Этельстан уставился на него.
— Возможно, — холодно произнес он. — Но, вне всякого сомнения, их отцы лучше нас знакомы с причудами своих детей, и это определенно их дело. И я просто не могу себе представить, Питт, каким боком это может затрагивать вас!
— Это выставит Артура Уэйбурна в совершенно ином свете, сэр.
— У меня нет никакого желания выставлять его в каком угодно свете! — отрезал суперинтендант. — Дело закрыто!
— Но если у Артура были интимные отношения с другими подростками, это открывает самые разные возможности, — не сдавался Питт. Шагнув вперед, он оперся на стол.
Этельстан отодвинулся от него как можно дальше, откинувшись на спинку кресла.
— Нам… нет… никакого… дела… до нравов… благородных… семейств, Питт. Оставьте их в покое! — Он буквально швырнул инспектору в лицо эти слова. — Вы меня понимаете? Мне нет дела до того, кто кого ублажает в постели, — это все равно никак не влияет на тот факт, что Морис Джером убил Артура Уэйбурна. Только это и имеет для нас значение. Мы выполнили свой долг, и что станется дальше со всеми этими людьми, нас не касается!
— Но что, если у Артура были интимные отношения с этими мальчиками? — Питт стиснул лежащие на столе кулаки, почувствовав, как ногти впиваются в мягкие ткани. — Быть может, Джером тут ни при чем.
— Вздор! Абсолютная чепуха! Разумеется, убийца — Джером, у нас есть доказательства! И не говорите, что мы так и не установили, где он совершил свое преступление. Он мог где угодно снять комнату. Мы это никогда не узнаем, но никто от нас этого и не ждет. Джером гомосексуалист, у него были все основания для того, чтобы убить несчастного юношу. Если бы правда всплыла, его в лучшем случае вышвырнули бы на улицу без рекомендаций, без надежды найти новое место. Для него это был бы конец.
— Но кто говорит, что Джером гомосексуалист? — спросил Питт, вслед за Этельстаном повышая голос.
Суперинтендант широко раскрыл глаза. На верхней губе у него появилась бисеринка пота — затем еще одна.
— Оба мальчика, — хрипло произнес он. Этельстан кашлянул, прочищая горло. — Оба мальчика, — повторил он, — и Альби Фробишер. Три свидетеля. Бог мой, что еще вам нужно? Или вы воображаете, будто это существо выставляло напоказ свои извращенные вкусы?
— Оба мальчика, — повторил Питт. — А что, если они сами были вовлечены в эту связь? Разве тогда они не показали бы именно это? А Альби Фробишер — при любых других обстоятельствах вы положились бы на слово семнадцатилетнего мужчины-проститутки против слова уважаемого, образованного педагога? Положились бы?
— Нет! — Этельстан вскочил на ноги, его лицо было всего на ширине ладони от лица Питта, костяшки пальцев побелели, руки тряслись. — Да, — поправился он, противореча сам себе. — Да — если оно стыковалось бы со всеми остальными доказательствами. А именно так и обстоит дело! Фробишер опознал Джерома по фотокарточке — это доказывает то, что Джером бывал у него.
— Можем ли мы быть в этом уверены? — настаивал Питт. — Можем ли мы быть уверены в том, что сами не подтолкнули Альби в нужном направлении? Не подсказали ли мы ему ответ, который желали от него услышать, тем, как задали свой вопрос?
— Нет, разумеется, ничего этого не было. — Суперинтендант чуть понизил голос. Он потихоньку брал себя в руки. — Гилливрей — профессионал. — Этельстан шумно вздохнул. — Право, Питт, вы даете волю своей неприязни, и это не позволяет вам рассуждать объективно. Я как-то обмолвился, что Гилливрей наступает вам на пятки, и вот вы стремитесь всячески его опорочить. Вам это не пристало. — Он сел, расправил пиджак и покрутил шеей, ослабляя воротничок. — Джером виновен. Он был признан виновным судом и будет повешен. — Он снова прочистил горло. — Не наваливайтесь так на мой стол, Питт, это невежливо. А что касается состояния здоровья Годфри Уэйбурна — это забота его отца, и то же самое можно сказать про Титуса Суинфорда. Ну а насчет этого мужчины-проститутки — пусть радуется, что мы не привлекли его к ответственности за это гнусное ремесло. Вероятно, в конечном счете он все равно сдохнет от той или иной болезни. Если сифилиса нет у него сейчас, то скоро обязательно будет! А теперь я хочу предупредить вас, Питт: дело закрыто. Если вы будете упорно требовать продолжать расследование, то только сильно навредите своей карьере. Вам понятно? Этим людям и так пришлось пережить страшную трагедию. Так что отныне вы будете заниматься тем, за что вам платят жалованье, и оставите их в покое. Я ясно выразился?
