Кобыла тяжело легла на подстилку. Ох и не нравилось ей молчанье хозяина! Тяжелое. Знать, опять что-то больное на душе. Но зачем? И, ложась, словно напомнила, что и Никодиму пора в избу возвращаться. Спать. Забыть о заботах и неприятностях.

Лесник погладил лошадь по шее. И, тяжело, неуклюже ступая, вышел из сарая.

В избе еще держалось тепло. Лесник свечу зажег. Сел у стола. Поужинать бы. Да нет охоты. Это раньше, после войны, когда только сюда приехал, даже ночью есть вставал.

Никодим разулся и поставил сапоги на просушку Печь еще теплая. В самую пору спать ложиться. Не жарко будет и не холодно. Но кто это там в дверь стучит? «В такую погоду кому понадобилось по тайге шататься?» — удивился лесник и открыл дверь.

На пороге — мужик. Зубами от холода клацает и трясется.

— Входи! — не слушая объяснений, пропускал его в дом Никодим. И, затворив дверь, подтолкнул мужика в избу.

— Я ненадолго. Обогреюсь чуть и дальше, — дрожа, говорил тот.

Лесник, растапливая печь, оглянулся:

— Куда ж дальше идти? Кругом тайга.

— Мне на базу, — трудно выговорил человек.

— Значит, ихний? — поморщился лесник.

— Не совсем. Я из Охи. Из управления. К ним дня на три.

— Я тоже недавно там был. На базе. Сабантуй у них сегодня. Новый год встречают.

— Вот и я им радость везу.

— Какую ж, коль не секрет? — насторожился Никодим.

— Буровую решено привезти к ним.

— Вон оно что! — подбросил старик дров в печку, обругав мысленно и геологов, и этого мужика.

Лесник молчал. Зло смотрел на угли, падающие из топки. Но, спохватившись, захлопнул дверцу, поставил чайник с водой на плиту. Хоть и не желанный этот гость, но все ж человек. Пусть обогреется и уходит. Та радость, какую он геологам принесет, ему, Никодиму, ничего доброго не сулит.

— Я тоже на днях в Оху собираюсь. По делам, — сказал лесник, недобро усмехнувшись. И, повернувшись к мужику, предложил: — Ты куртку-то сними. В избе не холодно. Не то в шкурке этой разомлеешь, а выйдешь — и прохватит мороз.

Мужик молча послушался. Снял куртку. И попросился к печке. Поближе.

Ужинать будешь? — спросил его лесник.

Не откажусь.

Вот и хорошо. А то одному в горло не лезет, — сознался Никодим.

За едой понемногу разговорились.

Я и сам не думал, что Новый год в пути встречу. Видно, так и закрутится он у меня, — рассказывал мужик.

Видать, не угодил кому, что из города в тайгу тебя отправили? — смекнул по-своему лесник.

Случайность. Вездеход в дороге сломался. Па полпути. Кое-как до ближайшего села добрались. Машина на ремонт стала. Ну, а я на лыжи и к геологам. Другого транспорта нет. Если б не поломка, сегодня бы дома были. Теперь уж некуда торопиться. Побуду у них. Покуда вездеход придет. А там — обратно.

— Дома не знают, ждут, наверно? — спросил лесник.

— Нет. Я позвонил. Теперь не ждут.

— И на что вам, семейным, такая работа?

— А почему? Работа нормальная. Хорошо платят. Никто не обижается. Ну а неудобства некоторые — так их не миновать. Такова специфика. Посылают — не отказываемся. Не даром просят. Это и держит. К тому ж мне обижаться не на что. Езжу в тайгу не часто. Не то что те, на базе. Так что я доволен.

— А дети имеются? — спросил Никодим.

— Двое. Парни. Оба в техникуме.

— Счастливый, — вздохнул старик. И подвинул гостю поближе горячие котлеты, грибы. «Этому повезет внуков дождаться», — подумалось.

— А ты что ж, один здесь? Без семьи?

— Нет у меня никого, — опустил голову Никодим. И чтоб избежать дальнейших расспросов, добавил: — Бабу сам потерял, а родичей война взяла.

— Вон он что! Видно, потому ты и забрался в глухомань, чтоб подальше от всех и от себя?

— От себя хрен сбежишь. Да и не потому я тут. В лесу весь род наш работал. К другому делу непривычные. Да только в деревеньке моей весь лес извели в войну каратели. Сожгли. Думали, вместе с партизанами. Ну а война закончилась, вернулся я. Только от участка моего одни угольки. Вот так-то оно. А покуда прежний лес вырастет — три жизни прожить надо. А быть лесником на пожарище не смог. Вот и воюю нынче с твоими геологами. Каждый день. Вороги мы промеж собой лютые.

