— Трава совсем мокрая, — грустно сказала Мэри. — Косилка заржавеет.

— А мы ее просушим у камина в гостиной. Я не дам ей заржаветь, — пообещал Питер.

Дуайт Тауэрс провел субботу и воскресенье у Дэвидсонов, и оба дня с утра и дотемна работал — мастерил ограду. За тяжелым физическим трудом легчало на душе, на время отпускало неизменное напряжение, но Дуайт заметил — хозяин глубоко озабочен. Кто-то ему рассказал, как упорно организм кролика сопротивляется радиации. Сами по себе кролики не очень его волновали, в Харкауэе, хвала хозяину, они почти не водились; но если эти пушистые грызуны меньше всех подвержены лучевой, болезни, спрашивается — а как насчет рогатого скота? Что-то будет с его, Дэвидсона, стадом?

И как-то вечером он поделился с американцем своей тревогой.

— Раньше я про это не думал, — сказал он. — Я думал, мои быки и коровы помрут, когда и мы. Но получается, вроде они протянут дольше. А насколько дольше, ни у кого узнать не могу. Похоже, ученые этого не выяснили. Сейчас-то, понятно, я даю своим и сено, и силос, в наших горах в обычные годы давать корм надо до конца сентября — примерно полкипы сена в день каждой корове. Я по опыту знаю, иначе нельзя содержать скотину в лучшем виде. А если людей на ферме никого не останется, тогда как же? Ума не приложу.

— Ну, а если сарай, где у вас сено, оставить открытым и пускай кормятся, когда захотят?

— Я уж думал про это, но скотине самой прессованную кипу не растрепать. А растреплет, так тут же затопчет и загубит. — Дэвидсон помолчал. — Я все гадал да прикидывал, нельзя ли какую-нибудь механику приспособить с часами да с проволокой под электрическим током… Но как ни верти, а пришлось бы оставить месячный запас сена без крыши, на выгоне, под дождем. Не знаю, что и делать.

Он поднялся.

— Давайте-ка налью вам виски.

— Спасибо, немножко. Задача, конечно, не из легких, — вернулся Тауэрс к разговору о сене. — И даже нельзя написать в газеты и узнать, может быть, кто-нибудь что-то и придумал.

Он пробыл у Дэвидсонов до утра вторника, потом вернулся в Уильямстаун. Несмотря на все старания боцмана и дежурного офицера, команда, что оставалась в порту, начала разлагаться. Два матроса не вернулись из отпуска, об одном говорили, будто он убит в уличной драке, но правда ли это — не доказано. Одиннадцать матросов вернулись из отпуска пьяными, надо их проучить, а капитан понятия не имел, какая тут возможна кара. Не пускать больше на берег, когда на борту людям делать нечего, а впереди всего-то недели две — разве не бессмыслица? Тауэрс решил подержать провинившихся на гауптвахте, пока они не протрезвеют, а сам он не подыщет какой-то выход; потом велел привести их и выстроить на юте.

— Придется вам выбирать, — сказал он. — Времени у всех в обрез, что у вас, что у меня. Сегодня вы состоите в экипаже подводной лодки Соединенных Штатов «Скорпион», а это — последнее годное к плаванию судно флота Соединенных Штатов. Либо оставайтесь в команде, либо с позором будете списаны с корабля.

И, выждав минуту, продолжал:

— Впредь всякий, кто явится из отпуска пьяный или с опозданием, на следующий день будет уволен. А когда я говорю «уволен», это значит — уволен в два счета и с позором. Я в два счета велю снять с вас форменную одежду, выставлю из порта в одних трусах, и тогда мерзните и пропадайте в Уильямстауне, воля ваша, флоту Соединенных Штатов больше нет до вас дела. Вы слышали — идите и подумайте. Разойдись!

Назавтра проштрафился только один матрос, Тауэрс выставил его из порта на произвол судьбы в одном белье. На этом подобного рода неприятности кончились.

Рано утром в пятницу со старшиной-водителем за рулем служебного «шевроле» он выехал из доков и отправился в город, к гаражам на Элизабет-стрит. Как он и думал, Джон Осборн уже орудовал там над своим «феррари»; машина стояла сверкающая, в полной исправности, явно готовая хоть сию минуту погнаться за победой.

— Я только заглянул мимоездом, — сказал Дуайт. — Хочу извиниться, завтра я не смогу посмотреть, как вы выиграете гонку. У меня назначено другое свидание, будем в горах удить форель.

