—

Что он ответил на мою просьбу?

—

Ждет вас у себя, — повернулся к Яровому начальник лагеря. «Президент» лежал на своих нарах спиной к двери. Один. Больше в

бараке никого не было. Он не повернулся на шаги, когда Яровой молча подошел. Сел на нары напротив. Только увидев его, «президент» быстро приподнялся. Потом уселся, свесив ноги.

—

Здравствуйте, — сказал Яровой.

—

Здравствуй, — сглотнул слюну «президент». Они молча, настороженно изучали друг друга.

—

Фотография у тебя? — принял Яровой разговор на «ты».

—

Где ж ей быть еще?

—

Зачем хотел встречи?

—

Значит, понял! Молодец! — хохотнул «президент».

—

Так что хотел?

—

Ты один пришел? За дверью чисто?

—

Как видишь. Говори, что хотел. Я тороплюсь.

—

Времени мало? Торопимся? Я тоже торопился. Да вот придержали. Теперь зарок дал никогда не спешить, — смеялся «президент».

—

Зачем Бондарева хотел опозорить? — спросил Яровой. «Президент» сразу оборвал смех. Побагровел. Наигранную веселость как рукой сняло.

—

Нет, гражданин следователь, не опозорить, здесь не позором, а организованным убийством пахнет. А перед кодексом все равны. Так нам говорят, когда «законного» вора вместе с «сявкой» на работу гонят. Вот и мы говорим: Бондарев виноват. А вы проверить обязаны.

—

Неубедительную вы версию выдвинули, — нахмурился Яровой.

—

Где? В чем?

—

В те годы, когда Скальп освобождался, Бондарев уже в этом лагере работал. Как же мог он управиться здесь и в Певеке одновременно?

—

Тебе это легко установить будет. Бондарева на полгода опять отравляли в Пенек. В то время там начальник лагеря погиб. Как — не знаю. Но Бондарь был там, покуда нового начальника подыскали Послали его в Певек потому, что он не только лагерь, а и всех зэков знал. Но облажался он с «суками». Отправили их ночью на пароходе, а утром зэки узнали— бузу подняли. Бондарева самого чуть не пришибли. Нашел кого спасать! Развел сучню по всем лагерям, паскуда!

—

Чего кричишь! Сам тоже имеешь и «сук» и «шестерок». В каждом бараке. А Бондареву «суки» к чему были? Почти в каждом бараке работяги имелись. Они ему при вас многое говорили. Открыто, не прячась!

—

При мне?!

—

Ну, не при тебе, при других!

—

Брехня! Работяги никогда не сидели с фартовыми в одном бараке. В Певеке тем более. Их дальше Магадана не посылали. За то фартовые уважают работяг, что они начальству жопы не лизали. Будь то Бондарь или другой. Они никого не продавали. Это особый народ. И их не погань!

—

Но Бондарев фронтовик! И у него с работягами всегда были хорошие отношения!

—

Ага!

Фронтовик из трибунала! Встречался он тут с некоторыми! Наслышаны, как он воевал! Да если бы не я, твой Бондарь извел бы всех зэков! Одних — в шизо! Других, как собак, стравил бы из-за бригадирства! Третьих — «сук» отдал бы на растерзание зэкам. А тех, кто слишком много знает, сам бы пришил. Есть здесь не только воры, а и мужики. Они сюда по недоразумению попали. Преступники! Так назвали вы их, а за что? Да за то, что послушались таких, как Бондарев, одни — картошку заморозили, другие— баржу на рифах потопили… И здесь послушными быками выполняли любое желание Бондаря. Калечились и замерзали на трассе. Я своих от этого уберег. И слава богу. Мне они все здесь жизнями обязаны. Все фартовые! Ни одному не позволили окочуриться от придури начальников. Они наказаны за свое уже тем, что отбывают здесь! Работают! Но сдыхать не обязаны! Ни за меня, ни за Бондаря! И я не позволю никому их загробить. Я перед зоной отвечаю за жизнь каждого. Никто не имеет права без моего слова тронуть пальцем даже самую паршивую «суку», педераста, «сявку». Я не только за живых в ответе. А и за убитого без моего ведома с любого шкуру спущу. Убийство втихую моего зэка карается той же мерой. А на смерть Скальпа и певекский «президент» не давал согласия. Не распорядился насчет жизни этого «суки». Это мне доподлинно известно. А значит, кто мог убрать его? Ответь. Кто рискнул бы своею головою из моих кентов? Никто! В этом я уверен! В своих! Но не в Бондаре! На его руках крови не меньше, чем у всех нас вместе взятых! Но с разницей большой! Мы убиваем преступников в своей касте за тяжкие провинности. А Бондарь подставлял под смерть любого, кто простодушнее оказался! Кто считался с ним, дураком! Какой же он начальник зоны? Какой он человек? Кто его так назвал и за что?

