По делу написано обвинительное заключение и оно представлено на рассмотрение Особого Совещания»^[63].

На этом документе есть короткая помета — резолюция Вышинского: «В наряд». Что означает сей термин — неизвестно. Видимо — поставить на очередь для рассмотрения дела на ОСО. Или что-то другое, но в этом же роде. Как видно, никакого протеста и возмущения действиями НКВД в отношении Петухова Вышинский не выражает, хотя из того же документа отчетливо усматривается, что освобождение из-под стражи Ивана Павловича в феврале 1939 года произошло не без его вмешательства. Почему же он сейчас совершенно не реагирует на деяния органов НКВД, фактически перечеркнувших все его усилия? Видимо, изменился целый ряд обстоятельств, и хороший игрок (этого у него не отнять!) Вышинский стал еще более тщательно просчитывать не только свои шаги в отношении арестованных, но и их возможные последствия.

После второго ареста Петухова события развивались стремительно. Прошел только месяц его пребывания в тюрьме, а военный прокурор Ульянова уже докладывает о подготовленном обвинительном заключении. И никакого обмана здесь нет — следователь Комаров хорошо потрудился, добросовестно переписав старое заключение, благо что он сам же и составлял его в феврале. Одним словом, Петухов будто бы и не был несколько недель на свободе — все тот же следователь Комаров, все та же тюрьма, все то же заключение.

Наверное, чтобы не упрекнули его, что он даром ест хлеб, Комаров в мартовское заключение (да, 12 марта 1939 года Петухова арестовали, а уже 29-го числа того же месяца начальник Особого отдела ГУГБ старший майор госбезопасности В.М. Бочков утверждает обвинительное заключение) добавил и несколько «свежих» положений, которых не было в предыдущем. Например, указывается, что арестованный комкор М.О. Степанов, бывший начальник Инженерного управления РККА, показал 27 марта (за два дня до утверждения обвинительного заключения) о том, что Петухов осенью 1934 года присутствовал на банкете, устроенном начальником Военной академии механизации и моторизации Германовичем. Но суть обвинения, разумеется, не в самом факте присутствия на банкете, а в том, что там с «контрреволюционными речами» выступали М.Н. Тухачевский, а также руководители АБТВ Красной Армии И.А. Халепский, К.И. Степной-Спижарный, И.К. Грязное и другие. А Петухов, исполнявший в то время обязанности помощника по политической части у Германовича, стало быть, не донес об этом «вопиющем случае» компетентным органам и руководству Наркомата обороны.

Другой добавкой послужило то, что в 1930 году Петуховым был подготовлен выпуск второго издания своей книги «Партийная организация и партийно-политическая работа в РККА». Так вот криминалом оказалось то, что он подарил один экземпляр книги начальнику ПУРККА Гамарнику с надписью «Яну Борисовичу». Поставил свой автограф и дату — 7.IV. 1930 г. Если в февральском обвинительном заключении данный эпизод не фигурировал, оставаясь «за кадром», то в мартовском он был подробно расписан и преподнесен, так сказать, «во всей красе». Чего только стоят вот такие строчки: «Указанная книга нами была дана на заключение полковому комиссару Катулину (начальнику кафедры Военной академии механизации и моторизации. — Н.Ч.), который в выводах пишет: “Книга вредная, ее надо изъять, автора привлечь к партийной ответственности”»^[64].

Следователь Комаров и его «шефы» из Особого отдела ГУГБ не преминули обвинить Петухова и в принадлежности к презренному кулацкому сословию. В обвинительном заключении по этому поводу отмечается: «За это же время в 3-й раз были проверены данные о Петухове по месту его родины.

