— Сынок! Конечно, я во многом был не прав. Но постараюсь исправить все. Ведь у тебя скоро родится сестра иль брат. Пусть этому ребенку не будет одиноко в жизни.

— Как мне?

— Хотя бы так, — согласился Егор.

— Я завтра съезжу к деду. Поговорю с ним. Не знаю, что он скажет. Да и я тебе не верю! Чую, пришел лишь потому, что приперло с жильем. Если б было где жить, ты б всех перезабыл!

— Женька, не смей бить больнее боли. Ты на это не имеешь прав. Многого не знаешь и не поймешь пока. А когда вырастешь, неловко будет за сегодняшнее.

Кузьма внезапно чихнул. И Женька с Егором мигом оглянулись на калитку. И мужику неловко стало подслушивать за забором. Он открыл калитку, вошел.

— Дедунь! Как хорошо, что ты приехал! Как раз вовремя! — обрадовался внук. И рассказал Кузьме о причине прихода Егора. — Как ты надумаешь, так и будет! — глянул в глаза деда.

— Самого, может, и не пустил бы! Но… Не кукушонок тот малец, чтобы в чужом гнезде ему родиться. Нельзя, чтоб люди говорили, что не хотят держать в своей квартире чужого малыша. Нам он — свой! Кровный! Пусть приходит в наш дом. В семье прибавленье — радость. И у тебя, внучок, родная кровинка в жизни объявится. Так или нет? — Потрепал вихрастую макушку Женьки и сказал, обратившись к обоим: — Чего на дворе говорите? Иль в доме места нет для вас? — Вошел на крыльцо.

— Дедунь, разуйся! Мы с пацанами вчера все полы помыли. До ночи! И крыльцо тоже! Со стиральным порошком! Видишь, я даже в носках пойду, — попросил Женька, с укором глянув на Егора, стоявшего на ступеньках в туфлях.

В доме было прохладно и сумрачно. Сквозь занавески едва просачивался свет. Кузьма прошел на кухню. Огляделся. Как все знакомо и чуждо здесь!

На столе в тарелке засохший хлеб. Немытая посуда топорщится в мойке. На окнах пыль. Все комнаты пропахли сыростью. Их никто не проветривал, не убирал по–настоящему. Давно не касались дома хозяйские руки. И повисла по углам паутина чуть ли не до пола.

— Я не все успел сделать! — схватился Женька за посуду, покраснев за беспорядок.

— Так что, внучок, мы с тобой решили?

— Ты о чем? — смущался Женька.

— Насчет отца. Пусть переходит в дом!

— Как скажешь. Но если снова доставать станет, уйду насовсем от всех, — пообещал не задумываясь.

Кузьма выложил конфеты, поставил чайник на плиту. Он не обращался к Егору, ждал, когда тот сам заговорит.

Тот молчал долго. Сидел, съежившись в комок, перед кружкой чая. Он понимал, что молчание не может длиться бесконечно. Но язык словно онемел. Отец снова удивил его. Не дал, не позволил унижаться. Сам предложил перейти в дом, не напомнил о прошлом.

«Уж лучше бы отматерил, избил бы. А там и помирились бы! Так нет, вот так казнит! Ну что мне теперь, сказать ему, какой я был дурак? Так он и сам о том знает», — глянул на Кузьму растерянно, и с языка само собой сорвалось:

— Прости, отец… Если сможешь… — Дрогнули плечи.

Егор молчал все эти месяцы. Он никому не пожаловался, как досталось ему. Оплата квартиры, которую он снял, съела много денег. Заработка не хватало ни на что. Он старался кормить жену. Ведь она носит ребенка. А сам ел в больнице то, что оставалось от больных. Он обносился и перестал следить за собой. Порой от больных ничего не оставалось. И он сидел на хлебе. Иногда медсестры приносили ему чай. Было стыдно брать. Ему бы хоть сахар купить. Но не на что. Всякую копейку откладывали на квартиру. Но они дорожали с каждым днем. Росли и цены на продукты. А зарплата оставалась прежней. И ее выдавали не всегда.

«Как дальше жить? Да и стоит ли эта жизнь того, чтоб за нее держаться?» — не раз приходила в голову шальная мысль.

Жена, словно почувствовала, предложила однажды ночью:

— Егорушка! Не обидься! Но не потянем мы! Давай я прерву беременность. Сделаем искусственные роды. Переждем еще хотя бы года два. Второй ребенок не по силам. Не сможем…

— Успокойся, Зинуля! Все наладится! Не думай о плохом. Если сегодня погубим, дальше и вовсе не сможем. Поздно будет. Да и где гарантии, что завтра станет лучше, чем сегодня?

