О ее смерти сообщили семье уже через час. Нашли пенсионное удостоверение при бабке. И доставили старушку вместе с сапожками — домой. В последний путь Агриппину Михайловну провожали всей улицей. Мужики и женщины, даже дети.

Старушка лежала в гробу строгая, совсем сухонькая, изможденная. Но впервые ни на кого не ругалась и не гнала от своего гроба.

— Мам! А я все боялась, что бабулька вскочит из гроба, сыщет где-нибудь каталку и как набросится на мужиков, какие ее закапывали, как

закричит на Них: «А ну, пошли отсель все, козлы облезлые! Чтоб духу вашего тут не воняло!»

— Не надо, Аленушка! Твоя бабуля была мне, матерью. Она несчастный человек! Но поверь доченька, всем нам в этой жизни будет очень не хватать ее… Как жаль, что я не удержала ее по незнанию. Отпустила одну. Без нее сама сиротой осталась, — вытирала невольные слезы Наталья И до самого утра никак не могла успокоиться.

Володька после смерти матери стал молчаливым, угрюмым. Лишь через неделю заметила Наталья, как посеребрила его голову седина.

— Ты знаешь, иногда обижался на нее. Не понимал, как сберегла она семью нашу. Как безгранично, молча любила тебя. И защищала… Меня не щадила. Какою мудрой была! Жаль, что поздно я все понял. Когда ничего уж не вернуть.

— А твой отец! Почему он не пришел на ее похороны? Или ты не захотел позвать? Или потому что она его не хотела видеть?

— Нет, Наташа! Отец умер давно. Лет двенадцать назад. Спился и замерз у пивного ларька. Пролежал там всю ночь. Его похоронили, как бродягу.

— Зачем же ты матери наврал, будто у него другая семья, он любим и счастлив?

— Я мстил ей за насмешки в свой и в его адрес! Мне было больно за него. Я жалел отца. Она того не понимала. По-другому не мог и не хотел ей досадить. Знал, что каждой женщине обидно, если бросивший ее человек — счастлив с другой. У него не было второй семьи, разве только соседи на погосте, такие как он, несчастные, закончившие жизнь под чужим забором.

Наташка понятливо вздохнула. Теперь ей пришлось самой управляться и в доме, и на работе. Времени почти не оставалось. Когда приехал или уехал из дома муж — не помнила. Ложилась спать измотанная, разбитая. А через пару месяцев взмолилась:

— Володя! Не могу так больше! Сил нет. Работаю, как вол. С семи утра до семи вечера. А зарплата, вслух сказать, что выругаться. На нее три дня не прожить. Зовут меня в частный ресторан. Обещают хорошо платить. И нагрузка там поменьше. На работу не к семи, к девяти утра. И до девяти вечера. Зато работать стану через день. Здесь я уже с ног валюсь. Не получаем мы мамкиной пенсии. Ее очень не хватает. Куча дыр появилась. И хотя твоя получка стала больше, а незаметно этой добавки…

— Знаешь, я это сам вижу. И тоже хочу уйти в грузоперевозки, дальнобойщиком. Говорил с мужиками. Они не сетуют. Получают неплохо. Особо те, кто за границу ездят. Чем я хуже? Вон Леха Шитиков уже квартиру купил. За год! А Валерка привез из Германии три машины. Загнал их и враз на ноги встал, все свои дела поправил. Года три помотаюсь, выровняемся, можно снова где-то в городе устроиться. Как ты?

— Тебе не стоит! — вспомнилась свекровь.

— Наташка, ну, подумай сама! Любой дальнобойщик вдесятеро больше имеет. А если дураком не быть, то еще лучше! И тебе не надо будет вкалывать!

…Через неделю Вовка уговорил жену, перешел в дальнобойщики. А Наталья — в частный ресторан. Теперь она работала через день и успевала управиться по дому, отдохнуть к предстоящей смене.

Вот так решив постирать куртки дочурок, стала вытаскивать все из карманов и онемела, достав сигареты.

«Аленка! С чего это тебя на курево потянуло? — бросило женщину в жар. — Всего тринадцать лет! — вспомнилось бабе. И посмотрела на часы. Дочери должны были вот-вот вернуться из школы. — Давно ли она балуется куревом? А может и Маринка вместе с нею втянулась? Неужель еще при бабке курила? Нет! Та обязательно проследила б и сказала мне. Надо поговорить с обеими и не со рваться…»

Девчонки впорхнули в дом, ничего не подозревая. Торопливо сели к столу. Что-то рассказывали Наташа не слышала.

