– Как ваш бизнес здесь? Процветает?

– Если бы… Толкаемся локтями. Скоро ферма отца будет приносить больше дохода, чем банк. Слишком много людей на одной квадратной миле суши…

Мигая фарами, взревывая клаксоном-крякалкой, наш небольшой конвой пробился через городские пробки, подкатил к блокпосту. На нем стояли бойцы Испанского иностранного легиона, я наблюдал с интересом…

Все было проще, чем я думал. Мигнув фарами, «Майбах» вырвался из общей очереди на обочину, покатился, вздымая в воздух столбы пыли, «Форд» не отставал. Никто и не подумал нас остановить для проверки, испанский легионер просто поднял перед нами шлагбаум, и мы прокатились дальше – без очереди…

– Зачем только шлагбаум поставили… – сказал Микеле, – десять тысяч песет в месяц…

– Это много? – поинтересовался я, потому что не знал курса песеты.

– Достаточно… На машину хватит…

И в самом деле много…

За Танжером – было уже испанское Марокко. Какая-то серая, выжженная солнцем земля чередовалась с зелеными рощами и серо-бетонными прямыми, как стрела, полосами акведуков. Дорога была хорошей, бетонной, со стальными отбойниками. Мы пролетали мимо деревенек и маленьких городков – архитектура типично ближневосточная, с плоскими, а не островерхими крышами, без чердаков, сами здания – одно не похоже на другое, лепятся чаще всего к склонам холмов. Тут же – безумие зелени, работают системы орошения. Марокканские фрукты ценятся во всем цивилизованном мире, производят тут и неплохое, напоенное африканским солнцем вино.

Потом – мы прошли еще один блокпост, и теперь перед нами – было уже Французское Марокко, которое ничем не отличалось от испанского, только тут было еще жарче. Орошение тут было почти что сплошное, куда ни глянь – серые трубы, наполовину закопанные в землю…

Потом – мы свернули с дороги и, проехав примерно с километр, – подкатили к воротам. Тут уже стояли не легионеры – а явно что бандиты на североамериканском, новеньком «Шевроле Тахо» неуместного здесь черного цвета. Машина откатилась в сторону, пропуская нас, – и я увидел коров.

Это были африканские коровы, не совсем такие, как наши. Круторогие, цвета глины, больше, чем наши, – они стояли под солнцем, подобно скульптурам, и щипали траву, которая выживала под солнцем только благодаря орошению…

– Твой отец держит скот на воле?

– Да, как это делал его дед. Зато мы продаем их мясо втридорога, как мясо свободных животных, оно хорошо идет…[20]

– Разумно…

Дона Онофрио мы нашли во дворе. Он был одет в старую рабочую одежду синего цвета, большую соломенную шляпу, он давал задание стоящим перед ним черным пастухам на чистейшем сицилийском диалекте итальянского, и те слушали его с большим почтением. И кажется, даже понимали его…

Закончив давать указания и отправив пастухов властным жестом руки, дон Онофрио повернулся к нам. Его загорелое лицо было счастливым… возможно, на склоне лет человек все-таки понял, как приятно заниматься честным трудом.

– Алессандро! Микеле! За стол, за стол…

В тени большой веранды – стоял стол, за который мы и сели – у веранды не было пола, и ножки стола и стульев, на которых мы сидели, стояли прямо на земле. Какая-то девчонка из местных, чистенько одетая и очень даже недурно выглядящая, – принесла нам лимонад. Лимонад здесь – это не то, что обычно пьют из купленной бутылки, – а напиток с настоящей водой из колодца, с настоящим соком только что выжатого местного лимона и с настоящим льдом из ледника. Приносившая напиток девушка лукаво подмигнула мне и улыбнулась…

Микеле толкнул меня локтем.

– Мы зовем ее heartbreaker, разбивательница сердец. Отец, конечно же, хочет подобрать нам невест с Сицилии…

– Микеле! – провозгласил дон. – Веди себя, как подобает.

Микеле замолчал.

– Что вы скажете о нашей ферме, синьор? – спросил дон Онофрио, потягивая напиток.

– Скажу, что нет ничего лучше, чем работать на земле, дон Онофрио.

Дон Онофрио просветлел лицом.