— Как мы выживем? Уже совсем невмоготу стало! — заплакала Зинка. Егор успокаивал ее. А вечером шел на рынок. Помогал разгружать крупу, муку и сахар в коммерческих палатках. На заработанные получал харчи.

Зинаида тоже ходила на платные вызовы, делала уколы больным. Но все заработки съедала инфляция. Она затягивала петлю на шее.

Износились сапоги у жены. Новые купить не на что. Стыдно ходить на работу в заплатанном костюме. Но что делать? Приказывал себе не замечать. И шел, пряча глаза со стыда…

Егор смотрит на отца. Тот кивнул:

— Лады, сынок! Забудем старое! Живи. Но внука не забижай. Он мужиком держится. Хоть и малец! Но я вас всех наведывать стану. Авось сгожусь…

— Спасибо, отец! Тогда сегодня перейдем. Все будет нормально, — пообещал Егор, вспомнив вчерашний разговор с женой.

—…Схожу к отцу. Навещу его. Может, даст нам нашу комнату. Хотя бы на время, пока построят дом.

— Не согласится. Ты же говорил, что он все документы на себя переоформил. Наверное, не для того, чтоб нас взять? А и жениться уже мог. Конечно, столько времени прошло. В дом привел!

— С Женькой они живут. Вдвоем. Наш пацан не уживется с чужой!

— Прижмет — еще как сживутся! — не соглашалась Зинка.

— Не думаю, что отец решится на это, — сомневался Егор.

— Не захочет нас взять после всего. Вот это точно! И угораздило тебя! — упрекнула мужа за прошлое.

— Попробую! Хотя бы навещу! — долго, всю ночь, уговаривал самого себя. И убедил…

— Тебе на первое время подмога понадобится. На харчи. Возьми вот! — протянул Кузьма деньги.

— Нет. Не могу! — покраснел Егор.

— Бери! Они не тебе — внучонку. Он ни при чем.

— А ты–то как? — спросил впервые.

— Я на всем готовом нынче живу. Покуда в стардоме, получку приносить вам стану. Все же подмога…

Егор, краснея, взял деньги.

— Я верну тебе, как только встанем на ноги, — пообещал, не веря в сказанное.

Женька, слышавший и видевший все, с горькой усмешкой отвернулся от отца, подумав невольно: «На ноги, как на крыло, молодыми становятся. Ты уж вовсе облысел! Куда уж встать, скоро устоять не сможешь! Сам знаешь, что не отдашь деньги деду. Зачем врешь?»

— Пожалуй, мне пора. Да и обойдетесь без меня. Коли что понадобится, где сыскать — знаете! — сказал Кузьма, вставая. И, оглядев дом перед уходом, сказал Егору: — Сами живите. И Боже вас упаси набрать в дом чужих людей! Понял? Увижу иль узнаю, самого выкину взашей в тот же день!

— О чем ты, отец? Мы столько намучились по чужим углам, что никого уже видеть не захотим в доме. Познали цену всем в своей беде. Сколько у нас друзей было? А коснулось… Никто не помог, руки не протянул. Поотворачивались, как от прокаженных. И это друзья? Мы с Зиной зарок себе дали — не обзаводиться больше ни знакомыми, ни друзьями. Какие жильцы? От всех на запор!

Женька, слушая отца, головой поник, совсем скис:

— Значит, и мне снова запретишь друзей приводить?

— К себе в комнату — веди! Ни звука не услышишь. Даю слово!

— Смотри! Чтоб потом не сказал, будто не обещал мне это, — предупредил Женька. И пошел проводить деда на остановку. — Я, если меня опять достанут, к тебе приеду. Но уж насовсем. Не станем же мы с тобой выкидывать из дома снова? Да уже с малышом… Так и быть… Начну своих пацанов в стардом приводить. Чтоб не стали как отец, от которого кто на кладбище, кто в стардом ушел. — И, посадив деда в автобус, не поспешил уйти. Долго махал вслед рукой.

Кузьма проехал всего одну остановку, вышел из автобуса, пересел в другой, на ходу решив поменять маршрут.

Шурки дома не оказалось. Не ждала гостя. Устала иль не поверила, что Кузьма вернется. А тот, покрутившись на крыльце перед закрытой дверью, заметил лестницу на чердак. Влез по ней в дом, вошел в сарай, открыл настежь двери, принялся за мебель. Она порядком отсырела, подгнила.

«Эх–х, баба! Все из рук у тебя валится! Зато гордости полный подол! А кому она нужна? Годочки катятся. Скоро сама плесенью обрастешь, как гнилушка. И что тогда? Вовсе никому не станешь нужной, даже для утехи!»