С точки зрения этой главы, нам надо рассмотреть разницу между двумя словесными формами, содержащимися в ортодоксальном объяснении этой последовательности. Одна словесная форма говорит: «собака различает два стимула»; вторая – «способность различения у собаки отказывает». Здесь ученый скачкообразно переходит от утверждения о частном инциденте или инцидентах, которые можно увидеть, к обобщению, привязанному к абстракции – «различению» – помещаемой вне поля зрения, может быть, внутри собаки. Это скачок в логическом типе, и как раз в нем заключена ошибка теоретика. Я могу, в некотором смысле, увидеть, как собака различает, но невозможно увидеть «различение». Здесь происходит скачок от частного к общему, от элемента к классу. Как мне кажется, лучше выразить это вопросом: «Чему собака научилась в своей тренировке, что лишает ее возможности принять конечную неудачу?» И на этот вопрос, по-видимому, можно ответить: Собака научилась тому, что это – контекст различения. Это значит: что она «должна» искать два стимула и «должна» действовать в соответствии с различием между ними. Для собаки это поставленное перед ней «задание» – контекст, в котором успех будет вознагражден.[Как я утверждаю, это крайне антропоморфное выражение не менее «объективно», чем абстрагированное ad hoc [намеренно, - лат.] «различение».]
Очевидно, контекст, в котором нет ощутимой разницы между двумя стимулами, – это не контекст для различения. Как я уверен, экспериментатор мог бы вызвать невроз, повторно используя единственный объект и бросая каждый раз монету, чтобы решить, истолковать ли этот объект как Х или Y. Иными словами, для собаки надлежащим ответом было бы вынуть монету, бросить ее и решить таким образом, как ей поступить. К несчастью, у собак нет карманов для монет, и их очень уж тщательно обучали тому, что теперь превратилось в ложь: собаку учили ожидать контекста для различения. Теперь ей приходится применять это истолкование к контексту, который не является контекстом для различения. Ее не учили различать два класса контекстов. Собака оказывается в состоянии, с которого начал экспериментатор: она неспособна различать контексты. С точки зрения собаки (сознательной или бессознательной), учиться контекстам – это нечто иное, чем учиться, что делать, когда предъявляют Х, и что делать, когда предъявляют Y. Между этими видами обучения есть разрыв.
Кстати, читателю может быть интересно узнать некоторые данные, поддерживающие предлагаемую интерпретацию.
Во-первых, собака не проявляла психотического или невротического поведения в начале эксперимента, когда она не умела различать, не различала, и часто делала ошибки. Это не «нарушало ее различения», потому что у нее не было никакого различения, и точно так же в конце различение нельзя было «нарушить», так как в действительности различение не требовалось.
Во-вторых, наивная собака, когда ей повторно предлагают ситуации, где некоторое Х иногда означает, что требуется поведение А, а иногда – что требуется поведение Б, в конце концов приучается к угадыванию. Наивную собаку не учили не угадывать; это значит, ее не учили, что в контекстах жизни угадывание неуместно. Такая собака в конце концов приучится отвечать на стимулы соответствующими реакциями приблизительно той же частоты. Это значит, что если стимулирующий объект в 30 процентах случаев означает А, а в 70 процентах Б, то она в конце концов приучится выдавать А в 30 процентах случаев, и Б в 70 процентах. (Она не сделает того, что сделал бы хороший игрок – а именно, не станет выдавать во всех случаях Б).
В-третьих, если животных удаляют из лаборатории, и подкрепления и стимулы доставляются на расстоянии – например, в виде электрических шоков, вызываемых длинными проволоками, свисающими с шестов (заимствование приемов Голливуда) – то у них не развиваются симптомы. В конце концов, эти шоки достигают всего лишь уровня боли, какую любое животное может испытать, продираясь через небольшую заросль шиповника; они становятся принудительными только в контексте лаборатории, где другие лабораторные признаки (запах, экспериментальный стенд, где привязано животное, и так далее) становятся добавочными стимулами, означающими, что это контекст, в котором собака должна все время вести себя «правильно». Несомненно, животное обучается характеру лабораторного эксперимента, и то же можно сказать о студенте. Субъект эксперимента – человек или животное – находится в ограде из указателей контекста.
