—

У многих наших не только детей, никого нет. Нечем им дорожить. Не за что держаться. Не за что и ухватиться. Руки слабые. Только одно умеют…

—

Не может быть, чтобы у всех у них ничего дорогого в жизни не осталось. Не родились же они ворами. У них до «малин» была другая жизнь…

—

Была, да сплыла, — безнадежно вздохнул начальник лагеря. — О ней только воры-изгои еще помнят, такие, как «суки»…

—

А вы не делайте ставку на «сук». Ибо они прежде всего — ваши враги. Они гораздо опаснее, чем остальные.

—

Почему? — удивился майор.

—

Меченые заключенными, они знают, какой лагерь для них опаснее и всегда будут придерживаться более сильной стороны, чтобы сохранить жизнь. Не думайте, на вас они работать не будут. В лучшем случае — «липу» подкинут. В худшем — вас и продадут. Знают, с вами по выходе из лагеря навсегда прощаются, а вот с кентами — нет. Это я о тех, кому повезет до этого дня дожить. Вот и подсовывают не то, что вам нужно знать, а то, что прикажут кенты? Это их единственный шанс на спасение. Уверен, что и личные счеты со своими врагами те же «суки» не раз вашими руками сводили. С какими врагами? Да с теми же работягами, не отдавшими свою пайку хлеба.

—

Логично, — поежился майор.

—

У вас их много? — спросил Яровой.

—

Есть. А как же. Но не меченые. Вот только один уж очень загадочный. Он в одном бараке с «президентом». С час назад приходил. Что- то сказать хотел. Но я отправил его. После случая с Гномом. Да и не очень верю я ему…

—

Сами к «президенту» подселили его? — спросил Яровой.

—

Нет. Он из его касты. Тоже затея Бондарева…

Не спалось, и Бондареву. Он долго ворочался на скрипучей ветхой раскладушке. Только начнет дремать, Трофимыч ляжет навзничь и давай храпеть в самое ухо. Дано просто, а с присвистом, с утробным повизгиванием, с гудением, и раскладушка под ним трясется мелким бесом.

—

Трофимыч, Трофимыч, перестань же наконец, дай поспать! — взмолился Бондарев.

Но на пятый раз старик не выдержал. Вскочил с койки взбешенный и, обложив Бондарева черным матом, сел у окна.

—

На фронте не придуривался. Под обстрелом умел спать. А тут… Разнежился. Нервы у него завелись.

—

Да не злись. Сколько времени терпел, больше не смог, — оправдывался Бондарев.

—

Давай перекурим, — предложил Трофимыч.

—

Давай.

—

Слушай, я все не могу понять, зачем этого Ярового сюда привез?

—

Ему в Певек надо. Да аэродром пурга перемела. Пока расчистят… Сам знаешь, как туда попасть, — ответил Игорь Павлович.

—

А видать с головой мужик. Вишь, как в точку с Гномом попал! Как будто заранее знал.

—

Что тут особого? Случайное совпадение. До этого, сам знаешь, сходило. Гном, наверное, с Шило заелся. Тот и встал на дыбы. А ну их всех на хрен. Голова кругом идет.

—

Пойдет, еще бы! О Яровом, поди, и в Москве знают. А кто мы с тобою против него? Говнюки! Тебя под зад выперли с начальников лагеря. А у меня — десять классов неполных, сам знаешь… Вот вернешься в Магадан и, как знать… Вытащат тебя на партбюро и дадут… Хорошо, если выговором отделаешься. Но может случиться и серьезнее. Яровому ты многое рассказал. Он слушал, запоминал. И ему кое-что не понравилось. Сделает он тебе «заячью морду» и Магадане. И не только тебе. Всем нам, — крутил головою Трофимыч. — А и прав будет.

—

Ну а что мне теперь? Партбюро свое слово сказало. Им, видишь ли, тоже мои методы работы с зэками не понравились. Будто иначе можно. Попробовали бы сами…

—

Ты партбюро не трожь! — вскипел Трофимыч. — Там с тобой еще мягко обошлись. Биографию твою во внимание взяли… А то бы… Нет, Игорь, там с тобой верно решили. И ты обиженного из себя не корчи. А то я тебе такое напомню, что если бы в Магадане о том знали, не сидел бы ты сейчас тут.

—

Ну, напомни! — озлился Бондарев.

—

Помнишь, машины в пургу замело? С продуктами. А в лагере один только хлеб был. Фартовые бузу подняли. Из-за этого. Так ты не их, а работяг послал.

