— У меня целый список надежд, — покорно сказал он.
— Ты должен дать ей время, Тед. Девочка еще маленькая. Пусть она не видела Грега, но он… единственный отец, о котором столько слышала. Дай ей привыкнуть к мысли, что это не так, прежде чем попытаешься занять его место.
— Это мое место, мое по праву. Это ты его отдала другому, не позволив занять мне.
— Прекрасно, возненавидь меня за это, но будь терпелив с дочерью. Она расстроена. Не знает, что и думать, чего ты ждешь от нее.
Вот так, но разве дело в ненависти? Прошлой ночью он не сомневался в том, что ненавидит Дорис не меньше, чем любит. Даже сейчас не остыл от гнева за то, что она сделала ему, Кэт, всем им. Но печальный факт заключается в том, что он еще и любит ее. Можно огорчаться, можно негодовать, но не любить не в силах. Он все еще хочет ее, не может без нее жить.
— А чего мне ожидать, моя милая? — с издевкой спросил он. — Тебе ведь нравится, что дочь называет меня по имени и считает твоим приятелем. Ты хочешь, чтобы она и дальше обращалась ко мне, как к знакомому дяде, соседу по улице? Но ведь она — моя дочь, черт побери!
Когда Дорис заговорила, ее голос дрожал, как и руки.
— Только дай ей время понять это. Не знаю, чего ты ожидаешь от меня. Не представляю, какого рода отношения установятся между вами, Тед. У меня нет готовых ответов. Просто… будь терпеливым. Не дави на кроху.
Тед смотрел по сторонам мимо желтой ленты на опущенной голове. В час ланча на автостоянке царило оживление, люди толпились у киоска с мороженым, спешили в гарнизонный магазин, в отделение банка, в офицерский ресторан напротив. Продолжая наблюдать за всей этой суматохой, он спросил:
— Как думаешь, она согласится пообедать сегодня со мной?
— Да, она готова на что угодно, лишь бы быть подальше от меня.
Что-то в незачерствевшей, отзывчивой душе верного служаки побуждало его спросить, трудно ли матери, на которой дочь вымещает свой гнев. Но суровому казарменному "я" было на это наплевать. Пусть получит то, что заслужила.
— Я заеду за Кэт около шести.
— Спасибо. — Поникшая женщина поднялась, но уходить медлила.
— Тед… знаю, это уже не имеет значения, но… я очень сожалею. Если бы можно было вернуться в прошлое и начать все сначала, я бы поступила иначе.
Наконец он посмотрел на ее лицо. Дымчатые стекла не позволяли всмотреться в глаза, но их и не нужно было видеть. Они лгали ему слишком легко и слишком долго.
— Ты права, Дорис. Теперь сожалеть поздно. Привет…
Печально кивнув, она повернулась и торопливо пошла к парковке. Наблюдая, как растворяется вдали облик не чародейки, а вполне земной, запутавшейся женщины, Тед вдруг почувствовал себя последним сукиным сыном за холодные прощальные слова, за то, что сам…
Проклятье, но обманщица заслуживает своего. Ведь это она все натворила — лгала, поставила с ног на голову их жизнь, причинила всем такую боль.
Ну и что, что теперь больно ей, что пролила уйму слез и будет плакать еще и еще? Она сама накликала беду на себя, сама и несет за нее кару.
Тогда почему же он чувствует себя чертовски виноватым?
Да потому, что сам — первоисточник зла!
— Мне, правда, нравится ваша машина.
— Спасибо, — Тед подождал, пока Кэт пристегнет ремень безопасности, и завел двигатель. — Где ты предпочитаешь пообедать?
Она покрутила настройку радиоприемника, потом убрала прядь волос с лица.
— Мне все равно.
— Перекусим в каком-нибудь кафе или пойдем в настоящий ресторан?
— Все равно, — прозвучал монотонный ответ.
— Но есть-то ты хочешь?
Девочка опустила стекло, нажала кнопку и проследила, как оно снова поднялось.
— Да не очень.
Он отъехал от тротуара, сам еще не зная, куда направиться.
— Ты поехала со мной, потому что я попросил, или тебя заставила мама?
— Она меня обманывала, — надув губы, проговорила Кэт. — Все время учит меня говорить правду. Что бы я ни натворила, она уверяет, если я скажу правду, все будет в порядке. И все это время обманывала меня. Ненавижу ее за это. — Прямодушной девчонке явно хотелось видеть во взрослом сообщника. — Могу спорить, вы тоже ненавидите ее.
