Правда, собаки без того отнеслись к Кэрны равнодушно. Ни одна не приблизилась, не проявила интереса. Да это и понятно, в упряжке нартовой было семь сук. Им тоже скоро предстояло щениться. Правда, уже не первый раз.
Лишь на третий день вожак упряжки захотел подойти к Кэрны, но та так ощерилась, что пес быстро отскочил от нее, предупреждающе рыкнув. Волчата росли. Человек часто брал их на руки. Приучал к себе накрепко. Он занимался ими целые дни. Отрабатывал хватку зубов на ремне, прочность упора на лапы, прыжки; учил ползать на брюхе. Все это волчата постигли быстро, запомнили прочно. Они росли добродушными, потому что были всегда сыты. Любили человека больше, чем свою мать. Его они слушались, а на нее огрызались. Его всегда ждали, от нее — часто убегали. С ним играли, а ей оставались лишь крохи их внимания. Волчата полюбили и собак. Всех. Лизали их даже. Они–то и примирили полукровку с упряжкой…
Человек не привязывал Кэрны. Для себя решил сразу: если уйдет — пусть будет так. Ему щенки останутся. С нею еще мороки не оберешься. А щенки смалу хозяина признали в нем.
Кэрны, возможно, и ушла бы в тундру к белолобому. Но волчата… Поначалу они были слишком малы. Потом увести их в тундру стало немыслимым. Ее малыши ни за что не согласились бы покинуть человека. Им совсем неплохо жилось у него. Кэрны понимала, что здесь ее малышам хорошо и безопасно.
Когда волчата стали подрастать, Кэрны дважды уходила в тундру. Но оба раза возвращалась назад. Сама. Собачье начало брало все же верх. Нелегко было ей также решиться бросить волчат. Ездовики косились на беглянку, но недолго. Они видели, что хозяин не ругал ее и не сажал на привязь.
Теперь Кэрны лишь изредка посматривала в тундру. Да и то, когда ей вспоминался белолобый. С некоторых пор к ней стал проявлять внимание вожак упряжки. Вначале лишь присматривался. Потом стал отдавать свою юколу. Защищал, если какая собака рычала на полукровку и даже пару раз лизнул мимоходом.
Хозяин долго не брал Кэрны в тундру. То ли не нуждался в ней, то ли ждал, когда она подрастит волчат. Человек уходил, забирая с собой лишь вожака упряжки и двух ездовиков. Возвращаясь вечером, он начинал кормить собак. Щенкам и волчатам не жалел костей. Чтоб точили зубы, учились грызть.
Волчата росли быстро. Их шерстка из светло–серой, бархатистой, стала темной, а на загривках появилась жесткая щетина; она начинала топорщиться даже в игре. Однажды, когда один из волчат в возне сбил с ног вожака упряжки, — хозяин, заметивший это, уже на следующий день, надев на всех четверых ошейники, стал приучать их возить пустые нарты. Так продолжалось с неделю. Человек обучил волчат понимать команды: сворачивать по его слову, ложиться, вставать. Довольный их успехами, кормил их все сытнее. В один из дней, когда волчата были запряжены в нарты, человек подозвал к себе Кэрны. Та подошла, ничего не подозревая, и он внезапно надел ей ошейник. Волчица, зарычав, отскочила и принялась срывать с себя лапами собачье ярмо. Безуспешно. Тогда она повалилась на спину, пытаясь зубами достать этот кожаный капкан. Кэрны выла, барахталась, терлась шеей о землю, но ошейник сидел прочно как петля. Полукровка никак не могла смириться с ним. Она даже есть перестала. У нее пропал сон. Она стала раздражительной, хмурой, но человек не снимал ошейник и словно не замечал перемен в полукровке. Волчица поняла, что человек будет заставлять и ее отрабатывать каждый кусок. Так оно и случилось. Недели через две, когда заметно похудевшая Кэрны едва начала свыкаться с ошейником, ее подвели к нартам и пристегнули постромки. Волчица, быстро осознав положение, в котором очутилась, повалилась кверху брюхом. Сначала человек уговаривал ее встать, потом заругался. Потеряв терпение, закричал и взялся за ремень, длинный, тонкий. Он замахнулся. Кэрны в момент перекусила постромки и, подпрыгнув, легко сбила с ног человека; рыча, подскочила к горлу, но не тронула, лишь дала знать. Свора вмиг налетела на полукровку. Та отскочила, но вожак обошел, прихватил зубами сзади. А ездовики тут же насели на нее, и зубы их уже клацали у горла, у боков. Вот пристяжная цапнула за брюхо. Кэрны рванулась и, не обращая внимания на ощеренные пасти, укусы, рык и лай, вцепилась пристяжной в бок, подняла, тряхнула башкой резко и… Широкая полоса шкуры осталась у нее в зубах, а умирающая собака, жалобно скуля, упала к лапам озверевшей своры. Та, почуяв запах крови, вновь ринулась на Кэрны. Но тут вмешался человек. Когда клыки вожака уже коснулись глотки волчицы, хозяин щелкнул ремнем над головами ездовиков, которые, недовольно рыча, вмиг отошли от Кэрны. Схватив Кэрны за ошейник, хозяин втолкнул ее в сарай.
