—

Ты свое мнение противопоставил мнению коллектива. Тебе было с кого брать пример. Новшества хороши в других местах! Но не з

десь!

— внезапно встал Погорелов и резко повернулся к Яровому: — Я нам еще нужен, товарищ следователь?

—

Есть еще несколько вопросов. Сядьте, пожалуйста, — попросил Яровой Погорелова. Тот сел.

—

Скажите, лично вам приходилось беседовать с Евдокимовым?

—

Доводилось, а как же? Я подсказывал ему, как воздействовать па психику и мышление заключенных, которые были на грани разрыва с фартовыми. Ему эта работа удавалась. Сами понимаете, одно дело — мои беседы, другое — постоянное общение на работе, и бараке. Он был наглядным примером.

—

Среди этой прослойки заключенных у него были друзья? — спросил Яровой.

—

И даже много. Те, какие освободились, писали ему. Приглашали к себе. Посылки присылали.

—

Они тоже были вашими людьми?

—

В основном, да. Благодаря Авангарду. Чем больше становилось их, тем меньше преступлений совершалось в зоне. И в этом немалая заслуга Авангарда.

—

Ну а враги у него имелись?

—

Этих было много, — опустив голову, вздохнул Иван

Гаврилов

ич.

—

И кто же?

—

Гораздо больше, чем друзей. Всех и не упомнишь так сразу.

—

А вы постарайтесь, — настаивал Яровой.

—

В основном, это «фартовые». Воры «в законе». С ними мы проводили усиленную работу. Естественно, не обходилось без крайних мер. Я имею в виду наказания. Такие, как шизо, ограничения в питании.

—

Я спрашиваю о врагах Авангарда, о тех, кто могли стать его потенциальными

убий

цами.

—

Я о них и хотел сказать.

—

Продолжайте, — попросил Яровой.

—

Ну, был здесь у нас Клещ. Так вот он. Его мы на Камчатку отправили. Тоже на Особый режим. Неисправимый преступник.)тот был самым опасным для Авангарда.

—

Почему?

—

Авангард знал, что Клещ особо жестоко обирал заключенных. Мор этот долгое время не работал. Жил сначала за счет дани. Потом мало показалось, силой отнимать стал. У стариков! Эдакий лоб! Те, конечно, молчали, голодали подолгу. Иные на работе от недоедания постоянного сознание терять начали.

Сил у них не стало. Ведь этот подлец не просто ел,

а и в

запас крал, чтобы было что в обмен предложить на деньги и побрякушки тем, кого не смог бы силой одолеть. Ну, понятно. Авангарда это возмутило. Научил он стариков, как сберечь свои пайки от рук Клеща. Те послушались. Но когда Клещ их прижал, один сознался, кто их надоумил. Клещ хотел разделаться с Авангардом. Но тотпредвидел заранее. И узнав, выследил, где тот отнятые и выменянные побрякушки прячет, сказал нам. При обыске изъяли их у него. А за сопротивление и угрозы — в шизо посадили. Там он остыл, поумнел. Мы понимали, что играем с огнем и подвергаем довольно реальной опасности жизнь наших помощников. Но иного выхода не было.

—

Почему вы считаете, что Клещ наиболее опасен, как предполагаемый

убийца

?

—

Он самый агрессивный и умный из всех, кого мы отправили на Камчатку. Злопамятен. Мстителен. Жесток.

—

И все же, почему он?

—

На Камчатку мы его отправили не только из-за Авангарда. Он действовал четко. Скажет кому, что отомстит, так как ни карауль, он свое слово сдержит. Знали мы это. Пообещал он такое и в отношении Авангарда. Но, знаете, выполнял он свои обещания не в тот день. Выжидал. А потом мы находили того человека мертвым. С полным отсутствием насильственной смерти.

—

А где находили?

—

В бане, за бараком.

—

И много? — оживился Яровой.

—

Двое или трое. Точно не помню. «Висячки» остались? Не раскрыли? — спросил Яровой.

—

Да. Никто не мог признать их смерть

убийст

вом. Ведь умершие были чифиристами, пожилыми людьми. Но вот сердцем все мы были уверены, что это дело рук Клеща.

—

Вот этим бы стоило вам заняться всерьез, а не искать пылинку в чужом глазу, — пыхтел Виктор Федорович за спиной.

—

Я пришел к вам подписать больничный лист. Другие вопросы потом обсудим, — ответил Погорелов.

