Шурка подметала в сарае, когда услышала стук хлопнувшей калитки и торопливые шаги к крыльцу. Она никого не ждала в столь ранний час и, увидев Кузьму, от удивления и растерянности выронила веник из рук.

— Кузьма! — не поверила глазам, выскочила навстречу босиком. — Кузьма! Как долго я ждала тебя! Целую вечность! — боялась, что он оттолкнет, сказав, что приехал за Яшкой…

Шурка забыла о дожде.

Нет, он не отступил. Кузьма обнял ее, как когда–то, убрал с лица мокрую прядь волос. Заглянул в глаза тепло, знакомо:

— Ждала? Потому дожил и воротился. Шибко долгой была разлука, очень тяжким — путь к тебе…

Яков, затопив печь, подошел к окну. Он тоже услышал стук калитки, звук шагов. Но никто не входил в дом. Человек, приоткрыв занавеску, выглянул во двор и тут же смущенно отвернулся…

Он вспомнил, что у каждой осени, как в человеческой судьбе, бывает только свое бабье лето…

Эту волчицу в стае признавали. За легкий бесшумный бег, когда в потопе за добычей она, казалось, не бежала, а летела по воздуху, едва касаясь седых макушек сугробов. Длинные тонкие лапы ее, гибкая спина — серая, без единой подпалины, гордая голова с прямыми ушами, внимательные зоркие глаза — все вызывало зависть волчиц. Стая подчинялась вожаку. И только эта молодая красавица никому не покорялась. Она жила в стае сама по себе. Своею прихотью. Нередко уходила. Никто не знал куда. Но всегда возвращалась в стаю. Нагоняла ее в ночи либо поутру. И, вылизав сытый живот, ложилась спать. Добычу, какую бы то ни было, она предпочитала съедать одна. Добыча — это волчья удача, это сама жизнь. Закон стаи для всех одинаков: молодых спящих волков всегда охраняют старые. Стая держится на сильных, а сила — в молодости. Вот и на общей охоте: не, важно кто выследил, кто завалил зверя. Сытно поест лишь тот, кто сумеет отнять у собрата кусок мяса побольше и пожирней. Не победой над зверем гордились волки, а сытостью. Тугой живот — это и есть волчье счастье.

Волки стаи давно не оглядывались на старых волчиц. Нередко, поймав добычу, отгоняли от нее голодных старух. Иную так полоснут по боку, что у той в глазах потемнеет. Рыкнув в самую морду, пригрозят жутко. Сами тут же, оторвав громадный кус, несут его в зубах молодой волчице. Та никогда не лезла к чужой добыче. Сидела поодаль. Смотрела, как делит стая оленя иль зайца. А волки… один перед другим старались. Положат свою долю перед волчицей. Ждут, когда возьмет. В глазах — надежда. Ведь пора бы волчице приглядеть друга. Вторая ей зима пошла. И волки все чаще заглядывались на нее. Молодая подруга — радость. Много волчат принесет. Сильных, здоровых… Но с кем из волков сядет она в лунную морозную ночь на сугроб? Кому подпоет в звонкой тиши? Кому позволит обнюхать себя? С кем из них убежит от стаи ночью в белые, молчаливые снега? Кого изберет? И ждали волки. Терпеливо выказывали знаки внимания. Пытались завлечь ее в тундру, подальше от стаи. Но волчица, словно не понимая, оставалась сидеть на прежнем месте. Случалось, иные, особо назойливые, теряли терпение и, подойдя, кусали за ухо, за бок. Не больно. И все ж… Волчица подскакивала пружиной. И тогда худо доставалось смельчаку. Самому вожаку, матерому волку, метину поставила — ухо порвала.

Старые волчицы знали, отчего теперь в стае вспыхивали драки. Когда–то и из–за них враждовали волки. Но это было так давно… Друга волчицы выбирают тщательно. Не вдруг, не всякого можно подпустить. Вот и эта правильно делает. Только странно, почему с тоской в снега смотрит? Кого выглядывает, кого ждет? Ну да придет еще ее время, — думали старые волчицы, вспоминая свое.

Зима уже шла на убыль. И хотя ночами еще трещали морозы, солнце уже пригревало так, что сугробы проваливались не только под оленем, но и под волком. По взбухшему снегу невозможно было догнать даже зайца. И волки ждали ночи. Сейчас стая не гнушалась никакой добычей. Да оно и понятно! Ожидалось потомство. И волчицы теперь стали злыми. Еще бы! В животе не меньше шести волчат есть просят. А волки указывают на снег: мол, он мешает. Волчицы рычали на волков требовательно. И едва наступала ночь, сразу начиналась охота. Оставалось совсем немного до весны. Скоро, разбившись по парам, заживут волки семейно. Защищаясь и кормясь кто как сумеет. Одинокой в этом году осталась лишь молодая волчица. Знать, не будет у нее волчат по весне. И придется ей до самой глубокой осени жить без защитника и кормильца. Зря привередничала. Прозевала время свое Теперь мучайся одна. Выследят такую люди и… поминай, как звали. Училась бы у нас. Мы уже жизнь прожили. Знай: красе — час, гордости — предел имеется. Качая дрожащими головами, засыпали волчицы устало, ожидая появления на свет своего потомства. Возможно, последнего…

Теперь волки все реже охотились стаей. Каждый старался накормить досыта только свою подругу. Ведь та носила его волчат. А они должны родиться сильными…

Смолкли в ночной тундре так похожие на стон волчьи песни Стая была готова распасться на пары. Волки приглядывали места для логов. Иные, облюбовав сухую полянку, тут же рыли нору, метили свои участок, потом шли за волчицей. Напоследок, так случалось каждую весну, собрались волки все вместе. И внезапно приметил вожак то, что увидели другие — живот молодой волчицы вслух и шевелится. Правда, бока не отвисли. Но новая жизнь кипела уже в ней. Вожак подошел. Оглядел сидевшую поодаль волчицу со всех сторон. И вдруг… О! Этот запах! Ненавистный каждому, кто рожден волком Вожак зарычал, обнажил клыки. Еще секунда и его зубы впились бы в бок волчице. Но та вовремя отскочила.

Огрызнулась зло, приготовилась защищаться. Вожаку вспомнилось, как эта волчица однажды уже проучила его. Опозорила перед стаей. С тех пор сил у вожака не прибавилось. Постарел. Вон и в подруги ему досталась немолодая волчица А решаться на драку, когда не уверен в победе, да еще на глазах стаи… Даже у волка есть благоразумие. Вожак отошел. Сделав вид, что лишь по старой памяти для острастки рыкнул на молодую волчицу. Та поняла, что кто–то из стаи захочет проверить, почему на нее столь внезапно обозлился вожак? Опередив всех, быстро встала и пошла в тундру, обнюхивая каждую кочку. Ее поняли по–своему: пошла охотиться Зная характер молодой волчицы, стая потеряла к ней интерес Ушла — так ушла. Не кидаться же за нею на виду у подруг! Те не простят. Да и волчица не любила, когда кто–то из собратьев шел за нею.

А волчица уходила в тундру все дальше. Вначале медленно, потом быстрее. И лишь вожак да она сама знали, что больше уже никогда не вернуться ей в стаю. Вот волчица уже совсем скрылась из виду. Но чуть погодя волки опять увидели ее сидящей на высокой кочке. Волчица смотрела в сторону стаи. Потом подняла морду к черному небу. Оглядела звезды, так похожие на волчьи глаза в ночи. И коротко взвыла, прощаясь со стаей.

Волчица тихо прилегла на проталину. Уронила морду в рыхлый снег. Внезапно поднявшись, она огляделась по сторонам. И пошла напрямик в тундру, в темнеющие скопища кочек, деревец, кустов, подальше от стаи…

Голодная слюна капает с клыков. В глазах темнеет и лапы дрожат мелкой, противной дрожью. Сейчас неплохо бы поймать зайца. Или отыскать мышиную нору. Скоро рассвет. А голод гложет все сильнее. Волчица еще раз оглядывается вокруг. Нет ни звука, ни запаха. Она уныло плетется к глухому распадку. Может, там повезет… И вдруг прямо под лапой что–то белое встрепенулось. Будто кусочек снега ожил. Куропатка! Попыталась взлететь. Да не тут–то было. Видно, сыта птица, коль дремала в снегу. Сладко ей спалось. Проглотив куропатку, волчица тщательно подобрала окровавленный снег, чтоб ничего от добычи не пропало. Отплевываясь перьями, она трусцой побежала по распадку.

Небо заметно светлело. Волчица, решив немного передохнуть, присела. Осмотрев бока сопок, стеснивших распадок, она в скале приметила расщелину. Довольно глубокую. Темную. Подошла. Вгляделась. Здесь можно не только выспаться, но и поселиться постоянно. Особенно если прокопать нору вглубь. Тогда ни снег, ни ветер, ни дождь не опасны. Правда, солнца маловато. Ну да это не главное.