Я

тогда начальником отряда был. Мы и пошли. Семь километров. Всю жизнь я их буду помнить. Машин было три. А нас ты послал тридцать человек. Пурга была страшная. Пришли мы туда, а машины с бортами занесло. Лопату снега откинешь, а за эта время две нанесет. Снег — хоть зубами грызи. Жесткий, спрессованный. Несколько часов провозились, а толку никакого. Одежда коробом, от мороза стоит… Сколько людей тогда без толку пообморозилось! А двоих так и не спасли. Замерзли. Из-за тебя. Ты ж приказал нам не возвращаться без машин. Помнишь? — глянул Трофимыч.

Бондарев опустил голову. Руки его подрагивали.

—

Но ведь даже горсти крупы не оставалось. Сам знаешь. Вынужден я был что-то предпринять.

—

Да, но через день пурга закончилась.

—

Кто ж знал, что так получится, — оправдывался Игорь Павлович.

—

Дорого стоили твои приказы. Ох, и дорого, — вздохнул Трофимыч.

—

А ты бы на моем месте не так поступил? Сидел бы ждал? Так, что ли? У меня с небом телефонной связи нет!

—

У кого она была? Да разве о том я говорю? На хлебе можно было пересидеть. Работяги не роптали. Шоферы, какие с тех машин пришли, когда пурга началась, говорили, что не откопать груза, пока непогодь не уляжется. Тогда ты никого слушать не хотел. А все потому, что ты был начальником лагеря! А мы — подчиненными. И тебя тешило, что твой приказ— для всех закон. Вся беда в том, что до того, как стать начальником лагеря, ты не побывал даже в заместителях. Сразу дорвался до власти и обалдел. Это мы все понимали. Ты не созрел для этой должности. А потому и зарывался!

—

В чем? Конкретно!

—

Если тебе мало сказанного, еще напомню. Со сколькими ты здесь дрался? Со счета можно сбиться!

—

Ты вспомни о причинах прежде всего! — не выдержал Бондарев.

—

Причин не было!

—

Брешешь!

—

Назови!

—

За чифир колотил! — загнул палец Игорь Павлович.

—

А еще!

—

За карты! — загнул Бондарев еще три пальца.

—

Дальше!

—

«Президента» сам знаешь за что!

—

Ты перечислил пятерых. А избил четырнадцать. Всех давай вспомни! Всех!

—

А тебе что?

—

Как так? Мы в одной парторганизации!

—

Ну и что!

—

Не чтокай. Объясни! Это раньше та мне всегда рот затыкал. Мол, мое дело не вопросы задавать, а исполнять приказы. А теперь я с тобой не как подчиненный, как коммунист хочу говорить!

—

Понятно!

—

Что понятно?

—

Яровой, значит, повлиял? — вскипел Бондарев.

—

Глаза он мне на кое-что открыл!

—

А еще что?

—

И совесть задел заодно! Это ты завалил работу с зэками в лагере. По твоей вине многое здесь кувырком шло. Как приходили к нам преступники, так и уходили преступниками. Один раз ты проэкспериментировал, а дальше духу не хватило. Кишка оказалась тонка. Помнишь, работяг вместе с ворами в одни бригады объединил?

—

Помню, в полжизни мне эта затея обошлась. Что ни день — драка!

—

Верно! Легко ничего не дается.

—

Правильно. Но фартовые полгода бузили.

—

Ладно. Было. Зато все они людьми от нас вышли. Все до единого.

—

Дорого давалось. У меня и без того забот хватало по самое горло.

—

Не прикидывайся несчастным. Кому-то об этом скажешь, но не мне. Яровому мозги пудрил, вроде всегда воров к работягам селил, убийц — к интеллигентам. Брехун! Одного, двоих всунешь и все. Больше боялся. Шума, бузы. Я думаю, что с начальников лагерей тебя надо было выкинуть лет десять назад. Больше бы здоровья люди сохранили.

Бондарев подскочил. Глаза его остекленели от ярости.

—

Сядь, Игорь! Бежать тебе уже некуда! А насчет того, что говорю, могу и доказать. Ты не только сам хреново работал, но еще и дурной пример показал. Мальчишка-стажер не хуже нас поверил в тебя, перенял твои методы, а зэки чуть не загробили его. То-то. И в этом опять же не кто другой, а ты, ты виноват. В том, что из этого парня теперь трудно будет сделать хорошего юриста. Ты его на корню погубил. Не зэка!