Кэрны лежала голодная, злая. Она слышала, как во дворе возились щенки и волчата, какие не принимали участие в потасовке — были запряжены в нарты. Им и собакам хозяин вынес еду, а ей ничего не дал. Даже голой кости не кинул. Одно дело, когда она сама отказывалась от пищи. Но не кинуть ей ни кусочка… Полукровка, зализывая потрепанные бока, прислушивалась к каждому звуку. Вот вожак упряжки подошел к сараю, где сидела Кэрны, помочился на дверь. Вроде пренебрежение всей своры на Кэрны вылил. Та зарычала, но как трепануть, унизить вожака, если отнята свобода…
Только на следующий день хозяин кинул ей юколу. Совсем немного. И снова потащил к нартам. Кэрны легла опять. Человек пнул ее ногой, полукровка ощерилась и… опять была заперта в сарай…
Вечером к человеку пришел его сын: Кэрны определила это по запаху и по голосу. Живя отдельно, он иногда навещал отца. Хозяин жаловался на волчицу. Говорил, что нет от нее никакого проку. И сын посоветовал выгнать полукровку в тундру иль пристрелить, чтоб волчат потом не сманила.
— Легко тебе говорить. А я столько мяса на нее истратил! Нет, пусть отработает. Только не знаю, куда ее приспособить? Может, ты возьмешь, а? Приучишь.
— Нет. Она — не волчонок. Эту не приручить. В тундре вольной жила. В упряжке ходить не будет. А без этого на что она мне нужна? Нет. Не надо, — отказался сын наотрез.
Дальше их разговор Кэрны не слышала — они вошли в дом. Другой звук привлек ее внимание. Она насторожилась. Кто–то царапался около задней стены сарая. Волчица, затаившись, увидела, как из небольшой дыры появился мокрый, острый нос, потом и голова. Чуть погодя лиса вся пролезла в сарай и, не обращая внимания на волчицу, быстро шмыгнула к мешку с юколой. В момент порвала его. Схватив несколько рыбешек, метнулась к дыре. Кэрны такая наглость удивила и разозлила. Она голодной лежала, но не притронулась к мешку. Тут же… одним прыжком Кэрны нагнала лису. За хвост втянула ее из дыры в сарай, прихватила за горло. Прокусила насквозь. На шум вошел хозяин. В темноте не сразу приметил, что к чему. Когда зажег спичку и увидел лису, позвал сына.
Оба долго смеялись. Потом вдруг хозяин смолк. Задумался. Внимательно смотрел на волчицу, будто только что увидел ее, и сказал неизвестно кому:
— Вот и нашлось… Само. Каждому нынче работа имеется. Нет бездельников. Будет теперь и у меня на охоте свой помощник. Любой капкан заменит…
Подойдя к Кэрны, он дал ей юколы вволю.
Утром он не тащил ее к упряжке. Молча, ни слова не говоря, снял ошейник. Сел в нарты. Поднял ездовиков. И позвал за собою Кэрны. Та послушно бежала позади нарт, налегке.
Вот упряжка выскочила за село, помчалась по тундре. Кэрны успевала за ней легко. Да и как не бежать, если четверо ее волчат, впряженные вместе с собаками, везут в тундру человека, которого полюбили, его стали бы защищать, забыв о себе. А она — их, значит — и хозяина… Ну да, видно, ничего не поделаешь. Уж так по неказистому коряво сложилась ее собачья, в волчьей шкуре, жизнь.
Вожак, громадный, черный пес с белым носом, белой грудью, вел упряжку по тундре, обегая топи и коряги, пни и кочки. Это он за нею, полукровкой, увивался. Но не потому что умен — не из–за сильного потомства, какое она могла бы принести ему, старому, а от того, что весна наступила. Настоящая. Теплая. Вон даже тундра расцвела. Вот и вожак о жизни вспомнил. У него по зиме не было желаний носиться по сугробам за сучками. Холодно. Да и возраст не тот… Но едва ей вздумалось поперечить человеку, припугнуть его, вожак и про весну забыл враз. Ее тепло не кормит. А вот человек… И любовь свою собачью на сытость брюха тут же променял. Да и какой с него спрос? Собака — не волк. Векует с человеком. Вся жизнь в лямке и страхе за своего кормильца. И все из–за малой толики внимания хозяйского, какую тот скупо дарит ездовикам.
