Жорка, услышав такое, приободрился. Стал присматриваться, где что лежит. И уже через месяц весь свой дом изнутри обшил вагонкой. Закрыл его серые, бревенчатые стены с торчавшими из них клоками пакли. Покрасил окна, полы. И радовался. Пусть снаружи дом смотрится пока курятником, зато внутри — любо-дорого…

Приходя на работу, он уже не вел душеспасительных разговоров. Он торопил. Требовал, чтобы работали переселенцы, не оглядываясь на время:

— Не мне — вам нужен этот дом! В город ещё беженцы приехали. Их некуда поселить! Там старики и дети. А вы тут о нормированном дне раскудахтались. Не нравится — уходите! Новые поселенцы живо дом доведут и вселятся в него! А вы так и останетесь в этой развалюхе, до конца жизни! — грозил людям. Те, боясь перечить, работали дотемна.

Никто из приезжих даже не подумал проверить мастера. Как начисляется зарплата, сколько материалов выписано и сколько их получено фактически, какая спецовка полагалась? Почему задерживалась зарплата?

Люди боялись перечить Жорке. Он, чуть что, грозил уволить, вернуть на прежнее место жительства, оставить без угла и гроша за душой.

Жорка смелел на глазах. Он пользовался спросом у переселенок. И вскоре почувствовал себя неотразимым, поверил в это, переспав с несколькими, одну. все ж присмотрел для жизни и на удивленье всей улицы привел в дом тихую, смазливую Фаину. Той деваться стало некуда. В Казахстане вышла замуж в двадцать лет. Муж наркоманом оказался. Через год с ножом гонялся, деньги вымогал. Среди ночи сбежала к отцу с матерью. А вскоре вся мужнина родня объявилась. Грозили в клочья разнести все и всех. Требовали, чтобы сматывались в Россию, чем скорее, тем лучше. Уж как обзывали, лучше не вспоминать, обещали кнутом запороть насмерть..

— Зачем суку принял в дом? Жена от мужа не должна уходить. Коль вышла за него — все терпеть должна. Он — ее хозяин. Хочет — живет с нею, не понравилась — убьет. Это не ваше дело. Она — его собака! Ты навсегда отдал! Зачем принял, наших девок развращаешь примером. За такое у нас голову с плеч снимают. Не мы у вас, вы здесь жили. Не подходит? Вон отсюда! Либо отдавай суку! Мы научим, как надо мужа слушать! — ломились в дом.

На размышленья и сборы дали одну ночь, предупредив, что утром разговор будет другим. Раздумывать было некогда. Собрались наспех. И в эту же ночь навсегда уехали из Казахстана, зная заранее, никто за них не вступится.

Мать с отцом остались в Рязани — у родни. А Фаина с сестрой поехали дальше, боясь, что и здесь настигнет их месть бывшего мужа.

Сама женщина не любила вспоминать прошлое. Она порадовалась, что отныне у нее пусть плохонький, но свой угол, участок с садом. А главное — муж! Задиристый, настырный, крикливый — крепкий мужик, не пьяница и не наркоман, не драчун и не псих. Не было у него громадной родни. И муж, не чета другим, все в дом несет.

Жорка старался изо всех сил принарядить свой старый дом. Но… Едва оббил его вагонкой снаружи — пошел грибок. Испугавшись за бревна, решил обложить кирпичом. Но снова не повезло. Не хватило кирпича. А тот, каким обложили, посыпался от дождей.

— Ну что? Не пошло впрок ворованное? — спросила Ульяна Жору, проходя мимо дома.

— Ты, старая ведьма, вообще заткнись! Это ты людей обворовываешь! Я покупаю за свои — кровные! Мозолями заработанные!

— Трепло! Кто ж купленное ночами привозит? Коль все по закону — чего прятаться? Эх ты, говнюк! Скольких вы упекли на Колыму ни за что! Помнишь, Петрович песок привез, чтоб дети улицы в песочнице игрались! Вы ж враз милицию вызвали. За повозку песка осрамили на весь город. А ить не для себя взял. Не украл ни у кого! Зато сам теперь ртом и жопой хапаешь! — плюнула Ульяна и, Назвав бесстыжим, ушла в свой дом.

Жорка всю ночь писал на нее кляузу. Все, что видел и чего не было, в одну кучу собрал:

— «Эта тунеядка завела у себя бардак. Держит кучу сомнительных личностей, а ночью отправляет всех на промысел. Там и бомжи, и проститутки, воры и убийцы. Ночью из дома выходить страшно людям. Она ни одного дня не работала, а живет лучше тружеников, таких, как моя семья! Убедительно просим изолировать от Нас порочный элемент, отрыжку криминалов и алкашей. У нее всяк день пьянки и гулянки! С каких барышей? Если не отселите — пожалуемся в Москву, что вы прикрываете разбойников и алкашей!..»

