Ну а Питер — Питер видел его насквозь. Мало ему было испоганить собственную жизнь, так он еще и Габриэля не желал оставить в покое. Вот только вряд ли он понимал, что между его ситуацией и положением Габриэля имелась большая разница. Питер и Джейн как нельзя лучше подходили друг другу. Они вполне могли бы наладить счастливую семейную жизнь, если бы Питер перестал беспокоиться об их социальном неравенстве и сосредоточился на чувствах.

А вот Габриэлю не стоило надеяться на счастливое будущее в объятиях возлюбленной. Он был недостоин любви и прекрасно знал об этом. Джейн этого не понимала: во всем, что касалось ее брата, она проявляла завидную слепоту. Ей казалось, что под маской цинизма и безразличия кроется по-настоящему хороший человек.

Габриэль и сам не знал, какой он на самом деле, однако понятие «хороший» точно не относилось к нему. Впрочем, дурным человеком он себя тоже не считал. Будь он таковым, без раздумий лишил бы девственности мисс Элизабет Пенсхерст. Жил бы до сих пор в Лондоне, в бесконечной круговерти пустых развлечений, вместо того чтобы перебираться в глубины Йоркшира в попытке придать хоть какой-то смысл своему существованию.

Но прошлое не отпускало его: грехи молодости продолжали преследовать Габриэля даже здесь. В Йоркшир приехали Чилтоны, сопровождаемые такими же дилетантами и недоумками, жаждавшими продать свои бессмертные души в обмен на большую власть. И Габриэль, к несчастью, знал, что они не остановятся на убийстве беззащитных животных.

Он мог бы остановить их. Пока что, правда, он не предпринял ни единого шага в этом направлении. Причиной тому были лень и эгоизм — нежелание тратить на этих людей свое время. Но с прибытием Лиззи все изменилось. Теперь ему требовалось нечто, что помогло бы отвлечь мысли от этой девушки, и Чилтоны подходили для этой цели как нельзя лучше. До тех пор, пока его родственники будут присматривать за Лиззи, он может считать себя в полной безопасности.

Габриэль не сомневался в благоразумии Лиззи. Наверняка она постарается держаться от него подальше — при условии, что ей позволят обстоятельства. Сам же он без труда мог избежать ее общества.

Другой вопрос, хотелось ли ему этого? Или он желал еще разок искусить судьбу? Не будет вреда, если он еще раз поцелует эти нежные полные губки. Габриэль не знал, существует ли ад на самом Деле, но не сомневался, что и так обречен попасть туда за прошлые грехи. Один поцелуи ничего не изменит.

Что касается мисс Элизабет Пенсхерст, то с ней все будет в полном порядке. Он не собирался губить благовоспитанную молодую девицу, какой бы соблазнительной она ни казалась. К тому же Лиззи была не из тех, кто обречен на погибель: здравый смысл способен был уберечь ее от безжалостного соблазнителя.

Пожалуй, он мог бы поцеловать ее. Познакомить ее с искушением. Может быть, даже лишить ее возможности испытывать в будущем плотские радости с другим, менее опытным и утонченным, чем он, любовником. Без сомнения, он должен был бы устыдиться подобных мыслей, однако совесть его помалкивала. Габриэль хотел, чтобы Лиззи запомнила его на всю жизнь. Пусть даже в почтенном возрасте, в окружении пухленьких внуков, она вспоминает про отшельника из леса, который целовал так, что за всю последующую жизнь ей не удалось испытать ничего подобного.

Да, что бы там ни говорила его сестра Джейн, на порядочного человека он не тянул. Но Габриэля это не волновало. Он очистит окрестности от Чилтонов и шайки их сподвижников. Он приблизится к мисс Элизабет Пенсхерст настолько, насколько сам позволит себе. А затем он отправится в длительное путешествие и не вернется до тех пор, пока все это не изгладится из его памяти.

Быть может, он вообще не вернется назад.

Последнее, впрочем, казалось маловероятным. Он был связан с этим местом и этими людьми особыми узами. Габриэль всегда возвращался сюда — хотел он того или нет. И дело было не в тяге к семейному очагу. Он принадлежал этой земле, и тут уж ничего нельзя было поделать.

Пока же он мог помечтать о том, чего никогда не будет в его жизни: о Лиззи, раскинувшейся среди бархата и мехов на массивной кровати в его полуразрушенной усадьбе. Одежда ее разбросана по полу, а прекрасные глаза смотрят на Габриэля с полной покорностью.

