—

Это что. Вот как она трояк пожалела для

Танькиной матери…

—

Как?

—

У девчонки мать умерла. Отец на пенсии. Решили с похоронами помочь. Собраться по трояку. Так Полька при всех скандал закатила. А что, говорит, как на дармовщину всем умирать понравится? Не хочу из-за них голодом сидеть!

—

Это она с виду тихая. В душе у нее черт сидит. Не из-за лица с нею не дружат. У нас тоже не красавицы. Но хоть что-то ценное, да есть. С твоей не то на профиль, за ягодой нельзя пойти. Ненадежная она. Злая. И что ты с ней встречаешься? — удивлялись ребята.

Но Кольку уже тянуло к ней. Не верил разговорам. Да и зачем? Не может его Полька быть такой. Она вон какая смешная. Все в стороне держится. Жалуется парню, что худеет сильно из боязни, что он с другой дружить станет. Однажды целый пузырек одеколона на себя вылила, чтоб Кольке больше понравиться. Парню даже плохо от этого стало. Он не любил одеколонов. Она же губы стала красить под морковку и волосы на тряпочки

крутить. Такую вот в рожках он увидел ее и перепугался. Чуть не ушел от злости.

—

Будь самой собой, — просил парень Польку.

И уж совсем было повез ее домой к Макарычу.

Билеты взял загодя. А вечером перед отъездом решили на кладбище сходить за черемухой. Большие букеты нарвали. Колька влез на дерево еще несколько веток добавить да вдруг шаги услышал. Глянул, кто-то через могилы ломится. Прямо к ним. Полька мигом через забор перемахнула. Букет бросила.

—

Коль, это я, Женька. Сорви и мне, — попросил парень.

—

Черт тебя поднес! Откуда выведал?

—

Полька похвасталась.

Вдвоем они тогда молча перекурили под обломанной черемухой.

Он не пришел за нею. Улетел домой один. Молча, уже совсем по-мужски, проводили его ребята.

Колька знал, что больше не придет к ней. Понял: значит, не зря вот так говорили ребята. И все же теперь, сам не зная зачем, ляпнул о ней невпопад Макарычу, поделиться хотел, рассказать. Тот и слушать не стал. Вон уже и до зимовья рукой подать, а он молчит, будто с соленым матом язык проглотил. Лишь подойдя к порогу, сказал, как обрезал:

—

Человеком стань, а уж потом дело вольное. При бабе што имел — потеряешь. Весь ум высушит, ровно проказа.

Не знал Колька, что ждет его утром.

А оно народилось теплым, солнечным. Умытым небом в окошко глянуло. Макарыч за избу пошел доглядеть, как там пчелы приручаются. Перед сыновним приездом два улья смастерил. Хотел Кольку медком побаловать. Свою затею в большом секрете берег. И только было кусты смородины разгреб, где улья прятал, как вдруг услышал:

—

Здравствуйте, дедушка!

Лесника будто шмель в зад ужалил. Взвихрился от неожиданности. Да так и остался на месте с открытым ртом. А девчонка засмеялась заливисто. Ну вот хохочет и хохочет! Аж слезы у нее на глаза навернулись.

Макарыч, опомнившись, тоже рассмеялся. Незадачливо поскреб затылок.

—

Напужала ты мине.

—

Вижу.

—

Ну, здравия тибе. Откудова ж эдакую махонькую к нам Господь послал?

— Да я тут неподалеку с геологами работаю.

—

То-то я не догодалей, — указал Макарыч на брюки и рубашку девчонки. И спросил: — Давно здеся?

—

Вчера пришли. Да только начальник нас

бросил. Одних. Сам уехал ученость защищать.

—

Хто у вас главнай-то?

—

Потапов… Может, слыхали?

—

Как жа! Тому сына бросить не жаль. Мать родную запродаст. А вас-то и подавно…

—

Есть хочется, — потерла живот девчонка.

—

Давай в избу, — скомандовал Макарыч. Немного опередив, икнул: — Марья! Встречай гостью!

Колька ничего не знал. Возвращался с речки. Он успел искупаться, а потому шел в трусах, босиком. Макарыч, завидев его, улыбнулся и не предупредил.

Парень опешил, стоя у косяка. Потом, как ни в чем не бывало, подошел:

—

Здравствуй, — протянул руку.

—

Ну весь в мине. Не посрамил, —

обрадовался

лесник.

Зоя понравилась всем.

Полька, Полька… Лицо забылось. Все, что было с ней, ушло безвозвратно.