Я понимаю твою ненависть к Бондареву… Он пошатнул твой авторитет, как «президента», и ты всякими путями решил опорочить имя Бондарева, даже мертвого, в глазах всего лагеря. Не хочешь ты, чтоб достойную память сохранили о нем люди! Ты тщишься доказать, что Бондарев ничем не лучше тебя и пользовался в жизни твоими методами!..

—

Послушай, о чем ты говоришь? — прервал «президент». Кулаки его были крепко сжаты. — Ведь если жмура этого пришил бы вор, разве помогал бы я тебе этим опознанием? Я хочу одного — честного следствия! Да, ты прав, я пользуюсь оружием Бондаря! Имею своих среди ваших сексотов. Жизнь заставляет. Я должен знать о вас не меньше, чем вы обо мне. Но мои — не мечены… А вот «суки» Бондаря — до единого. Но даже и тогда они остаются зэками. А я не хочу, чтоб кто-то под нашей маркой нас же и убивал. Сегодня убили «суку», свалив все на воров, а завтра, может, начнут убивать моих кентов, зная заранее, что выйдут сухими из воды. Что «душегуба» будут опять искать среди зэков, дескать, что-то не поделили. Когда убиваем мы — нас судят. Когда убили кого-то из нас — пусть будет хотя бы расследование. Да, Бондарь умер. Но смерть — не амнистия. Словчил начальничек! Ушел из жизни невиновным. Не только зону, а и тебя провел! Мол, сгорел на службе! А я уверен, что испугался он. Что ты его расколешь. Вот и окочурился… После моей драки с Бондарем, «душегубы» не раз хотели здесь, в зоне пришить его. Я им запретил как «президент», чтобы не подох героем. Чтобы не заставляли нас перед его портретом стоять. Как перед мамой родной. И дрался я вполсилы, и отдал ему победу. Потому что он сам в мученики лез. И у меня выбора не было. Не мог я ему красивую смерть подарить. Морду побил— и ладно. Убрали его из лагеря. Значит, своего я добился. Разве мстишь тому, кого презираешь? Я — честный вор! Попался — сижу! Но я хочу, чтобы мы здесь, в лагере, все выжили и вышли на свободу мужиками, а не инвалидами… Трудно быть «президентом», гражданин следователь. Очень трудно. Ведь если

убийца

окажется вором, мне свои же кенты не простят опознания жмура. Хоть ты и без нас обошелся бы, я знаю. Но я хочу, чтобы к нам не засылали больше «сук». Чтобы им, как это делал Бондарев, не дарили перевыполнения норм за счет таких, как Гном. Он, когда помоложе был, за двоих вкалывал. Имел право вый

ти

на волю раньше. А Бондарь его выработку своим «сукам» в зачет писал. Те по половинке срока на свободу вылетали. Все наши старики за себя и за бондаревских

«

сук

»

чертоломили. Сами того не ведая. Я про то дознался через тех же «сук». Поприжать пришлось. Ну и… буза. Меня — в шизо. А Бондарю опять выгода. Еще одни массовые беспорядки подавил. А кому это на хрен все нужно? Бондарев говорил, что в Москве, где закон о досрочном освобождении принимали, наших северных условий, мол, не знают. Что только сознательные — такими он «сук» считал — на это право имеют, на волю раньше других. А остальным от звонка до звонка срок тянуть. Так что убить Бондаря или мстить ему — это означало бы правоту его подтвердить… А я не воевать с начальством сюда попал. А свой положенный срок тянуть. И хочу, чтобы закону, о каком вы так любите поговорить, нас не кулаком учили. Это любой зэк умеет, если его поменять местами с таким, как Бондарев… Ты не сердись, — помолчав, продолжил «президент», — я на обороте фото Скальпа написал «президенту» певекского лагеря два слова: «Не темни про Скальпа». И можешь ничего не говорить ему. Просто он, когда фото увидит и почерк мой узнает, поймет, что следствию твоему мешать нельзя. И там, в Певеке, многое из сказанного мною здесь станет тебе понятно. Сам поймешь, что не там ищешь. Среди нас нет того, кто нужен тебе. На этот раз ищи где ближе. Рядом с собою ищи!