—

Скажите, Виктор Федорович, вы сами что-нибудь об этом Скальпе знаете?

—

Нет. Но из-за него и подобных много перенес. Теперь все иначе. Все, что мне надо, зэки сами расскажут. Не станут темнить. Знают, я никого к ним не подсылаю. Не шпионю за ними. Доверяю разумно. И на это имею свои основания. К тому же метод «стукачества» всегда считал недостойным. Это грязно. Если не сказать большего. У меня «мушки» тошноту вызывают. И что зэки! Я сам бы каждого предателя гнал! Я ведь войну с партизан начинал. Вы меня понять должны, немало мы от предательства натерпелись. Потому мне отвратителен любой, способный на такую мерзость! И считаю я, что человек, пользующийся услугами подлеца, сам в чем-то таков же… Это проявится, если жизнь поставит его в определенные обстоятельства. Да и не оправдал себя этот метод. Все потому, что подлец никому не может быть предан. Он подлец всегда, во всем и со всеми. У него нет друзей, нет убеждений. Это особый сорт людей. Непорядочность — их первое и второе «я». Человеку присуща преданность совести и разуму. А для них эти понятия — камуфляж. И я бы таких наказывал самым жестоким обрядом за потерю достоинства! — сцепил кулаки начальник лагеря так, что они побелели, и продолжил: — Ведь подлец, заложивший зэка, может и оговорить его. И идет на это только из личной выгоды. Порою мизерной. Но завтра ради этой самой выгоды он и меня поставит под угрозу. Точно также наплевав на меня, как на того зэка. Все в зависимости от того, чья чаша весов надежнее, на того и работает. Но я не хочу пользоваться помощью кретинов! Это я вам как человек говорю. А как начальник лагеря двумя словами скажу: не доверяю им. Одно дело иметь оперативных сотрудников. Наших людей. Другое дело — сотрудничать с подонками…

—

Но Бондарев этим не пренебрегал, имел «сук»! И немало!

—

В этом наши убеждения с ним расходились. Но только в этом!

—

А не слишком ли серьезны были расхождения?

—

Возможно! Но я об этом пока не задумывался. Да и к чему теперь! Игоря нет. Он умер. А о покойниках не надо говорить худое. Все ошибки с ним ушли, — опустил голову начальник лагеря.

—

Скажите, как вы проверили своего Степана? Его искренность? Может, он просто моральный багаж себе зарабатывает? И «двойное дно» имеет? — пересел поближе к Виктору Федоровичу Яровой.

—

Был случай.

—

Расскажите.

—

Подрались тут зэки однажды. Все вверх ногами в бараке поставили. Нары в щепки. Морды в лепешку. Жутко было смотреть. Вошел я и кровь застыла. Спросил, в чем дело? Молчат. Тогда решил подозрительных в шизо отправить. Тех, кто по прежним заварухам отличился. Смотрю, Степан в барак вошел. «Бугра» о чем-то по фене

[18]

спросил. Тот еле языком ворочает. «Президент» ко мне. Ну и говорит: «Отпусти мужиков. Невиновных взад. Я сам с ними разберусь», — начальник рассмеялся воспоминаниям и добавил: — И верно. Разобрался. И наказал драчунов сам. Работой. Ты же знаешь, что «воры в законе» не любят трудиться. Так он их приручил. Сам. Хотя и «президент». Всю неделю сверхурочно бараки утепляли к зиме. Мы диву давались. Все участники драки работали. А зачинщика еще и дополнительно наказал. Два часа тот на мнимой стреме стоял. А дело было летом. Комаров тучи. А на стреме пошевельнуться нельзя. Запрещается. Вот и вернулся он в барак: морда — хуже, чем после драки. Опухла — глаз не видно. Вызвал я Степана. Хотел его наказать за издевательство над человеком, а он мне и говорит: «Наказывайте! Воля ваша. Только если я такое прощу, завтра вы мучиться будете».

—

А что произошло? — не выдержал Яровой.

—

Картежники передрались…

—

Почему драка завязалась?

—

Эти двое новички были. Соблазнили еще двоих. А остальные пришли и накрыли. Сначала только четырех били. Потом друг друга, как в бараке бывает. Кто-то кого-то толкнул, пнул. Все с мелочей. Но теперь я с этим беды не знаю. Степан не допускает. У него друга в карты проиграли. Зарезали. С тех пор видеть не может картежников.