Жорка лично отнес кляузу в милицию. И после этого успокоенный пошел на работу. Вечером ему отец рассказывал, как к Ульяне приезжала милиция и ее хотели увезти в каталажку

— Ох и выла ведьма на всю улицу! А на нее как цыкнули! Но тут уличная шпана собралась. Петрович с бабками и энтот — хронтовик ихний — Гришка. Отбили ведьму. Не дали забрать. Но нервы наскрозь ей выдернули. Теперь из дома не высунется до гроба. Воспретили ей всяких впущать во двор. Она и без того с голоду сдохнет, старая колдунья! А еще ее Андрей защищал — сосед Васькин. Дак вот змей, так и брехнул, мол, никто иной, как только Жорка, значит — ты, напакостил Ульяне и вызвал милицию! Сколько говна на тебя вылил, срам вспомнить.

— Ну, погоди! Возьму его за жабры! — пообещал Жорка и вскоре сел за новую кляузу.

— Он использует служебную машину в личных целях. Я много раз видел его в «Волге» с сомнительными девицами, да еще в нетрезвом состоянии. Подчеркиваю — в рабочее время! И это — отец семейства, руководитель предприятия. На кого будут равняться молодые, с кого возьмут пример? С растленного типа! Давно пора взять под особый контроль зарвавшегося негодяя! Такие позорят всех окружающих. Пора принять к нему самые жесткие меры, — призывал Жорка прокуратуру, милицию и администрацию города.

И на следующий день разослал кляузы по адресам, стал ждать результат.

Фаина, слушая мужа и свекра, не понимала, почему они не могут жить спокойно, в ладу с соседями? Но высказывать свое мнение боялась. Баба была на сносях, скоро в декрет. Она слышала от свекра, почему в доме не прижилась ни одна баба:

— Я сам три раза был Женатый. И все неудачно. Первая — учительница. Интеллигентка! Мать ее блохи съели! Все по правде жила! Срамила за жалобы нас с отцом! Совестила! У-у, гнида! Называла всю родословную — фискальной и гнилой! Говорила, что задыхается серед нас! Я ей дал подсрачника, пока Жорки не было, отправил пробздеться во дворе. Когда сын вернулся, она уже сбежала. Жорка в школе был. Его я отсудил у ней. Единая баба в городе — алиментщицей была. Мне платила. Я на нее столько писал, потопил в жалобах. Но всю правду! В петлю со стыда влезла. К ней даже собаки подбегать боялись, — смеялся дед.

— Вторую привел, когда Жорке пятнадцать годков сравнялось. В магазине торговала. И тоже мозги сушить стала за жалобы. На втором годе за шкирку выкинул. А следом — сопроводиловки. Ее трясли пять лет. Не одюжила, смоталась с городу неведомо куда. Никто ее адреса поныне не знает. Может, издохла давно. Хоть только в прошлом годе закинул искать. Если б нашел, упек бы на самую Колыму, — умолк на время.

— Третья хуже нас двоих оказалась. Язва лягушачья! Тихоней прикинулась, послушной была. Работала нянькой в детском саде. А тут ее мать померла. Я на похороны не дал! Отказал ей! А что, как вся родня вздумает за мой счет помирать? Ну и поругались насмерть. И это после того, как восемь лет прожили бок о бок! Она от меня ушла в дом матери. И я, понятное дело, за жалобы сел. А она — тоже. Я и не ждал. Уж не знаю как ее таскали, а меня задергали! На дню по пять повесток получал. Едва успевал отбрехиваться. Домой вертался злой и все ночи на нее строчил! Ни слова брехни! Эдак три года с обеими бабами… Одну искал, другую топил. Так Дашка не выдержала. Свихнулась. Попала в дурдом. И нынче там бызвылазно. Я за ней и нынче слежу. Коль выпустят — урою…

— А зачем она вам, папаша? Ведь разлучились. Семья раскололась. Это ж беда! На что друг другу еще больней делать? — не выдержала Фаина.

— Дура ты набитая! Зачем ворога вживе оставлять? Коль не мне, так никому! — стукнул кулаком.

Фаина знала, что у Жорки было много женщин. Но все временные. Почему ни на одной не женился — не понимала. Дошло позднее.