Удобным индикатором логического типа является система подкрепления, на которую собака будет реагировать некоторым элементом поведения, входящим в наше описание. По-видимому, простые действия оказываются реакциями на подкрепление, применяемое по правилам оперантного обучения (operant conditioning). Но способы организации простых действий, которые в нашем описании поведения можно было бы назвать «угадыванием», «различением», «игрой», «исследованием», «зависимостью», «преступлением» и тому подобное, принадлежат другому логическому типу и не подчиняются простым правилам подкрепления. Павловской собаке никогда нельзя было даже предложить положительное подкрепление за восприятие изменения контекста, поскольку предварительное противоположное обучение было слишком глубоким и эффективным.
В павловском случае собака не может преодолеть скачкообразное изменение логического типа от «контекста различения» к «контексту угадывания».
Рассмотрим теперь, напротив, случай, когда животное сумело проделать такой скачок. В Институте изучения океана на Гавайях самку дельфина (Steno bredanensis) обучали ожидать, что за свистком дрессировщицы следует выдача еды, и ожидать, что в случае повторения в дальнейшем того же поведения, при котором она слышала свисток, она снова услышит свисток и получит еду. Эта самка использовалась дрессировщиками, чтобы показывать публике, «как мы дрессируем дельфинов». «Когда она входит в демонстрационный бассейн, я наблюдаю за ней, и как только я хочу, чтобы она что-нибудь повторила, я тут же даю свисток, после чего ее кормят». Она повторяет это «что-нибудь», и снова получает подкрепление. Три повторения этой последовательности были достаточны для демонстрации, после чего ее удаляли за сцену, до следующего представления через два часа. Она усвоила некоторые простые правила, относящиеся к ее действиям, к свистку, демонстрационному бассейну и дрессировщице, связав их в общий паттерн, в контекстную структуру, то есть набор правил истолкования всей этой информации.
Но этот паттерн подходил только к одному эпизоду в демонстрационном бассейне. Поскольку дрессировщики хотели снова и снова показывать, как они обучают, дельфину приходилось нарушать этот простой паттерн и справляться с целым классом таких эпизодов. Это был уже более широкий контекст контекстов, в котором поведение животного оказалось ошибочным. На следующем представлении дрессировщица опять хотела продемонстрировать «оперантное обучение», и для этого она (дрессировщица) должна была выбрать другой образец заметного поведения. Когда та же самка дельфина вышла снова на арену, она опять проделала свое «что-нибудь», но за этим не последовал свисток. Дрессировщица ждала следующего элемента заметного поведения – скажем, удара хвостом, обычного выражения досады. Затем это поведение было подкреплено и повторено.
Но, конечно, на третьем представлении удар хвостом не был вознагражден. В конечном счете, дельфин научился справляться с контекстом контекстов, предлагая при каждом выходе на арену другой или новый вид заметного поведения.
Все это произошло в свободной естественной истории отношений между дельфином, дрессировщицей и публикой еще до моего прибытия на Гавайи. Я понял, что происшедшее потребовало обучения более высокому логическому типу, чем обычно, и по моему предложению вся последовательность была повторена в экспериментах с новым животным и тщательно записана. [Описание см. в K.Pryor, R.Haag, and J.O'Reilly, «Deutero-Learning in a Roughtooth Porpoise (Steno bredanensis)», U.S. Naval Ordinance Test Station, China Lake, NOTS TP 4270; дальнейшее обсуждение в моей книге Steps to an Ecology of Mind, pp. 276-277.] Расписание экспериментального обучения было тщательно спланировано: животное должно было пройти ряд сессий обучения, каждая продолжительностью от 10 до 20 минут. При этом животное никогда не вознаграждалось за поведение, награжденное в предыдущей сессии.
