Но сейчас перед ней в свете огня мерцала фигура Габриэля. Выглядел он так же, как в их последнюю встречу: белая расстегнутая рубашка, черные волосы свободно падали ему на плечи. Глаза сияли каким-то мрачным светом. Он сделал шаг в сторону кровати, и Элизабет охватило пламенем. Она стеснялась скинуть с себя при нем жаркие покрывала. Но Джейн действительно находилась здесь, а Габриэль ей просто померещился. Он был ее лихорадочным видением, так что правилами приличия можно было пренебречь.

Она скинула покрывала, но Джейн продолжала спать, не обращая внимания на беспокойное поведение больной кузины.

Лиззи, — произнес Габриэль, но губы его не двигались, и голос звучал прямо у нее в голове.

Она легко поднялась с кровати, смутно осознавая, что на ней одна только тонкая сорочка. Ей никогда не позволяли спать в таком легкомысленном одеянии. Наверняка подобному попустительству она была обязана своей болезнью. Впрочем, все это не имело ни малейшего значения. Габриэля тут в действительности не было, так что любым грехам предстояло стать грехами воображения, а не плоти. Значит, и наказание за них предусматривалось не столь суровое.

Габриэль стоял перед камином, и ей казалось, будто сквозь золотистое его тело просвечивают языки пламени. Элизабет подошла к нему так близко, что сама подивилась собственной смелости. Ей нравилась свобода, которую она обрела в своем сновидении. Габриэль молча смотрел на нее, и лицо его было на удивление торжественным.

Я умру? — спросила она его тихим, хрипловатым от кашля голосом.

Габриэль рассмеялся.

Думаешь, я — ангел, который пришел забрать тебя на небеса?

Нет.

Я мог бы вознести тебя до небес, Лиззи. Мог бы показать тебе рай на земле.

В таком приятном сне ей не оставалось ничего другого, как упасть к нему в объятия. Но даже лихорадка не изменила прежнюю Лиззи — прагматичную и сомневающуюся.

Могу себе представить, — сухо заметила она.

Нет, — возразил он, — не можешь. Прикоснись ко мне.

Она не пошевелилась, завороженная теплом, исходившим от его голоса.

Прикоснись ко мне, — повторил он, и Лиззи медленно, с сомнением, подняла руку.

Грудь его на ощупь была гладкой и теплой. Она скользнула пальцем по шелковистой коже, под которой ощущались плотные мышцы. Затем положила на грудь всю ладонь, ощутив ею биение чужого сердца — ровное, но учащенное.

Он тоже положил ладонь ей на грудь, на тонкую ткань сорочки. Элизабет знала, что сердце ее билось так же быстро, в такт сердцу Габриэля. Она больна, мелькнула у нее мысль. Это лихорадочный бред. Может даже, она умирает. Но все это не имело никакого значения.

Если что и имело значение, так это его рука, которую она ощущала сквозь тонкую сорочку. Тепло его прикосновения расходилось по всему телу — на грудь и вниз, концентрировалось между ног, так что колени у нее вдруг ослабели. Лиззи хотелось, чтобы он продолжал касаться ее — повсюду. Она открыла рот, чтобы заговорить, но из горла не вырвалось ни звука.

Сердце его билось теперь быстрее, с силой ударяя в ее ладонь. Лиззи отчаянно хотелось еще больше приблизиться к нему. Ей вдруг стало холодно, до озноба. И она знала: единственный способ согреться — прижаться к нему своим дрожащим, почти что обнаженным телом. Он был таким сильным и теплым, что без труда мог изгнать холод из ее тела. Вся она была закована в ледяной панцирь, и только Габриэль мог растопить его.

Он положил руку ей на талию и привлек к себе. Лиззи покорилась, позволив теплу его тела окутать ее, будто коконом. Он даже не поцеловал ее, да в этом и не было нужды. Прикосновение его плоти стало своего рода клеймом, пронзившим ее насквозь. Все равно как если бы он предъявил на нее право собственности.

Габриэль крепко прижал ее к себе, и тело Лиззи содрогнулось в спазме желания. Она попыталась было вырваться из его объятий, но тут же сдалась, уступив гипнотическим чарам его голоса.

Тебе нужно больше, — шепнул он ей на ухо. — Тебе нужен я.