— Но, сэр…
— Я категорически это запрещаю. Вы больше не вправе вторгаться в частную жизнь Уэйбурнов, Питт! Дело закрыто — закончено. Джером виновен, и на том всему конец. И больше не заводите разговор об этом — ни со мной, ни с кем бы то ни было еще. Гилливрей замечательный работник, и не нужно обсуждать его поведение. Я полностью Удовлетворен тем, что он сделал все необходимое для установления истины — и в конечном счете ее установил. Не представляю, как выразиться яснее. А теперь идите занимайтесь своей работой — если не хотите, чтобы вас с нее выгнали. — Этельстан с вызовом посмотрел Томасу в лицо.
Внезапно все свелось к противостоянию между ними — чья воля возьмет верх; и Этельстан не мог допустить, чтобы победу одержал Питт. Инспектор представлял для него опасность, поскольку был непредсказуем, не относился с должным уважением к начальству и к тем, кто занимал более высокое положение в обществе, и если в нем пробуждалось сочувствие к кому-либо, его рассудительность и даже чувство самосохранения отправлялись ко всем чертям. Иметь в подчиненных такого неуправляемого человека было крайне непросто, и Этельстан мысленно дал себе слово при первой же возможности отправить его на повышение, чтобы он стал головной болью уже для кого-то другого. Если только, конечно, он не будет упрямо цепляться за это отвратительное дело Уэйбурна; в этом случае можно будет снова отправить его патрулировать улицы простым констеблем и тем самым навсегда избавиться от него.
Питт не двигался с места. Шли секунды. В кабинете воцарилась такая тишина, что казалось, было слышно тиканье золотых часов в кармане Этельстана, висящих на массивной золотой цепочке.
Для суперинтенданта Питт был очень неудобным сотрудником, поскольку Этельстан его не понимал. Он женился на девушке из знатной, состоятельной семьи, что было оскорбительно и в то же время вызывало недоумение. Зачем такая благородная девушка, как Шарлотта Эллисон, связала свою жизнь с этим неопрятным, чудаковатым, увлекающимся Питтом? Если бы у нее имелась хоть капля собственного достоинства, она вышла бы замуж за мужчину равного социального положения!
С другой стороны, Гилливрей был совершенно другим: его Этельстан понимал без труда. В семье он из четверых детей был единственным сыном. Не лишенный честолюбия, Гилливрей прекрасно сознавал, что по служебной лестнице нужно подниматься ступенька за ступенькой, в строгом порядке, заслужив каждое повышение. Для него в подчинении приказу был свой комфорт, даже красота. И тем самым он не представлял опасности для окружающих, а именно для этого и существует закон — чтобы защищать безопасность общества. Да, Гилливрей — рассудительный молодой человек, очень приятный в общении. Он далеко пойдет. На самом деле Этельстан даже как-то обмолвился, что не будет иметь ничего против, если одна из его дочерей выйдет замуж за такого человека. Гилливрей уже показал, что умеет вести себя тактично и прилежно. Он никого не восстанавливает против себя, не показывает свои чувства, чем часто грешит Питт. И у него представительная внешность, он одевается как джентльмен, аккуратно и без показухи, — чем выгодно отличается от Питта, похожего на сущее пугало.
Все это промелькнуло у Этельстана в голове, пока он смотрел на Питта, причем большая часть его мыслей без труда читалась по его глазам. Питт прекрасно знал своего начальника. Суперинтендант удовлетворительно руководил департаментом. Он редко тратил время на бессмысленные дела, отправлял своих людей давать показания в суде хорошо подготовленными — они крайне редко выставляли себя бестолковыми глупцами. И вот уже больше десяти лет ни одному его подчиненному не предъявлялось обвинение в продажности.
