. — А как же будет сокращенное от Савелия?
— А это уж не твоя забота. Меня, например, в детстве звали Тощий Пентюх — вследствие недостатка в организме витаминов.
Широкая улыбка осветила лицо Николая, он сказал:
— Вы и есть тот водовоз. Секретарь сельсовета так и сказал — какой, говорит, Савка, не Пентюх ли Тощий?.. В Полоцке он нынче, на курсах… Вы это, не таитесь!
— Да к чему тебе сдался тот водовоз? — недовольный своим нечаянным саморазоблачением спросил Савелий Дмитриевич.
— Бабушка вас в гости приглашает. Ведь и она из тех мест, из Дретуни.
— Ну?.. Что же ты раньше не сказал?.. Обязательно приду.
* * *
У Анфисы Петровны днем — вечером она должна была идти на дежурство — собирались гости. Первым пришел Савелий Дмитриевич. Стал у порога, снял фуражку, молча глядел минуты две на хозяйку.
— Вы будете, значит, санитарка больницы Самохина?
— Я, — ответила Анфиса Петровна, удивленная поведением гостя. — Родственник вы больному какому или кто?
— Нет-нет… я так себе… Звали вы меня? — Гость шагнул на середину комнаты, схватил руку Анфисы Петровны пожал ее, сказал: — Почти не изменились вы. Точно такой десять лет назад от нас передачи принимали.
— От кого это — от «нас». Что-то я не припомню…
— Я, собственно, с делами к вам ни разу не являлся, я лишь передаточной инстанцией был, к вам тропинку показывал.
— И показывать не к чему было, ее и без того знали…
— Еще я водовозом был.
— Вы?.. Это вы из Дретуни по моей просьбе приехали? — засуетилась Анфиса Петровна. — Садитесь, прошу! Годы!.. Как меняются люди!.. Тебя бы я должна знать — раза два твоей водицей попользовалась. А вот же не признаю. Даже голоса припомнить не могу, не тот голос.
— Не тот, — подтвердил Савелий Дмитриевич, — огрубел малость.
— Где же ты все эти годы пропадал?
— Где только не был! — махнул бригадир рукой. — И за границей в армии несколько лет на сверхсрочной протрубил, и на Севере пробовал окончательно осесть, да легкими заболел и пришлось в родные места возвращаться… Теперь тут на курсах учусь. А с вашим внуком мы давно друзья — самый понятливый он мотоциклист.
Вошел Федор Иванович. Анфиса Петровна познакомила мужчин, потом поставила на стол блюдо с коржиками, вазу с яблоками и принялась разливать чай.
— Хотела я вас поблагодарить за ласку к внуку моему, — говорила она между тем. — Спасибо, что помогаете мне его человеком сделать.
— Он и без нас парень хороший.
— Позвала я вас по одному делу, да вижу, что не получается оно, — со вздохом сожаления продолжала Анфиса Петровна. — Думала, знакомы вы, а вы даже не глядите друг на дружку.
Федор Иванович пристально посмотрел на Савелия Дмитриевича и покачал головой.
— Не припоминаю…
Савелий Дмитриевич в свою очередь сказал:
— Однажды на почте в дверях столкнулись мы… После того еще в горсовете встречал вас, запомнил.
— Да, нога моя запоминается, — горько усмехнулся Федор Иванович.
— Не следовало мне поминать об этом, — смутился Савелий Дмитриевич, — да уж к слову так пришлось… Теперь, когда вы вашу внешность немного обновили, позвольте спросить: а не встречались ли мы и до Полоцка?
— Будто нет, — пожал плечами Федор Иванович, еще раз пристально глянув на Савелия Дмитриевича.
— И я так полагал… Мало ли что могло померещиться человеку! Да не напрасно же нас Анфиса Петровна свела?.. Так что, может, и не померещилось вовсе?.. Не вас ли я однажды ночью, израненного, к ее хате привел?
Федор Иванович поднялся, перегнулся через стол и, сжав руками плечи Савелия Дмитриевича, хрипло произнес:
— Если ты тот парень, который себя той ночью Савкой назвал, то куда ты друга моего девал, которого я в кустах оставил?
— Умер ваш друг, — печально ответил тот. — У меня на руках в ту же ночь умер.
— Ты знаешь?
— Знаю, потому что сам схоронил его… На полянке возле базы та могилка… Дуб на ней посажен мною…
— Умер! — горестно произнес Федор Иванович. — Так и чувствовал я тогда, что уже не жить ему… А какой был человек!.. Лучше бы не встретил тебя сегодня, все верил бы и надеялся, что сыщется когда-нибудь Дядя Петя.
— Так то был Дядя Петя? — воскликнул бригадир.
— Он!.. Большой отваги был человек.
Федор Иванович опустился на свой стул, помолчал, потом, будто вспоминая про себя, неторопливо и тихо стал рассказывать, какие подвиги совершил этот прославленный партизанский командир, какими делами отметил свой путь на земле и каким оказался стойким в свой последний час.