— Почему? — удивился гость.

— За тайгу все.

— А что в ней не поделили?

— Это я в Охе расскажу кому следует, — нахмурился Никодим.

— Значит, дело далеко зашло?

— Дале некуда. Ныне поперек горла мне разбойники те. Гляжу на их — внутри щемит. Почему такие бездушные? Понять не могу, — говорил Никодим, погрустнев.

— Обидели чем?

— Всяко было. И это. И хуже.

Оба помолчали. И внезапно гость заговорил:

— Все мы в чем-то друг перед другом виноваты. Вольно или невольно. Да только знаешь, отец, я в городе не сразу работать стал. Поначалу много лет в тайге — на выезде был, как и эти… Сам понимаешь, бесследно не прошло. Желудок сдал. Боли допекать начали. Да так, что ни жизни, ни заработку не радовался. Вначале по санаториям ездил. Лечился. Не помогло. Положили на обследование в больницу. А потом и говорят — оперировать тебя надо. Три четверти желудка удалять. Язва у тебя. С одной четвертью останешься. Я от такого предложения чуть с ума не сошел. Ну что я стал бы делать с этой четвертушкой? Как жить? А врачи добавляют — курить, выпивать — категорический запрет. Острое, соленое, жареное, жирное тоже нельзя. С час про «нельзя» говорили. А можно, оказалось, лишь молочное. Чего я терпеть не могу. Ну, думаю, нет, уж лучше с месяц пожить по-человечески, а там… Чем годы подыхать. Ну и убежал я из больницы. Ночью, через окно. В исподнем. От врачей и операции. А утром уехал в тайгу. К леснику. Мы на его участке два года работали. Тоже не всегда ладили. Но знал я, что помогает он людям. Травами лечит. Ну и вперся ночью. Как к тебе. Он все права имел выставить меня из дома. Но лет. Сказал я ему все. О болезни, о врачах, об обещанной четвертушке. Выслушал он меня. Настой какой-то дал. Тягучий, приторный. Я выпил. И невпрок. Вырвало. Покачал головою лесник, ощупал мой желудок. И взялся за меня. Настоями да отварами выходил. Целый месяц со мною мучился. Все же на ноги поставил. Да так, будто новый желудок приладил. С тех пор и не кольнуло ни разу. Так вот лично мне и доказывать не надо, что тайга человеку очень нужна. Ведь из нее для меня лекарства лесник тот брал. И если бы не она да не лесник, не сидел бы я теперь здесь.

— Как зовут-то тебя, мил человек? — подобрел к нему старик.

— Ашот мое имя. А тебя?

— Никодим. А там как хочешь. Иные Акимычем зовут.

— А чем тебя, отец, обидели наши ребята? — спросил Ашот.

— Ты нынче того лесника вспомнил. Доброе его. Но неужели пониманье это приходит лишь тогда, когда болячка носом ткнет в нужность нашу, лесовичью?

— За других не ручаюсь. Я о себе сказал. Все по-честному. Ко мне — так, к другим — не знаю.

— Вот спрашиваешь ты, чем обидели меня? Была на участке моем поляна. Вся березоньками обсажена. Светлая. Даже в дожди. Эти березки я из тайги на нее пересадил. Десять лет. Каждый день их холил. И нарадоваться никак не мог. Тяжко станет — я к березам шел. А они стройные да кудрявые росли. Больше сотни. Я даже разговаривал с ними. Но пришли эти геологи и вырубили березки. Все. Даже не предупредили меня. Я б их на другое место пересадил. Они по зрелости своей — людям сгодились бы. Да и деток бы после себя оставили. Тайге. Так нет… Извели. Молча. А ведь на березках тех чага росла. Видал, наверное? Наросты. На грибы видом схожие. Так вот чага та все желудочные болезни лечит. Да как! Только не стало у меня теперь чаги. И березок тех не стало.

— Ничего не поделаешь, отец. Плохо, что тебя не предупредили заранее. Но прокладка профиля задержек не терпит. Тут ничего не поделаешь. Вот если нефть найдут — город здесь построят. Да и тебе не век здесь жить. Получишь пенсию, станешь в городе жить. В благоустроенной квартире. Как первый старожил этих мест. И ребятишкам будешь рассказывать, какое здесь было жуткое место.