«А может, он? — колотилось сердце. — Да нет же! Не нужен! Вот только бы мебель починить. Ну на кой сдался мужик? С ним мороки не оберешься. Не того от него жду!» — лгала себе. А память упрямей оказалась. И снова вспомнились жесткие, нетерпеливые руки, обхватившие талию, прижавшие к себе накрепко. Из таких рук не вырваться.

Кузьма был нетерпелив, но не наглел. Она сумела остановить его.

«Остановила или оттолкнула? — пугалась Шурка и ругала себя, что не может забыть эти горячие руки, обнявшие ее. — Кобели они все до единого! Нет, он не такой! А откуда знаешь? Прикинуться всякий сможет! Кто скажет правду о себе?» — думала Шурка.

Но вот он приехал. К ней! Сам! Значит, потянуло его! Торопится открыть дверь и сама себя уговаривает не подать вида. Чтоб не думал, будто на нем свет клином сошелся! Сдернула крючок, прежде чем Кузьма постучал в окно.

— Здравствуй! — шагнул с крыльца в двери. Закрыл их за собой не только на крючок, а и на запор. Шурка не сразу поняла. Она не пошла в дом, стояла за его спиной.

Кузьма повернулся к ней. В полутемном коридоре увидел ее, ожидающую у самых дверей. Шагнул к Шурке уверенно, прижал к себе.

«Ждала?» — спросил взглядом. Ее глаза не сумели, не успели скрыть или соврать.

Как давно не целовал Кузьма женщин! Все, казалось, перезабыл. А тут еще не побрился. Но ведь мелочи все это, пустяки! Стиснул бабу так, что не дохнуть. А может, от неожиданности растерялась? Целует послушные губы. И почувствовал ответ. Слабый, несмелый.

Кузьма не выпускает ее из рук.

— Моя иль нет? — смелеет мужик. Но Шурка снова успела взять себя в руки…

Уже на кухне разговорились, преодолев не без труда первый порыв.

— Схоронил свою жену. Теперь у Якова работаю. Там и живу.

— Я знаю. Брат говорил.

— А ты как жила?

— Все так же, как и прежде, без изменений. Сам знаешь. Держу хозяйство. Сестра первотелку дала. Теперь вот молоко есть. Продаю. Три десятка кур. Да зелень с огорода. Лишку на базар отношу. С того и живу. Не густо, но не голодаю. Вон и поросят завела. Тоже, глядишь, к зиме свое мясо будет. Да и много ли надо одной? — отвела взгляд, вздохнула тихо. И добавила: — Сестре твоя работа очень понравилась. Особо сундук. Да и стол. Как в зеркало смотрелась. Завидовала, где такого мастера отыскала? Все увидеть хотела, познакомиться. Но я промолчала, что ты у Якова работаешь! — выдала себя.

— Значит, мое за меня никто не справил и у тебя? — глянул в лицо Шурке.

Никто, — подтвердила тихим эхом.

— Что ж, тогда не стоит медлить! — встал из–за стола.

Шурка к печке метнулась.

— Не боись, Александра! Силовать не стану. Не бандит. Не пужайся загодя! Лишь взаимное приму! — успокоил бабу.

И весь день ремонтировал старинную дубовую кровать матери в тесном сарае. Лишь поздним вечером занес ее в дом. Собрал, поставил в комнате, выставив в сарай железную койку. И, вернувшись, заметил:

— Обивку стоило б сменить. Другой бы вид имела. Враз заиграла б!

Но Шурка молча положила матрац, ничего не ответив Кузьме. Да и что скажешь, если только на ноги вставать стала…

— Проверить надо! На прочность. Ладно ли получилось?

— Ты это что, всегда вот так, с проверкой делаешь? — глянула исподлобья.

— Вот так? Меня к кобелям приплела? — посмотрел на бабу с укором. Та губы поджала. Смолчала в ответ. — Тогда все! Я себя таким не считаю! — вышел в коридор, оделся и пошел, не прощаясь, к остановке. Ничего не сказав, не оглянувшись.

Шурка увидела, как ушел автобус, увозивший Кузьму. Повалилась на койку, залилась слезами.

«Был мужик — и не стало. Обиделся. Теперь не вернется никогда. Не дозваться его, не упросить. Сама, дура, виновата. Ляпнула, не подумав. А он осерчал. Нет бы язык придержала! — ругала себя Александра запоздало. И, оглядевшись, заплакала в голос: — Опять одна! Кругом как сирота. И дом как я! Что нищенка на паперти. Так и сдохну, приваленная крышей. А кто виноват?»

