— С чего это ты на него взъелся?

— Мы ж его из шпановской кодлы вырвали. Он там напрочь прикипелся. Уже кайфарил. У шпаны все запросто. Они все обсчитали загодя. За своего выродка Наташка все отдаст. А та к нам возникла сама. Воет не своим голосом, мол, с мужиком помогли, защитили от него, теперь спасите сына. Деньги из дома крадет. И говорит, что проиграл их вам в карты. Коль долг не вернет, убьете его. Ну а сама вся трясется, бледная: «Ребята! Зачем он вам? Верните его мне! Ведь я на хлебозаводе так мало получаю, едва на жизнь хватает». — Выматерился Сашка и продолжил: — Наташку мы домой отправили, но так и не врубились, чего она хотела. Нашмонали Борьку у шпаны. Знала б мать, чем он там занимался. Короче, устроили разборку и засветили ту кодлу ментам. Иначе нельзя, другого хода не имелось. А Борьку к себе забрали. Вломили для начала, но за дело. Пусть сам вякнет, говнюк. В шпановской кодле Борьку уже петушить хотели. На иное не годился. Там такое случалось. Но не в карты твой отморозок проиграл. Задолжал на наркоте…

— Я понял! — помрачнел Герасим.

— Короче, мы разделались со шпаной, и долг Борьки вместе с пацаном перешел к нам. Мы его держали, пока ломка прошла у него. Начинал ныть, получал по соплям. А за наше убирался в квартире. И под замком сидел. Чтоб новых приключений на жопу не нашел. До тебя это все было, слышь? Но, главное, ему вламывали за то, что он у пас тыздил бабки. И трехал, будто ты его заставлял. Оттого возникали. Он для себя их тыздил. А куда девал, хрен его душу поймет. Знай — за деньги Борька пойдет на все. Уж очень жадный на них. Не посмотрит, у кого тыздит. И кентуется только с выгоды. Душой, натурально, ни к кому не приклеится. А может, и нет ее у него вовсе.

Герасим ворочался на сене. Ведь вот звал с собой на сеновал, поговорить хотел с мальчишкой откровенно, выяснить, правду ли сказал Сашка. И для чего Борьке деньги? На что их копит?

Мужик решил не спеша понаблюдать за пасынком. Не может быть, чтоб не попался. А уж тогда вытряхнуть из пацана правду.

Мать не жаловалась на исчезновение денег.

«Может он не у каждого ворует?» — подумал, усмехнувшись, и сам не поверил в собственное предположение.

Герасим рассказал Наталье о встрече с Сашкой. Не умолчал и о деньгах. Та плакала:

— Гер! Ну что я могу? Побить? Лупила его. А толку? Только и осталось убить. Но ведь сын. Он у меня единственный. Плохой иль хороший, терпеть надо. Такого Бог дал! Хотя, честно говоря, крутым не верю.

— Но у меня точно воровал! Да и Саньке к чему брехать? Я другого боюсь. Начнет воровать напропалую, без оглядки, пришибут его где–нибудь. И еще, для чего он копит?

— Знаешь, у него отец был таким. Пить не сразу стал. Иначе я не вышла б за него. С виду нормальный парень жил. Не лентяй, не дурак, учился на ревизора. Мы ж с ним и познакомились в техникуме на вечере.

Два года встречались. Конечно, замечала, что однокурсники его сторонились. Никто с ним не дружил. А однажды после лекций того побили прямо в аудитории, потребовали, чтобы убрали из группы. И до Наташки дошли слухи, что ее парень — вор, украл стипендию, а в общежитии стащил вещи у студентов. Его снова поймали и побили жестоко. «Как же будешь работать ревизором, если на руку слабый? Тебя ж в тюрьму посадят», — предупреждали его. Но бесполезно.

, Наташка его любила. И верила, что сумеет убедить, отбить охоту к воровству. Тем более что Николай слушался ее, был нежным и ласковым, тихим и покладистым. Он приходил к ней с цветами и конфетами, говорил о любви. И Наташка верила. Она без колебаний согласилась стать его женой. Ей очень нравился покладистый, послушный парень.

Неприятности у них начались, как только Николай приступил к работе. Наталья узнала о нем такое, во что не сразу поверила. Ее муж стал выпивать, брать подарки. Николая начали ругать, пригрозили увольнением. Но он не хуже всех знал, что молодого специалиста не имеют права уволить или отдать под суд. С ним станут мучиться все три года, воспитывать, убеждать. А он будет делать свое, только незаметно.