А Зоя — вот она. Чай пьет с покряхтываньем, как Макарыч. Картошку печеную ест почти нечищенную. Некогда. Вначале Кольке захотелось, чтобы у него вот такая же сестра была. Такая же ловкая, как мальчишка.

Макарыч любовался девчонкой. А та, поев, на иконы уставилась. Смотрела, будто впервые увидела.

—

Много-то как и все красивые! — восхищалась девчонка.

—

Разе впервой видишь?

—

Ага.

—

Огчево жа? — удивился Макарыч.

—

У нас в доме таких не было.

—

Тьфу, идол. Выходит, тож анчихрист?

—

Нет. Чеченка я.

-Што?

—

Ну, национальность моя такая. С Кавказа сюда приехала.

—

Вот пропасть. И как только Господь людей

не

обзоветь? Ровно по празднику тешилси, всяких понастрогал. Они жа, супостаты, ево не ведают. Не по-людски так, — буркнул Макарыч.

—

Ты не сердись на него, он у нас хороший. Правда, с характером, — сказал Колька.

Зойка помрачнела.

—

Я на одном сердитом воду вожу, — встрял Макарыч.

—

Ну, ладно тебе, — оборвал парень.

—

Я не анчихрист. Просто наша вера и обычаи мне многое покалечили.

—

Пошто эдак?

—

Из дому из-за них сбежала.

—

Вона как!

—

Чуть замуж не отдали.

—

Так то разе худо?

—

Еще бы! Силком-то. Да и к чему мне такое?

—

Што ж родители оплошали?

—

Я тому парню чуть не с пеленок обещана. Старики подарки за меня получили.

—

От оказия. Што ж ныче-то сталось?

—

Ничего. Поначалу искали. Потом надоело. Вернули, наверно, подарки. Мне, правда, семь разведок сменить пришлось.

—

Ух ты, молодчага. Как же сбечь смекнула?

—

На лошади. Лесник чертом крутнулся.

—

Вот девка! Мине б тя по молодости. Ужо не упустил ба!

Зойка, глянув на Макарыча, снова засмеялась. Туча прошла стороной.

—

Сколь годков-то тебе? — спросила Марья.

—

Семнадцать.

Макарыч отчего-то задумчиво посмотрел на нее. Горькие, глубокие, как раны, морщины пролегли вдоль лба. Да глаза его поземкой затянуло. То ли припомнил свои семнадцать, то ли чужие тягостные пожалел. От того весь сник, сгорбился. Жизнь пыталась его в рог скрутить. А он ей рога ломал. Так на кулачки и тягались.

—

Спасибо вам, мне пора, — встала Зойка,

—

Отчего так скоро? — всплеснула руками хозяйка.

Да меня, наверное, ищут.

—

Как жа вы теперича без главново начальника? — удерживал Макарыч.

—

А какой толк от него. Мы себе проводника ищем.

—

Куда свово дели?

—

Я же сказала. За ученостью уехал. Он и за проводника был. Места, говорил, знакомые. И правда, не блудили.

—

Обнюхалси, знать. Попривык.

—

Нам от того не легче. Без проводника мы что без головы. Вот и ждем Потапова. Ни профиля, ни заработка нет. Запрашивать продукты и то неловко. Мне-то ладно. У ребят семьи. И время идет.

—

Работы надолго запланировали? — спросил Колька.

—

На три месяца.

—

Где последний репер ставить будете?

—

В верховьях Каторжанки.

—

Ну что, отец, может, я к ним пойду проводником. Как думаешь?

—

Да Бог с тобой, Коля! Что мы тебе плохого сделали? Не успел дома побыть, нас порадовать, а уж и бегишь? — заплакала Марья.

—

Выручил бы ты нас, — тихо, будто сама себе, сказала Зоя.

Макарыч теребил бороду. Ему очень не хотелось отпускать парня. Наскучался по нем. Вон уже какой подмогой в доме стал. На работе заменяет. Туго без него в избе. Да и потолковать-то по-мужичьи не с кем. Колька вон какой башковитый. Годов хоть и мало, но соображенье, что у матерого мужика. Годы свои давно перерос. Макарыч даже советуется с парнем иногда. С другой стороны — пора Кольке себя на людях показать. Может, к Зойке потянуло, дай-то Бог. Хоть ту забудет, что на бумажке в кармане сидит. Эта девка куда с добром. Отчаянная голова. Хорошей бабой будет. То не беда, что оба молоды. Смолоду всякая ягода вкусная. Там, где что оботрется, обомнется, перемелется. Глядишь, еще внуков поняньчить доведется. И Макарыч, глянув на Кольку, сказал: