Шурке обидно до боли, что именно Кузьма увидел ее. Пусть бы Нюрка…. С ней проще. Этот теперь хохотать над ней станет. А и крыть нечем. Увидел, приметил в темноте.

А как надежно спряталась в кустах смородины. Хорошо хоть не при Аньке высрамил. Пощадил. Иначе та проходу не дала бы. Завтра вместе с бабкой на всю улицу растрезвонили б. A может еще и скажет им? Но ведь сами не видели. А Кузьме мало что померещится в ночи, у себя Шурка. «Нет! Не вернется! Так и сказал. Надо было сдержаться Но как если он так знакомо обнял ее, закопался мордой в волосы… И успел забыть все. А ведь говорил, что любит Да все они кобели! — смотрит на соседские окна. Кузьма уже вставил стекло. Закрыл окно. Нюрка задернула занавеску. — Кончилось кино! Сначала он на мое окно смотрел. Теперь я… В детей играли. Кажется, Доигрались. Он устал ждать. Недаром даже Яшка говорил, что всему предел есть. И терпению. Его — закончилось. Я опоздала. Так мне дуре и надо! А ведь конец того кино мог быть совсем другим» — отошла от окна Шурка. — Кто же это мог нафулюганить — ворчала старуха, разбуженная шумом. Небось детвора! Ведь яблоком кинулись. Воровали под самым окном… Увидели нас, решили напугать. Кто ж еще? Мы в своем околотке врагов не имеем. Да и нигде. Некому и не за что нам окна бить. А пацанам едино кому досадить! — успокаивала Анна бабку.

— Никого не увидела?

— Нет. Успели в чей–нибудь двор заскочить либо спрятались на дереве. Темно. Да и что теперь? Сбежавшего не поймаешь! Верно, Кузьма? — спросила Анна. Тот согласно

кивнул головой.

Отдохнуть ему уже не удалось. В этот день, постелив полы на кухне, вечером ушел Кузьма из дома

Анны. Не хотел брать деньги с вдовы. Но та заставила, сказав убедительно:

— Не берут с родни, с друзей. Мы покуда никем не стали тебе. А несчастных — полон свет. На всех даром работать — жизни не хватит. Вот если надумаешь к нам прийти насовсем, тогда другое дело. А пока я тебя зазвала, не твоя на то была воля, не сердце привело. Потому не обижай. Не нищие мы. Не последний кусок доедаем. Коли просили тебя, не за спасибо! И впредь, ежли позову, не откажи. Ну а сам свернешь, своей волей — завсегда тебе рады будем. Не обессудь, коли где не так. Мы — простые люди. Что на сердце, то и на языке. Не суди строго. И за помощь спасибо! Выручил! Не побрезговал нами…

Кузьма недолго ожидал автобус. Мельком глянул на окна Анны. Две женщины смотрели на него благодарно, улыбчиво, ожидающе…

Нервно дернулась занавеска в Шуркином окне. Значит, тоже смотрит. Но скрываясь за тюлем, чтоб не заметили.

«Эх, бабы! Где вы врете, где искренни бываете — кто поймет? А и мне нынче разобраться тяжко. Вот задача! Хотя о чем печалюсь? Две бабы лучше, чем ни одной! Так и Максим болтает всегда!» — улыбался Кузьма, входя в автобус. И вскоре вышел у стардома.

…Шурка, увидев, что столяр уехал, решила навестить соседок. Взяв несколько оладьев для угощения — все ж повод, — стукнула в окно. Анна, завидев ее, злорадно усмехнулась.

— Не выдержала! Прибежала! — кивнула бабке.

Та тихо рассмеялась.

— Входи! Чего топчешься? У нас дверь всегда открыта. Почему не заглядывала столько дней? — провела соседку на кухню.

— Да ты занята была! Чего мешаться? Вот и не приходила! Раз Кузьма у тебя был, значит, что–то делал, — глянула на полы и добавила: — Вишь, полы перебрал. Всюду

иль только на кухне?

— Ну, дай вам Бог! Пусть с новыми полами и счастье в дом придет! Не все же в нашей жизни зимние стужи переживать! Глядишь, хоть в твои окна весна заглянет! — говорила Шурка, угощая соседок горячими оладьями.

— Спасибо, Шурка, на добром слове! Может, твои послания Бог услышит. Вот если б все так–то были добры. А то вчера какие–то злыдни окно нам побили, — глянула на Шурку пристально. Та на секунду смутилась, покраснела, но вскоре взяла себя в руки.

— Мне тоже лавку, что у калитки стояла, с корнем вывернули и унесли. А Спроси, кому нужна гниль? Из озорства. Людям делать не хрен!