—

Я прошу отвечать на мои вопросы, — оборвал их Яровой.

Иван Гаврилович извинился.

Уточнив дату отправки Клеща на Камчатку, Яровой вскоре закончил допрос Погорелова. Тот ушел. Яровой спросил Виктора Федоровича, где живет врач.

—

В зоне.

—

Сейчас он здесь?

—

Конечно.

—

Сколько лет он работает в лагере?

—

Давно. Должен помнить этого Евдокимова.

—

Пригласить его можно? — спросил Яровой.

—

Сейчас?

—

Если не спит, — направился к двери Виктор Федорович.

Вскоре он вернулся вместе с доктором.

Яровой приветливо поздоровался с врачом. Познакомились.

—

Садитесь, доктор. Я постараюсь долго не задерживать вас.

—

А мне торопиться некуда. Рад побыть в нормальном человеческом обществе. Это для меня редкий подарок, — прищурил тот близорукие глаза.

—

Скажите, доктор, вам был знаком заключенный Авангард Евдокимов? — спросил Яровой.

—

Вроде имелся такой. А что случилось?

Яровой подал фотографии:

—

Кто вам здесь знаком?

—

Вот этот, — указал врач на Скальпа.

—

Что вы о нем знаете?

—

Мне, кроме его болезней, ничего не могло быть известно, — развел руками врач.

—

Почему?

—

Игорь Павлович запрещал мне общение с больными вне санитарной части.

—

Как он это объяснял?

—

Говорил, что убить могут.

—

За что?

—

Не знаю. В подробности не вдавался.

—

Скажите, доктор, чем болел вот этот человек? — указал Яровой на фото Скальпа.

—

У него относительно легкие заболевания были — гастрит и геморрой.

—

А сердце?

—

Нет, оно у него всегда было здоровое. Никогда не жаловался, да и предрасположений к сердечным заболеваниям этот человек не имел.

—

Часто ли он обращался к вам?

—

Не чаще других.

—

А почему помнится?

—

Он фельдшер.

—

О себе он говорил вам?

—

Нет. Кроме этого, ничего не знаю о нем. Бондарев запрещал разговоры, не связанные с заболеваниями, — беспомощно развел руками врач.

—

Были ли в зоне случаи смертности, вызывавшие у вас подозрения в хорошо замаскированном

убийст

ве?

—

Нет. Не было. Не только у меня, но и у судебно-медицинского эксперта, которого иногда вызывали из Певека Погорелов или Бондарев.

—

Спасибо, доктор. Подготовьте мне выписку из истории болезни Авангарда Евдокимова. И еще раз просмотрите насчет сердечных заболеваний, — попросил Яровой.

Врач вышел. И Аркадий собрался уходить в тундру.

—

Вы надолго? — спросил его начальник лагеря.

—

А что?

—

Завтра утром к вам придут эти… кадры Игоря. Показания дадут.

—

Кто?

—

Четверо их.

—

Спасибо.

—

Вы долго не гуляй те. Завтра у вас трудный день, — напутствовал Ярового начальник лагеря.

Аркадий махнул рукой. Трудности… К ним он привык. Да и трудности ли то, что ожидает его завтра. Яровой знал, самое трудное еще впереди.

Он шел в покрывшуюся легкими сумерками тундру. Через два- три часа солнце коснется седых неприветливых скал. Постоит неподвижно некоторое время и снова движется по небу вечным странником.

Но сейчас тундру сумерки легким платком голубизны укрыли. Гулко потрескивает в горах мороз. Ухают умирающие гранитные сердца скал. Слышно, как катится вниз срезанная холодом голова скалы. Эхо, подхватив умирающий стон, понесло его к небу, передразнивая последний голос на все лады. Скале больно. А эху хоть бы что. Скале — горе, а эху — забава. У скалы есть сердце. Пусть из гранита, пусть холодная, но есть плоть. У эха ничего нет. Только язык. Злой, бабий. Все, что подслушает, всем расскажет. Бездушное. Наверно, потому всевышний, хозяин тундры, сделал его невидимым. И оставил здесь, как зло. Будь эхо досягаемым, давно разорвали бы его на части злые волки. Ведь это эхо подхватывает их вой и уносит далеко в тундру, распугивая на пути все зверье. И лисы, и зайцы злы на эхо. Но оно живет. Живет, как голос тундры, как скрытое ее дыхание.