Тед с трудом проглотил ком в горле, чувствуя, как краснеет лицо.
— Я… я немного сержусь на нее, — осторожно проронил он.
— Вы ненавидите ее. Я вас не виню. — Она вдруг спросила: — Можно остановиться здесь?
Это был тот самый парк, по которому он бежал ночью, то самое место, где сидел, размышляя о дочери. Заехав на автостоянку, они вылезли из машины и прошагали мимо играющих детей и приглядывающих за ними мам. Кэт подошла к качелям, уселась и стала раскачиваться.
— В ту ночь, когда я сломала руку, вы говорили, что хотите иметь детей. Так что… — Она кисло посмотрела на Теда, усевшегося на другие качели. — Теперь вы отец. Как вам это нравится?
— Не совсем то, что я себе представлял.
— Вы были влюблены в мою маму, когда она… забе-ре-ме-нела мной? Поэтому вы не женились на другой женщине?
Чувствуя, как снова горит лицо, отец с трудом нашелся:
— Ты жутко любопытный ребенок.
Перестав качаться, она недовольно взглянула на него и, копируя назидательный тон матери, проговорила:
— Вы мой отец, и я вправе задавать вопросы.
— А я вправе не отвечать на них.
— Вы должны были быть влюблены. — Кэт поднялась с качелей, легла на них животом и стала раскачиваться, уставившись в землю. — Вы были так глупы, что вам пришлось проделывать это дважды, правда?
Тед пропустил мимо ушей неприятное словечко и переспросил:
— Что проделывать дважды?
— Влюбляться в нее. Тогда и сейчас. Спорю, вы даже хотели жениться на ней, нет?
Сжав зубы, он отвернулся.
Девочка оставила качели, подошла к непонятному ей мужчине и притронулась к его колену.
— Мне еще можно называть вас Тедом?
— Если хочешь.
— Я должна теперь иметь вашу фамилию?
Под угрозу попали две надежды. Не будет сладкого, нежного голоска, называющего его "папочка", не будет и Кэтрин Хэмфри, которая официально считалась его дочерью.
— Только, если сама захочешь.
— Я буду жить теперь с вами или останусь с мамой, или жить и там, и там, или как?
— Это мы решим позже. Сейчас мы все немного удивлены и расстроены. Не будем пока принимать никаких серьезных решений.
— И мама так говорит. Я сказала ей, что было бы неплохо, если бы я жила с вами, потому что тогда мне не пришлось бы жить с ней.
Он взял ее руку в свои и ласково сжал в ладонях.
— Тебе хочется сделать ей больно?
Она вырвала руку.
— Я ненавижу ее. Понимаете? Я всегда буду ненавидеть ее за то, что она сделала. Всегда!
Растерянно, с чувством бессилия, с невыносимой болью в груди отец смотрел, как дочь убегает. Господи, о чем думала Дорис, когда ухватилась за удобную ложь? Неужели считала, что сможет заниматься обманом всегда? Или надеялась, что никто никогда ничего не узнает? Вот мать… — выругался он по-казарменному. Хоть раз пришло ей в голову, какую боль она причинит всем?
Он вскочил с качелей и кинулся вслед за дочерью. Она сидела на камне, подтянув колени и положив на них подбородок. Глаза блестели от слез. Он приподнял ее, сел сам и усадил к себе на колени.
— Вы мне нравитесь, Тед, — выдавила сквозь слезы прижавшаяся к нему бедняга. — Правда-правда. Только я хочу, чтобы все было, как раньше. Хочу, чтобы папа… Грег снова был моим, чтобы вы были маминым другом, а бабушки и дедушки любили меня и мама перестала плакать…
А я хочу, вторил ей в мыслях Тед, чтобы ты и мама были моими и чтобы все это перестало причинять нам боль!
Гладя расплакавшуюся дочь по волосам, прижимая ее к себе, он чувствовал биение детского сердечка.
— Ты прости меня, Кэтти, — удрученно шептал он. — Как бы я хотел, чтобы все было хорошо, чтобы все мы были в конце концов счастливы. Я не знаю, как все обернется, как все будет у нас с твоей мамой, у нас с тобой. Я знаю только, что хочу проводить с тобой все свое время. Хочу знать, что это такое — быть отцом и иметь дочь.