— Кто–то в окно подглядывал, не иначе! — продолжила Нюрка.

— А что у нас, у вдов, видеть? — отмахнулась Шурка, а по спине дрожь прошла: «Уж не приметила ль?»

— Молодец тот Кузьма! Хороший человек. Руки — золото! Обещал наведывать нас! — похвалилась Анна, заметив, как побледнела соседка. — А чего это ты видела его и не пришла? И он хоть знает тебя, а не навестил? Иль разругалась с ним? — допытывалась Анна.

— Ну а чего ему заходить? Работу сделал. Что еще надо? Зачем появляться? Для сплетен?

— Ой, не бреши! Боялась ты их! Любому язык с жопы вырвешь! Не тебе такое говорить, не нам слушать! — рассмеялась Анна.

— Да брось язвить! Вот он мне избу делал. Сама в то время у Алены была, а брехни не минула. Старухи трепаться стали. На кой мне это надо?

— А что ты — девка? Вдова! Кто укажет? Кого захотела, того приняла! И Кузьма не из последних, чтоб его стыдиться. Если ко мне приплетут, я только гордиться буду! Да и обещал навестить, — стрельнула глазами в соседку.

— Во! Оттого я ему воспретила! Шибко многих навещает! — усмехнулась Шурка.

— На то он и мужик! — рассмеялась Анна.

— В его годы остепениться пора! А он со всеми бабками богадельни шашни крутит.

— Видать, хорош мужик, что и этого мало.

— Чего ж хорошего? Прими такого, а он весь околоток баб к рукам приберет!

— Не мыло, не сотрется и мне останется! — выдала свою мечту Нюрка.

— Не мыло! А вот заразу зацепит в два счета!

— В богадельне? Ты что? Рехнулась? Откуда ей там взяться? Там же все революционерки!

— Они не всю жизнь такими были. Зато там живет Глафира! Она раньше манекенщицей была. Первой блядью считалась! Ей своих не хватило, так она даже за границу ездила. И теперь та баба с Кузьмой вблизях…

— А ты откуда знаешь?

— Сам хвалился, что она у него на шее повисла. Сколько отбивался, но никак. Пришлось уступить ей. Вот кобель!

— Это хорошо, что его и другие бабы любят. Видать, ласковый, хороший мужик! С таким ночь — в подарок.

— Уж не знаю, какой с него мужик, но трепач редкий! Он ту Глафиру наизнанку вывернул. Все разболтал. Хоть и переспал–то, может, всего один раз, — пыталась Шурка оттолкнуть соседку от Кузьмы.

— А и пусть говорит! С бабы не убудет! Лишь бы навещать не забывал. Небось как ни трепался, а к ней уехал. И той Глафире плевать, что он говорил. Она о том не узнает. А свое имеет. Хоть и старая! А мы языков боимся! Да чихать я хотела на брехи, если с ним пересплю! Лишь бы себя бабой вспомнить!

— А мне сдается, брехал он все! Кто и впрямь баб имеет, трепаться о том не станет. Молча свое справит! Брехуны языком полдеревни баб изгадят. Коснись дела — с одной не справятся!

— Ты только мне не трепись. У Кузьмы щетина на щеках колючая, густая! Такие до самой смерти в мужиках живут. Это по своему бабьему опыту знаю! — отмахнулась Нюрка.

— Чего ж не согрел тебя, коль мужик? Ведь три дня тут был. Мог бы приголубить. Не убыло б с него.

— Почем знаешь? Может, приласкал уже! Мне чего бояться? Хороший мужик, честное слово! И ему, видно, у нас глянулось. Обещал навещать почаще, — хохотала Нюрка, наблюдая, как бросает Шурку то в жар, то в холод.

— Молодец! Не растерялся! — еле выдавила Шурка.

— А чего? Мужик подходящий. А и мне горевать без толку. Он так и сказал: «Слезами мертвых не поднять. Живое для жизни создано. И тебе, Аннушка, пора вспомнить, что в свет бабой пущена. Не мори природу свою! От того лишь тебе больно!» Я и послушалась! Двойная польза вышла от того! Мало было натешиться, так и ни копейки за работу не взял, сколько ни предлагала. Сказал, что сам в должниках, мол, так здорово ему ни с одной бабой не было.

Шурка слушала, еле сдерживая слезы. Она поверила всему, что говорила Анна. Ей давно хотелось уйти домой. Но не находила благовидного предлога. А соседка и вовсе зашлась:

— До двух ночи работал мужик. Другой бы на его месте на карачках уполз спать. Этот — шалишь! До шести утра меня ласкал. Да как! Мне от бабки стыдно было! Вроде в медовый месяц вернулась!