Николай, как и некоторые другие, сколько ни пытался, не в силах был отказаться от угощения. Едва завидев накрытый стол, не мог удержать слюну и дрожь во всем теле, даже приглашений не ждал. Тут же садился за стол и не ел, а жрал. Он ни в чем не знал меры. Его, изрядно подвыпившего, можно было уговорить на что угодно. Этим умело пользовались пройдохи.

Вот так и Борька, весь в отца пошел. Еще в первом классе заявил матери, что не хочет ходить в школу.

— Почему? — удивилась Наташка.

— А зачем?

— Это твое будущее, работа!

— Если работа, почему мне не платят?

— Ненормальный! Знания тебе нужны! — возмутилась мать.

— Вовсе не так! Теперь главное — научиться считать! А еще уметь драться! Жизнь такая пошла!

И как ни уговаривала сына, в четвертый класс он так и не пошел.

Наташка не сумела убедить Борьку. Да и не до него ей было. Уходила на работу — сын еще спал, возвращалась — уже спал. По выходным, за стиркой, уборкой, баней, вовсе не до Борьки было. Он это знал. И жил, как ему нравилось. Когда Наталья пригрозила, что приведет в дом отчима, Борька не поверил и, криво усмехнувшись, спросил:

— Иль так быстро зажило, что недавнее забыла?

— Хозяин нужен нам! — покраснела мать.

— Кому? — ехидничал пацан.

— Дом пора подправить. Вот–вот развалится. Тебя пора I! руки брать, совсем отбился!

— Чужому меня собралась доверить? Как бы не так! Я любого отсюда шугану. Свой папашка помниться станет до гроба. Не хватало, чтоб чужой вламывал!

Женщина задумывалась и откладывала с замужеством. По стоило Борьке провиниться, баба снова затевала об этом разговор, пугала сына, и он со временем привык, даже подтрунивал над ней:

— А какого приведешь, из алкашей иль бомжей?

— Хорошего человека найду!

— Ой, размечталась! Таких давно расхватали! Кому плохой нужен? Вот и приволокешь какого–нибудь наркомана! Иль забулдыгу! Он нас за бутылку загонит!

— Не все ж такие! — спорила мать,

— Я город лучше знаю. Он на две части разломился, на нормальных и отморозков. Первые — все занятые, семейные. Из вторых — никто не нужен. Если приволокешь, отца ворочу в дом. Хоть больно, но это свой. Чужому не дам у нас жить!

Но мать ответила, как отрезала:

— Тогда ты бери на себя дом, огород и хозяйство! Все равно не учишься, так хоть делом будешь занят. А то сам ни в хрен собачий негож и мне мешаешь! Если и дальше так, самого из дома выкину. Не учишься и не помогаешь, только дармоедствуешь! Сколько можно терпеть? Да еще грозится, говно собачье! — Влепила по заднице. Борька даже внимания не обратил. А через неделю в доме появился Герасим.

Нет, он не выпивал. И ладони его рук были жесткими, мозолистыми. Он мало говорил. Почти не обращал внимания на Борьку. Лишь изредка оглядывал.

Отчим не заискивал перед ним. Крайне редко обращался к пасынку. И у того не было повода жаловаться на него.

Они исподволь присматривались друг к другу, не упуская ни одного промаха. Герасим замечал все, но в большинстве случаев молчал, жалея самолюбие пацана. Тот не умел держать язык за зубами. Приметив в первый же день рваную пятку на носке отчима, фыркнул в кулак и указал матери на бедность гостя. Увидел латку на рукаве рубашки, небритую шею и спросил:

— Из бомжей возник к нам?

— Почему? Я домашний, — заикнулся Герасим.

— Отчего штопаный? — показал на рукав.

Человек смутился:

— Первую попавшуюся надел. Не глянул хорошо.

— А носок тоже дырявый у тебя, — поймал момент, когда Наташка подошла к столу.

— Слушай, Борька! У тебя трусы из–под брюк вылезли и сопливый платок комком в кармане топорщится. Из ушей сера на шею потекла. И волосы с утра не причесаны. Из носа цигарки до подбородка повисли. А ну бегом, приведи себя в порядок! Уж потом мне укажешь!

Пацан боком выскользнул на кухню. И уже через щелку в занавесках разглядывал гостя. Тот все видел.