—

Повезло вам с президентом?

—

Так ведь «президентство»— это просто дань традиции. По сути он просто бригадир зоны. Я с ними все время нахожусь. Квартиры мне, как холостяку, не дают. Вот и торчу тут сутками. От нормальных людей отвык. Все с этими. Допоздна говорю с ними в бараках. С каждым. На любую тему. На работе — я снова среди них. И так целыми днями. Вызвали как-то в Магадан для отчета. Ну и говорят — отдохни, мол, показатели у тебя хорошие. Имеешь полное право. А я на третий день взвыл. Не хватает мне моих мужиков. Ну хоть пешком беги! А тут непогодь держит. Отсутствие транспорта. Я чуть с ума не сошел от безделья. Сущее наказание, а не поездка. Когда подлетать к Певеку стали, — в горле комок от радости. И они… Тоже обрадовались. Письма суют. Показывают.

—

У одного— первый внук родился. А дед здесь… Эх, горе. Слезу с кулак величиной льет. Другой хвалится — семье квартиру дали. У третьего— дочь институт закончила. Слушаю я, а руки дрожат. Обнять их хочется. Мужиков моих. Ведь заботы-то их одолевали человеческие. Такие же, как у нас с вами. Чистые! И ночами они им тоже спать не дают. Вот говорят, что у настоящих воров нет семей. Не положено, мол, по воровскому «закону». Но не у всех же так! Знаешь, иные и вправду бывают гнусными. Но ведь и это — человек. Лепи из него — покуда стариком не стал!

—

Да, но вот моего Скальпа тоже лепили. Ан ничего из этого не получилось. Осечка! Вот вам и тот же человеческий материал! — возразил Яровой.

—

Видите ли, это — «сука». А они сплошь на корню испорченные. Кстати, забыл вам сказать, что Степан сегодня кентов пришлет. Какие с этим Авангардом сидели. Помнят и знают его хорошо.

—

Спасибо ему передай те.

—

Да! А вы знаете, что он мне сказал? — прищурился Виктор Федорович.

—

Что же?

—

У него на этого Скальпа свои обиды. И «президенту» Авангард сумел напакостить. Именно потому сам хотел счеты свести. По выходу из лагеря. Но сказал, что как «президент» не хотел признаться. А как свидетель имеет право не давать о себе этих показаний, — Виктор Федорович рассмеялся.

—

Неплохо подкован ваш Степан! Далеко не каждый юрист знает особенности прав свидетеля, — покачал головой Яровой.

—

Права они хорошо знают…

—

Да, это понятно…

—

Кстати, кенты, каких «президент» пришлет, будут говорить то, что они знают. Но их слова могут расходиться с мнением п выводами Степана. Сами понимаете, все люди разные. Сколько нас— столько восприятий, мнений, — говорил Виктор Федорович.

—

Если бы было иначе— это меня в данном случае только насторожило бы… А через полчаса в дверь постучали.

—

Войдите! — не повернул голову начальник лагеря. В кабинет пошли три зэка. Они нерешительно мялись у порога.

—

Проходите. Чего стали.

—

Нам Степан объявил: всем, кто помнит Скальпа — к вам прий

ти,

— гудел морщинистый седоголовый дед.

—

Напутал ты, Лукич! К гражданину следователю мы, — перебил его второй визглявым бабьим голосом.

—

Помолчи, Семен, — оборвал его Лукич.

Третий угрюмо глянул на всех. Причесал пятерней лохматую голову, прошел к табурету, на котором сидел до этого «президент».

— Я прошу остаться одного, ну пусть это будете вы, — указал Яровой на сидевшего у окна зэка. — А когда я с ним закончу разговор, он позовет вас, Семен. Потом вы, — глянул Яровой на Лукича. Лукич и Семен молча вышли. Зэк подвинулся ближе. Внимательно смотрел на Ярового. На листки протокола допроса.

—

Вы знали кого-либо из этих? — показал Яровой несколько фото.

—

Знал. Вот этого, — взял человек фото Скальпа.

—

Что вы о нем знаете?

—

Сволочь он.

—

Расскажите все, что помните, — попросил его Яровой.