Допросом ряда свидетелей односельчан Марченкова, Панова, Ястребова, родной сестры Петуховой Александры, матери Петуховой Василисы и официальной справки сельсовета, датированной от 5 февраля 1939 года устанавливается, что Петухов происходит из кулацкой семьи, что он был связан с антисоветским элементов деревни...»^[65]

Постановление Особого совещания при НКВД СССР от 20 апреля 1939 года в отношении И.П. Петухова было, можно сказать, чрезвычайно либеральным — лишение свободы в исправительно-трудовых лагерях сроком на пять лет. И это при наличии статьи 58—1 «б», 58—8, 58—11. Видимо, все-таки участие Вышинского, хотя и косвенное, в данном деле имело место и было учтено при вынесении приговора. Что же касается помощи со стороны наркома обороны К.Е. Ворошилова, то ее, по всей видимости, совсем не было. В этом убеждаешься, прочитав многостраничную жалобу Петухова, направленную им в феврале 1940 года из Краслага в адрес своего бывшего начальника.

Это своего рода уникальный документ, представляющий несомненный интерес, ибо он написан лицом из ближайшего окружения наркома обороны, можно сказать, человеком из его «свиты», знавшим многие секреты придворной жизни и посильно приводившим в действие пружины (явные и тайные) назначений, перемещений, наград, нередко выполнявшим деликатные поручения патрона. Отсюда проистекает и вся тональность жалобы, в ней отчетливо просматривается надежда на возможность своего освобождения — ведь однажды с ним уже было такое! — и Петухов пытается один за другим разрушить все пункты обвинения.

«Мне сообщили из НКВД, что моя жалоба на имя Л.П. Берии получена и будет рассмотрена. В связи с этим я обращаюсь к Вам, лично знавшему меня на протяжении ряда лет по моей практической работе и прошу: помогите мне освободиться от чудовищных обвинений, в которых я совершенно не повинен. Я прошу Вашего содействия потому, что я всегда был убежденным сторонником Ленинской, Сталинской политики большевистской партии и мою борьбу с троц(кистско)-бу-х(аринской) шайкой извергов можно детально проверить на протяжении всего времени моего пребывания в партии; потому что именно Вам (по всему моему поведению, моим систематическим докладам Вам) в достаточной мере известно мое подлинное отношение к тем, кто никогда не был мне близок (а в близости с которыми меня обвиняют), кто для достижения своих подлых целей бесстыдно творил каиново дело, выдумывая и сочиняя обо мне гнусные клеветнические документы для НКВД...

За время нахождения в тюрьме и в лагерях я восстановил в памяти вопросы ко мне следствия, пересмотрел заново весь пройденный мной путь в партии и в Кр(асной) арм(ии), свое и моих родных социальное прошлое и не нашел ничего такого, чтобы оправдывало мое столь значительное по времени содержание под стражей. В самом деле:

1. В решении Особ(ого) Сов(ещания) НКВД меня называют участником военно-фашистск(ого) заговора. В чем выразилось мое участие в заговоре, кто меня вербовал в этот заговор, каковы обстоятельства, приведшие меня к этому заговору — все это для меня остается в тайне и этого я до сих пор постичь не могу. Имеющиеся на меня показания, их внутреннее содержание (вернее — бессодержательность и полная противоречивость) не дают все же оснований для столь тяжелых для меня обвинений».

Далее Петухов честит почем зря всех тех, кто дал на него показания, кого он считает виновниками своего ареста и последующих тюремных злоключений. Всех этих лиц Иван Павлович хорошо знал по работе в аппарате Наркомата обороны, не раз встречался с ними на различного рода совещаниях, заседаниях, пленумах, съездах и т.п.

«Егоров — этот изувер — дал обо мне свои показания ровно через год (!) после его “чистосердечных” раскаяний и разоблачений всех ему известных их соучастников. В своих показаниях он заявляет, что о моем, якобы, участии в заговоре ему известно со слов Аронштама, которому (Аронштаму) сообщил об этом Окунев...

Смирнов дал примерно такие же показания, как и Егоров, заявив, что ему о моем участии в заговоре известно со слов Бу-лина (а Булин обо мне ничего подобного не говорит).

Прохвост и предатель Урицкий и небезызвестный для Вас Круглов (Ланда), не имея, очевидно, мужества сказать, что я участник заговора (как это подло и клеветнически утверждали в своих показаниях Егоров и Смирнов), ограничились заявлением о том, что я — “человек Гамарника”.