– Вот! – наставительно сказал он, подняв палец. – Все эти акции, облигации, учет векселей и валютный обмен, все это не стоит коровьего дерьма, вот так то! Люди всегда будут хотеть есть! Люди всегда будут пить молоко, есть мясо и апельсины, пить лимонад, как это делаем сейчас мы! И земля… пока она продается, ее надо покупать, потому что Господь не даст нам другой земли! Слышишь, Микеле, что я говорю?

– Слышу, дон Онофрио… – смиренно отозвался Микеле.

– А все эти бумажки… что сейчас стоит Уолл-стрит? Плевка не стоит…

Дон Онофрио прошептал какое-то проклятье, и я понял, что потери семья все-таки понесла.

– Это чрезвычайные обстоятельства, – сказал я.

– Это жадность! Жадности до земли… до денег… до власти. Каждый из нас должен кушать свой кусочек хлеба с оливковым маслом и говорить Господу: спасибо за прожитый день и за пищу, которую он послал нам. Кто откусит большой кусок и будет есть его жадно, как свинья, – тот подавится и умрет!

За лимонадом последовало кое-что более серьезное, уже настоящая еда. Куски серого, ноздреватого, явно домашней выпечки хлеба, который надо было есть, предварительно обмакнув краем в мисочку с натуральным оливковым маслом, и еще было мясо. Мясо было копченым и нарезанным тонкими ломтями, оно было похоже на испанский хамон, но если хамон едят, отрезая от окорока, – то тут оно было нарезано.

– Вкусим плоды сей благословенной земли, – сказал дон Онофрио, – и возблагодарим Господа за пищу, которую он послал нам.

Дон Онофрио, как старший за столом, прочитал молитву, после которой мы хором сказали: «Аминь» – и принялся за еду. Мы последовали его примеру.

После этого – нам принесли тарелку риса с морепродуктами, которые были выловлены недалеко отсюда: рис был приправлен какими-то местными африканскими специями, он не был похож на тот, что я ел на Ближнем Востоке. После этого – мы выпили еще холодного лимонада. После чего, увидев, что дон Онофрио распоряжается об очередном блюде, я запросил пощады. Итальянцы очень много едят, и просто удивительно – как не толстеют…

– Здесь не растут оливки, – сказал дон Онофрио. – Матерь Божья, здесь не растут оливки. Что бы я ни делал, как бы ни поливал их, они растут какими-то жесткими и без сока. Как может хозяйство настоящего итальянца быть без оливок, вот скажите мне…

– Вероятно, каждому фрукту своя земля, дон Онофрио.

– Да, да… Но я не могу вернуться на родину, там меня ожидает ордер на арест. Бедные дети, они не заслужили того, чтобы навещать отца в тюрьме…

Уважительная причина.

Без помощи сына дон Онофрио поднялся и заковылял к дому. Воздух буквально звенел от жары…

– Как он? – Я показал взглядом на дона Онофрио.

– Нас с тобой переживет… – несколько непочтительно ответил Микеле.

Внутри большого, полностью перестроенного поместья, все было так, как и в домах на Сицилии, – только пол все же деревянный, а не земляной. Простая, грубоватая мебель, белые, чистенькие занавески на окнах, в которых даже не было стекол, – только ставни, чтобы закрывать их на ночь. Фотографии на стенах…

Дон Онофрио сел за стол, чуть отставив ногу, в которой была искусственная коленная чашечка, со стуком прислонил к стене палку.

– А вот теперь можно поговорить о делах… – сказал он.

– Я приехал издалека и нуждаюсь в дружеском совете, дон Онофрио… – сказал я.

– Друзья на то и существуют, чтобы дать дружеский совет, коли в том будет необходимость.

– И возможно, за помощью, но сначала за советом…

– И помощь… какой разговор между настоящими друзьями.

Слова про дружбу не должны были обманывать – здесь просто так ничего не делается, и за любую помощь придется расплачиваться потом. Но если тебя считают другом – то помочь, конечно же, помогут…

– Моя страна страдает от террористических нападений, дон Онофрио. Взрываются бомбы, гибнут люди, вся вина которых заключается в том, что они оказались не в том месте и не в то время. Разве это не infamia?[21]