— Мам! Что с тобой? — заметила Аленка плохое настроение женщины. Та положила перед нею сигареты.

— В твоей куртке нашла. Собралась стирать ее. Что ты мне скажешь?

Аленка покраснела до макушки. Маринка сидела, вобрав голову в плечи.

Наталья присела рядом. Ждала. По столу почувствовала, как дрожат ее девчонки.

— Давно курите? — спросила глухо.

— Как бабушка умерла.

— С чего закурили?

— Плохо без нее, мам! Вас почти не видим дома. А она всегда с нами была. Сказки рассказывала, помогала, советовала. Когда не стало бабульки, мы будто сиротами остались. Доброго слова не слышим. Даже кажется, что мы вовсе не в радость, а в горе вам. Скорей бы вырасти, — хлюпнула носом Аленка.

— На сигареты у меня воровали?

— Пока еще нет! Нам бабуля деньги давала. С пенсии. На обеды в школе. И папка — на мороженое. Мы их не прожирали. Копили. С них купили сигареты…

— Обе курите?

— Маринка еще не умеет. Блюет и кашляет. Не получается у нее, — созналась Аленка.

— А тебя кто надоумил?

— Девчонки из класса. Увидели, что плачу по бабульке, решили успокоить, дали закурить. Полегчало. Перестало болеть сердце. Ведь мы к ней на могилу каждый день ходим. И говорим с нею.

— Как? — не поняла Наталья.

— Вслух. Все рассказываем ей. Про дом и школу. Про подружек и тебя…

— Не про девчонок! Не ври! Ты ей про мальчишек говоришь. За это она тебя дождем залила насквозь. И меня обмочила! — выдала Маринка сестру.

— У тебя уже мальчик есть? — изумилась Наталья.

— Все девчонки в классе уже на дискотеку с мальчишками ходят. Что тут такого? Чем я хуже всех?

— Тебе только тринадцать лет! — напомнила Наталья строго.

— Мам! А у нас в классе две девчонки сифилисом болеют. Когда проверяли всех врачи, много чего нашли, — встряла Маринка.

— А у тебя? — похолодела Наталья от страха.

— У меня ничего нет! За это мне благодарность вынесла учительница. При всем классе. А девчонки теперь меня обзывают — пещерной. Еще — ископаемой. Обещаются в пробирку затолкать и поставить в музее.

— Курить брось. Слышишь? Иначе отцу скажу.

— Ладно, не грози. Я еще не втянулась, — пообещала дочь. И с того дня Наташа не спускала глаз с девчонок. Заняла их домашней работой, учила готовить, стирать, убирать. А ночью рассказывала девчонкам, как познакомилась с их отцом, как они встречались.

— Мам! А ты сразу папку полюбила или потом? — спросила Маринка.

— Сразу он мне понравился. Полюбила позже.

— А за что? — насторожилась, затаила дыхание младшая.

— Он самый хороший был! Все умел. Ничего не боялся. Он лучше всех водил машину. Бывало, он едет с начальством куда-нибудь далеко — в глухую деревню. Другие оттуда целый день выбирались. А наш через пару часов уже в городе. Случалось, всю ночь на колесах. А утром прибежит — улыбается, усталости ни в одном глазу. Хоть сейчас на танцы с ним иди. Такое лишь сильным людям дано. Я от него за все годы грубого слова не слышала. Он всегда был внимательным, заботливым, добрым.

— А бабуля за что его все это время ругала?

— Она ненавидела всех мужчин. Оттого и вашему отцу от нее доставалось.

— Мам! А ты у отца единственная? — спросила Аленка.

— Не знаю, были у него женщины кроме меня или нет, но второй жены он не завел. Как ваша бабуля говорила: «У мужиков баб столько, сколько репьев на штанах. Пока не Стряхнул — помнил. А очистился и забыл. Сколько бы их не имел, к нам возвращался».

— Мам, а когда была маленькой, ты любила какого-нибудь мальчишку? — спросила Маринка.

— Конечно! Своего брата. Дядьку вашего.

— Нет! Чужого?

— Нравился мне один. Но он другую любил. Это еще в седьмом классе было. Та девчонка стала моей подругой. И я перестала его замечать.

— Ну а еще раньше?

Нет, Маринка! Я дружила с мальчишками, но не любила никого. Мы, случалось, вместе с ними хулиганили. Воровали цветы у соседей! Вместе купались в реке. Зимой катались на санках, лепили снеговиков. Бывало, удирали все вместе в кино. И все.