Физик кивнул.

— Мойра мне сказала. Удачного вам лова. Завтра на гонках вряд ли будет много народу, только сами участники да врачи.

— А по-моему, зрители должны собраться, ведь это не рядовые гонки, а самые главные.

— Очень может быть, что для многих это последняя суббота, когда они еще здоровы. И они пожелают заняться чем-нибудь другим.

— А Питер Холмс приедет?

Джон Осборн покачал головой.

— Он весь день будет возделывать свой сад. — И докончил неуверенно: — В сущности, не надо бы мне встревать в эти гонки.

— Но ведь у вас нет сада.

Физик криво усмехнулся.

— Да, но у меня есть старуха мать, а у матери китайский мопс. До нее только сейчас дошло, что крошка Мин на несколько месяцев ее переживет, и теперь она в отчаянии: что же с ним будет… Проклятое время. Буду рад, когда все это кончится.

— Все еще предполагается — в последних числах месяца?

— Для большинства из нас еще раньше. — Он что-то пробормотал еле слышно, потом прибавил: — Помалкивайте об этом. Для меня — завтра.

— Надеюсь, вы ошибаетесь, — сказал американец. — Не прочь бы я посмотреть, как вы выиграете этот кубок.

Осборн с нежностью оглядел свою машину.

— Скорости ей хватает, — сказал он. — Она бы выиграла, будь у нее приличный водитель. Но я и есть слабое звено.

— Буду вас ругать, приносит удачу.

— Ладно. А вы мне привезите рыбки.

Тауэрс вышел из гаража, спрашивая себя, увидит ли он Джона Осборна еще раз. В машине сказал старшине-водителю:

— Теперь поезжайте в Харкауэй, на ферму мистера Дэвидсона, под Бервиком. Вы меня уже однажды туда возили.

Выехали в предместья, Дуайт откинулся на заднем сиденье, вертел в руках детскую удочку, оглядывал при тусклом свете зимнего дня скользящие мимо дома и улицы. Очень скоро, возможно уже через месяц, здесь не останется ни души, ни одного человека, только собаки да кошки — им, по расчетам ученых, дается небольшая отсрочка. А вскорости не станет ни собак, ни кошек; опять и опять будут сменяться лето и зима, и увидят их только эти улицы. Пройдет время, пройдет и радиоактивность; период полураспада кобальта около пяти лет, значит, не позже, чем через двадцать лет, а пожалуй и раньше, на этих улицах, в этих домах снова можно было бы жить. Человечеству суждено быть стертым с лица земли, и мир опять станет чистым, готовым без долгой проволочки принять более разумных обитателей. Что ж, наверно в этом есть смысл.

Было еще утро, когда он приехал в Харкауэй; во дворе стоял наготове хозяйский «форд», в багажнике полно канистр с бензином. Мойра уже его ждала, на заднем сиденье лежал небольшой чемодан со всяким рыбацким снаряжением.

— Я думаю, выедем до обеда, а по дороге перекусим сандвичами. Дни такие короткие.

— Мне это подходит, — сказал Дуайт. — Вы и сандвичи припасли?

Она кивнула.

— И пиво тоже.

— Я вижу, вы все предусмотрели. — Он обернулся к фермеру. — Неловко мне вот так захватить вашу машину. Может, лучше мы поедем в «шевроле».

Дэвидсон покачал головой.

— Мы вчера ездили в Мельбурн. И уж больше, наверно, не поедем. Глаза бы не смотрели.

Американец кивнул.

— Все зарастает грязью.

— Именно. Нет, берите «форд». Бензина запасено вдоволь, отчего ж им не воспользоваться, а мне он, надо думать, больше не понадобится. Слишком много хлопот на ферме.

Дуайт перенес свое снаряжение в «форд», а старшину с «шевроле» отослал обратно в порт.

— Сомневаюсь, чтобы он поехал куда ведено, — задумчиво сказал он, глядя вслед служебной машине. — Но ритуал мы соблюдаем.

Стали садиться в «форд». Мойра сказала:

— За руль — вы.

— Нет, лучше ведите вы, — возразил Дуайт. — Я не знаю дороги и, пожалуй, еще наскочу на что-нибудь на встречной полосе.

— Я добрых два года не водила машину, но хотите рискнуть головой — дело ваше.