Но подобный образ как-то не выстраивался. Элизабет не хотела сдаваться без борьбы. Она могла обнимать его во время поцелуя, но глаза ее по-прежнему сверкали огнем.

Да смилостивится над ним Господь: такую женщину он мог бы и полюбить!

Сентиментальность тебе не к лицу, молодой человек, — раздался неодобрительный голос брата Септимуса. Габриэль не стал оборачиваться — монахи редко показывались при свете дня. Они лишь нашептывали ему всяческие неприятные вещи, когда он забывал, по их мнению, о своих обязанностях.

Он вовсе не сентиментален, брат Септимус, — возразил менее суровый брат Павел. — Разве ты не видишь, что мальчик влюблен?

С Габриэля было довольно. Он резко повернулся и бросил негодующий взгляд в сторону полуразмытых фигур.

Я не молодой человек, я не мальчик, и я, вне всякого сомнения, не влюблен. Просто я слишком много выпил на ночь и теперь страдаю от последствий.

Ладно, ладно, мой мальчик, — с раздражающим самодовольством заявил брат Павел — Говори что хочешь...

Габриэль поднял одно из поленьев, принесенных Питером, и швырнул его в сторону колеблющихся теней.

* * *

Бред... Лихорадочные сновидения... Элизабет знала это все то время, что пыталась сбросить с себя душные покрывала. Она вся горела; в ее крохотной комнате было невыносимо жарко. Она поминала недобрым словом скаредных Даремов, которые решили наконец-то побаловать ее дополнительным теплом — как раз тогда, когда ей и без того было дурно от жары.

Они приходили, чтобы взглянуть на нее. Она вдруг заметила, насколько они похожи друг на друга. У сэра Ричарда, леди Дарем, Эдварда и Эдвины были одинаковые, хищные, слегка крючковатые носы, придававшие им сходство с ястребами. Джейн и Габриэль ни капельки не походили на них.

Она умирает, — возвестил сэр Ричард, разглядывая гостью безо всякой жалости. — Пожалуй, нам лучше уехать. А вдруг это заразно?

Это всего лишь простуда, — услышала она откуда-то сбоку голос Джейн. — Вот увидите, она поправится.

Я не намерена подвергать своих милых деток такой опасности, — заявила леди Элинор.

Я ее не брошу, — ответила Джейн.

Само собой. Позаботься о ней и дай нам знать, когда опасность минует.

Опасность минует... — вяло думала Элизабет, когда все наконец разошлись. В Хернвуде всегда будет опасно... Призраки бродили здесь по лесам, кровожадные язычники приносили в жертву беззащитных животных. А хуже всего то, что здесь жил Габриэль. Как большой жадный паук, подстерегал он свою добычу.

Ее слабый смешок превратился в очередной приступ кашля. По правде говоря, Габриэль ничуть не походил на паука. Он был не темным и волосатым, а гладким и золотистым. Все, о чем Элизабет могла думать, — о его загорелом сильном торсе, который он безо всякого стыда выставил на ее обозрение. Раньше она не отдавала себе отчета в том, какие у мужчин бывают рельефные мускулы и плоские темные соски. Совершенно бесполезная вещь, только и способная привлекать внимание женщин.

Размышления ее были прерваны очередным приступом кашля, который вновь довел ее до изнеможения. Не выдержав, она еле слышно чертыхнулась. Болела Элизабет редко, однако всякий раз оказывалась едва ли не на грани жизни и смерти. Все дело в той ночной прогулке босиком, после которой она еще и промокла насквозь в грозу. И вот теперь она вынуждена лежать в постели с жаром и лихорадкой, несчастная и неспособная думать ни о чем другом, кроме греховного образа Габриэля Дарема.

По крайней мере, она могла быть уверена в том, что болезнь эта не затянется. Лес ее не убьет — он лишь сделает ее сильнее. Придется пострадать денек-другой, но затем она быстро пойдет на поправку.

Этой ночью к ней пришел Габриэль. В доме царила тишина. Джейн дремала на неудобном стуле возле ее кровати. Элизабет стоило сказать ей, что подобные предосторожности явно были излишними. Она и правда чувствовала себя так, будто вот-вот могла умереть, однако не сомневалась, что все закончится благополучно. Это была всего лишь простуда, которую могли вылечить время и покой.