И было в этих словах столько мучительной для нее правды, что глаза у Лиззи невольно распахнулись. Габриэль исчез. Сама она лежала в кровати, укрытая кучей толстых одеял, а рядом на стуле мирно дремала Джейн.

Глава 9

Делайла, графиня Чилтон, разглядывала свое отражение в огромном зеркале, висевшем прямо над кроватью. Она привезла его из Лондона, чтобы скрасить себе жизнь в этом невольном изгнании. Как оказалось, самое большое наслаждение от секса она получала, если могла воочию наблюдать за тем, как ублажал ее очередной партнер. Да и в тех редких случаях, когда она засыпала в одиночестве, не было ничего приятнее, чем, пробуждаясь, любоваться собственным отражением изумительной красоты.

Именно это пристрастие к красивой внешности и обрекло Делайлу на обременительную привязанность к Фрэнсису. Без сомнения, он был самым красивым мужчиной, которого она когда-либо встречала. Совершенство его лица и тела приводило Делайлу в восхищение. Впрочем, у нее никогда не было иллюзий насчет его характера.

Фрэнсис был мелочным, порочным, корыстным существом — идеальным спутником жизни для Делайлы.

Кроме того, он испытывал непреодолимую тягу к существам одного с ним пола. Но Делайла ни секунды не сомневалась в том, что ни один мужчина не устоит перед ее чарами. Разве можно было предпочесть какого-нибудь симпатичного юношу ее собственной ослепительной красоте?

Но Фрэнсис проявил неожиданное упорство. Ему нравилось отказывать ей хотя бы потому, что он знал, насколько это раздражает супругу. Когда ей все-таки удавалось завлечь его, он проявлял в сексуальных фантазиях недюжинную изобретательность. И если порой при этом не обходилось без боли, она ничуть не возражала. На взгляд Делайлы, не было ничего более скучного, чем обычное совокупление.

Однако в последнее время она все чаще приходила к мысли, что Фрэнсис не стоил потраченных на него усилий. Конечно, выглядел он на редкость привлекательно, но Габриэль Дарем по-своему был куда интереснее. Особой пикантности ситуации добавляло и то обстоятельство, что он ее на дух не переносил.

Вдобавок он был необычайно, почти до отвращения силен. Делайла любила наблюдать за ним — когда тайком, когда открыто. У Габриэля было тело наемного рабочего. Золотистая от загара кожа его контрастировала с молочной белизной тела Фрэнсиса. И под этой золотистой кожей рельефно прорисовывалась мускулатура. Должно быть, ему ничего не стоило разорвать пополам такого слабака, как Фрэнсис... и в считаные секунды сокрушить саму Делайлу.

Мысль об этом буквально сводила ее с ума. За свою жизнь Делайла успела переспать с таким количеством мужчин, что уже давно потеряла им счет. В какой-то момент она предпочла сосредоточиться на представителях низших классов. Начала она с лакеев, после чего переключилась на конюхов и простых работников с улицы. Делайла не брезговала трубочистами, которые были вдвое младше и вдвое меньше ее. Она отдала дань ворам и солдатам, не пренебрегая порой и женщинами. Она ценила в партнере силу. Почти так же сильно, как любила слабость.

Если бы Фрэнсис научился контролировать себя, им бы не пришлось отправляться в это изгнание. Если бы тот проклятый мальчишка не умер, они так бы и жили в Лондоне, наслаждаясь плодами цивилизации, а не торчали бы в глуши Йоркшира.

Детям и раньше случалось умирать. Однако существовала большая разница между бездомным оборванцем и сыном уважаемого лавочника. А торговцы полны буржуазных предрассудков. И ладно бы у лавочника не было других детей! Так нет же, поднять такой шум по поводу гибели одного из своих многочисленных отпрысков... тем более что Фрэнсис предлагал за молчание весьма солидную сумму.

Впрочем, был в этом изгнании и один светлый момент. Габриэль Дарем покинул Лондон годом раньше — до того, как Чилтоны успели наладить с ним более интимное знакомство. Поскольку самим им понадобилось уехать из Лондона как можно дальше, Хернвуд в Северном Йоркшире представлялся подходящим местом. Здесь они могли переждать последствия скандала и возобновить знакомство с признанным экспертом по вопросам тайных религий. Если бы не Габриэль Дарем с его исследованиями, посвященными друидам Британских островов, Фрэнсис и Делайла могли так и не осознать своего истинного предназначения в этой жизни.