— А нам с Ниной недавно повезло. В фирму устроились по специальностям. Уже два месяца не халтурим. И пока заработок держится. Квартиру обещают дать. Двухкомнатную, свою. Скорее бы! Нинка моя только этим и живет. Сколько раз обещали, а все мимо. Теперь уж не должно сорваться.

— А я в стардоме! — выпалил Кузьма.

— Зачем? Давай к нам!

— Почему? Ко мне! — округлились глаза Ольги.

— Я там столярничаю и живу! — успокоил Кузьма детей.

— Пап! Ты что, всерьез сказал или попугал Егора? — спросил Андрей.

— Хотел «на пугу» взять. Но теперь без шуток взяться надо! Оборзел щенок! Либо зубы вышибу, либо под задницу пинком! Дарма не спущу хаму!

— Куда ж ему деваться? — ахнула Ольга.

— Нехай в больнице своей прикипит. Жил же я в свинарнике! И ничего, не околел! Пущай и он почует, что такое в чужом углу жить. Авось поумнеет…

— Да он–то ладно! Женьку жаль. Мальчишка умный. Ради него не трожь Егорку! — попросил Андрей.

— Дети мои дети! Другие на вашем месте ухватились бы за это! Ведь не он, а вы по чужим углам живете. Его семья не бедствовала. Не знала голоду, как вам довелось. И за него просите! Вот он за вас никогда не вступится…

— Отец! Куда ему? Он самый несчастный из нас. Ведь сколько лет жил под каблуком матери! Мы такого не вынесли, ушли. А он выстрадал этот дом всей шкурой. Даже ты не захотел вернуться сюда. Сам устроился. Не пропал. Хоть и один. Егор на это не решился. И сам себя наказал. Сколько лет из жизни вычеркнул? Сколько выстрадал всего? Ему за терпение и мужество приплатить надо! — усмехнулся Андрей.

— Да и с матерью он до самого конца пробыл. Не трожь его, — попросила Ольга.

Кузьма, слушавший детей, внезапно отскочил от гроба. Руки Настасьи, сложенные на груди, упали по бокам. Одна протянулась к Кузьме, словно просила примирения…

— Да будет тебе! Бог с тобой! Нехай живет, — зашевелились волосы на голове Кузьмы, прижавшегося к стене. Колени его дрожали.

На следующий день, уже после похорон, когда все чужие покинули дом, семья собралась за столом.

Егор сидел хмурый, не без опаски поглядывал на отца, понимая, что тот уже успел переговорить с сестрой и братом. Но о чем? Это не давало ему покоя. И только Женьку ничто не тревожило. Он уселся рядом с дедом и спросил:

— Дедуль, а ты теперь к нам приедешь жить из богадельни?

— Ты как хочешь?

— Спрашиваешь? Конечно, чтоб с нами жил! Со мной в комнате! Во будет здорово! — заранее восторгался пацан.

— Отец твой не хочет.

— Это правда? — спросил мальчишка, глянув в упор в лицо.

Егор заерзал на стуле:

— Не я, он обещал выкинуть нас…

— Не вас! Тебя, паршивца! Ну да порешили уж. Живи…

Не трону. Защитили тебя! Не то б… Сдержал бы слово!

— У меня завещание от матери есть. При жизни написано. Заверено нотариусом. Мой дом…

— Вот оно что! Лишь потому ты за ней смотрел. Иначе тоже выставил бы! — сорвалось у Кузьмы. — Но мать не единая хозяйка дома. Еще и мое согласие нужно! — напомнил о себе.

— Ты еще в прошлом году выписан! — проболтался опрометчиво Егор.

— Что?! Я тебя так пропишу, всякому углу закажешь, кто тут хозяин! — вскинулся мужик. Но Андрей и Ольга вовремя встали на пути, не дали схватиться и на кулаках доказать право хозяина.

— Дедуль! А ты возьмешь меня к себе в стардом? Я буду у тебя учиться. Помогать стану. Не хочу здесь жить. Там старики как дети. А здесь без старых как на кладбище. Никто никому не нужен. Я, когда вырасту, папку тоже отправлю в богадельню, чтоб душой потеплел. Как он тебя с бабкой — выкинул.

— Ну и змееныш! — процедил Егор.

— И не змееныш вовсе! Я просил у тебя сестру! Ты не хочешь. Я просил собаку — не разрешил. Дружить ни с кем не даешь. Даже с дедом! Сколько могу жить сиротой? Вам все не до меня! Я мешаю, маленький. А может, не вы, а я устал от вас! И тоже хочу уйти скорее. От денег, квартирантов и ссор! Уж лучше на улице, но самому, — собрался выскочить из–за стола.