Кузьма постарался сразу забыть о Шурке. Но не все так просто. Она стояла перед глазами до самого стардома. «Ну и поморозило, ну и прихватило тебя, баба! В каждом слове подозрение. Не иначе до стари в вековухах будешь. А доживать едино в стардоме станешь, если Яков сжалится. Я — мужик! Сыщу себе! А вот тебе — спробуй нынче!» — спорит с Шуркой, ругая ее, грозя бабе на все лады.

Кузьма уже свернул к воротам стардома и вдруг споткнулся на чем–то большом, мягком. Поначалу не понял. В темноте тяжело разглядеть. Пошарил под ногами. Нащупал человека.

— Эй, ты! Чего тут развалился? Нашел ночлежку под воротами! Подвинься, дай пройти! — потребовал громко, но человек не пошевелился. — А может, мертвяк, покойного подбросили, иль сам не дошел до богадельни? — Наклонился ниже. В лицо ударило перегаром. — Ну, гад! Нажрался где–то! А спать домой приполз? В гостях не застрял? Давай отваливай от ворот! — Ухватил за шиворот, шарил ремень, за который мог бы оттащить в сторону. Но наткнулся на юбку. Отдернул руку. — Сука подзаборная! Алкашка! — хотел перешагнуть через бабу и услышал:

— Помогите…

— Гляди! Очухалась! Держи карман шире! Помогать стану всякой вонючке! Сумела наклеваться, сама и добирайся, паскудница!

Сказал Якову о бабе, валявшейся у ворот.

— Пойдем глянем, наша или нет? Если из своих старух, завтра разберемся с ней! — позвал за собой.

Осветив фонариком лицо, тут же узнал. Пробормотал что–то злое, но не оставил на улице. Вдвоем с Кузьмой втащил в стардом, оставил в сторожевой комнате, запретив дежурному пускать бабку в комнату. Утром, чуть свет, Кузьма услышал через тонкую перегородку, как к директору постучали.

— Зачем сюда пришли? У меня есть кабинет, там и поговорим! Рабочий день начинается с девяти, сейчас только шесть утра. Идите и не мешайте отдыхать! — услышал раздраженный голос Якова.

— Прости меня, Яша!

— Я вам не родня! Имею отчество!

— Не думала, что так получится!

— Это не первый случай. Я вас уже не раз предупреждал. Говорил, что следующий случай станет последним. Вы и тогда клялись, обещали не пить.

— Яша! Ну, умоляю, поверь!

— Идите! Я все сказал! — Вывел бабку за дверь. И с досадой щелкнул ключом в скважине.

— Хоть кто–нибудь, защитите! — ныло в коридоре надрывно и нудно, не давая уснуть никому.

Кузьма ворочался с боку на бок. Наконец не выдержал. Вышел в коридор. Увидел бабку, прижавшуюся спиной к стене. По грязному лицу ее текли слезы. Она еле держалась на ногах.

— Чего воешь? Спать не даешь! Тебе сказано — иди и жди. Чего канючишь? Зачем мешаешь всем?

— Сынок! Да я же не хотела! Так приключилось. Соседка моя бывшая зазвала. На базаре с ней свиделись. Ну, посидели маленько, как бывало. Поднесла она мне самогону. Я не устояла. Стаканчик выпила. Мне враз сюда надо было, знала слабину свою. Так соседка еще уломала. Я приняла, меня разобрало, развезло вконец. Думала, до койки доползу. Да не осилила. Свалилась. Нынче согнать меня хотят отсюда. Насовсем.

— И верно сделают. Нечего пьянчуге тут делать. Иди теперь похмеляйся! — взял старуху за рукав, чтобы вывести на улицу. Но та уперлась:

— Куда волокешь, окаянный! Думаешь, что старая, так можешь как хошь со мной утворить?

— Чего? — не поверил своим ушам. И, схватив за шиворот, выволок из коридора. Оставил на пороге, закрыл двери перед самым носом.

«Гнида сушеная, твою мать! Ишь чего возомнила о себе! Размечталась!» — так и не смог уснуть Кузьма.

Он уже взялся за работу, когда его срочно позвали в кабинет директора. Там сидел участковый.

— Жалоба на нас с вами поступила за избиение Сазоновой, — объяснил Яков причину вызова.

— Какой Сазоновой? Какого избиения? — не понял Кузьма.

— Та, которая вчера напилась. Мы ее от ворот принесли…

— Кто же ее бил? Да если б хоть раз ей подвез, что б от бабки осталось? Кому нужна эта плесень?! Зачем ее принесли? Пусть бы у ворот издохла алкашка! Во, правду молвят: не корми воробья, рубаху не засерит! — разозлился Кузьма.