— Чую, свое ты скоро сполна получишь. Твое горе недалеко. Уже упустил… А ведь сам никогда не хотел уйти из дома. Знать, было тепло в нем и для тебя. Держало за душу. Выходит, не таким плохим отцом был, коль все подле меня взрослели. Хоть и малограмотный. Зато тебе со своей наукой не отпущено судьбой самого главного, что не заменят ни деньги, ни хоромы. Не в том счастье, Егор! И родной дом может стать склепом, и деньги — не в радость, коль пусто станет в сердце твоем… Чую, недолго тебе осталось до того, как нахлебаешься горечи.

— К чему это ты?

— Да все об том! Случается нищий богаче баринов. Бывает отец сиротой при детях. Я это уже отболел. Вы все покинули меня. Но оставался внук. Мой Женька! Ты и его теряешь…

Егор молчал. Может, задумался над словами отца. А может, решил не спорить с ним, дождаться конца поминок и расстаться тихо. Так оно и получилось.

Кузьма, попрощавшись с детьми, уехал в стардом, предупредив заранее, что ни на девятый, ни на сороковой дни не приедет. Недавно устроился, мол, часто отпрашиваться неловко.

На самом деле Кузьме просто не хотелось приезжать в свой дом, ставший чужим. Не желал видеть Егора, Зинку. Его заставили простить сына. Но в памяти засела обида на него.

«Погоди! Придет твое время!» — думал Кузьма. И, прощаясь, даже не подал руку Егору. С остальными простился тепло и сердечно. Понимая их, по–своему оправдал перед самим собой.

— А мы тебя заждались, касатик! — встретили Кузьму во дворе три старухи, объявившие, что Яков распорядился сделать ремонт в их комнате вне всякой очереди.

— Это почему так? — удивился Кузьма, не поняв, не поверив бабкам.

— У нас торжество созрело! — сказала одна из них, глянув на Кузьму из–под серого платка запавшими глазами.

— Чего? А я при чем? Чего вздумали?

— Клавдию замуж отдаем! — указали на старуху, покрасневшую до макушки.

Кузьма бранью чуть не подавился. Долго не мог слово вымолвить. И, старательно подбирая каждое слово, сказал:

— Я для жильцов, серьезных людей стараюсь. Веселуху без моей подмоги справьте, тогда и приду к вам. Ей едино уходить отсюда. Какая разница, успею с ремонтом или нет? У ней другое жилье будет.

— С какого жилья уйдет, в таком и доживать станет. Покинет хромой стул и кривую кровать, к таким и придет! Уж ты уважь Клавдию! Нехай в ее судьбе убогости не останется…

— Сколько ж годков невесте? Не переспела ягодка? — оглядел хромую бабку и подумал молча: «Бесится на старости! Вон что в голову взбрело под сраку лет. Ей бы на печке греться. Так нет, мужика подай стерве!» — качал головой, смеясь. И пошел к Якову.

— Не сбрехали! Обещал уговорить тебя. Да и ты пойми. Для нас это — событие! Старики назло беде осмелились семью создать. Молодым такое просто. А вот им… Возьми нас с тобой. Не решаемся. Боимся. А они…

— С мозгов соскочили, старые тараканы! — рассмеялся Кузьма.

— Ты брось! Не зная, не говори. Клавдия Иосифовна очень серьезный человек. И будущий супруг — достойный уважения. Я искренне рад за них.

— Закинь, Яш! Я вон когда у своих был, взял в руки газету с объявлениями. Там семидесятилетняя хивря в бабы предлагается. Мужика ищет. Непьющего, некурящего, несудимого, не обремененного семейным прошлым! Ты где–нибудь встречал таких в ее возрасте? А еще требует, чтоб был обеспечен материально и жильем! Во! И не меньше! Про себя написала, что не лишена привлекательности, не склонна к полноте, добрая и заботливая! Я, черт меня возьми, позабыл, что на похоронах нахожусь. Со смеху чуть под стол не завалился. А еще одна и того хлеще — потребовала в шестьдесят восемь годочков мужика без возрастных проблем. Я окосел! Гнилушка стала молодушкой! Ей еще и жару поддай. Вовсе перебесились бабы! И не выгораживай! Все лахудры одинаковы! Какая там серьезность нынче? Вона чего захотели! Одной ногой в могиле, другой — кадриль выделывает. Не видит, что срака по пяткам тащится, а сиськами пол метет. Все они такие, как одна.

— Эх, Кузьма! По одной или двум, даже по десятку обо всех судить нельзя! Как и о нас. А ведь тоже всякие встречаются, — не соглашался Яков.