— Так точно.

— Хорошо. Тогда, пожалуйста, начните с этого момента и вспомните все, вплоть до минуты, когда вы встретились с нашими людьми. — Старков заметил, что я то и дело кидаю жадные взгляды на лежащую на столе пачку сигарет и, встретившись со мной глазами, кивнул.

Когда легкий, чуть пьянящий никотиновый дым в третий раз окутал мои легкие, я перевел взгляд на широкое, выходящее внутрь двора окно с успокаивающими нервы зелеными шторами, несколько секунд понаблюдал за проплывающими по хмурому утреннему небу облаками, а потом, ещё раз глубоко затянувшись, начал свой рассказ…

Порой, по мере углубления в события минувших лет, мне казалось, будто я разговариваю сам с собой и что в этой просторной тридцатиметровой комнате больше никого нет. Генерал молча слушал, время от времени кивая головой и делая какие-то пометки на чистом листе бумаги, лежащем перед ним на столе. Не знаю, что было причиной того, что в течение полутора часов Старков ни разу не перебил меня, не задал ни одного уточняющего вопроса. Может быть, дело было в том, что я старался излагать события строго в хронологическом порядке, специально останавливаясь более подробно на существенных моментах и лишь вскользь упоминая о ничего не решающих мелочах.

Я курил одну сигарету за другой и наполнял стеклянную пепельницу горой окурков. Когда пачка опустела, Старков молча открыл один из ящиков стола и достал оттуда другую. Он смотрел на меня, жадно втягивающего дым, и, казалось, этот седой, тысячу раз наученный жизнью человек в форме генерал-полковника понимает, что именно руководило мной в той или иной ситуации, и даже сочувствует мне, в один прекрасный момент осознавшему, что стою на самом краю пропасти, за которой начинается бездуховное бессмысленное существование, как у тех бритоголовых бандитов, что тысячами раскатывают сейчас по улицам больших и малых городов в сверкающих иномарках с двухсотграммовыми золотыми цепями на шеях.

И только случай, позволивший мне при помощи интуиции профессионального диверсанта стать обладателем самой большой и наиболее тщательно оберегаемой тайны «теневой власти», дал реальный шанс снова вернуться в мир нормальных, живущих по человеческим законам людей.

Я воспользовался им на все сто. Я рассказал все, что знал и о чем догадывался, и теперь, затаив дыхание, ждал решения своей судьбы и думал о Рамоне… Во всем мире для меня существовала только она одна. Только ради нее я решился на то, что мне все-таки удалось сделать в течение прошедшей ночи. Когда я закончил свой рассказ, Старков тяжело, словно вместе со мной только что вернулся из другого, параллельного, мира, встал из-за стола и медленно подошел к окну. Он открыл его, подставив лицо прохладному утреннему ветру, сложил за спиной руки и долго, наверное, не менее пятнадцати минут, стоял так, напряженно всматриваясь вдаль. Я был уверен, что мысли директора ФСБ находились сейчас где-то очень далеко от Москвы, от суеты повседневных дел и содержания лежащих на столе секретных документов. Вероятно, он размышлял о том, как сам поступил бы в той или иной ситуации, в которых оказывался я. Когда Старков снова повернулся ко мне лицом, я уже не заметил в его глазах того цепкого взгляда, которым он разглядывал меня всего полтора часа назад. Он медленно подошел к столу, опустился в кресло и потянулся за трубкой одного из восьми стоящих на столе телефонов.

— Через тридцать минут у меня должны быть Зверев и Малютин. Всё. — Он положил трубку на место и, обращаясь уже ко мне, сказал: — Ваша жена не могла никуда уехать?

Меня искренне поразило, как генерал назвал Ра-мону. Этой своей умышленной «неточностью» Старков сразу же завоевал мое полное и безоговорочное к себе расположение. Теперь я был полностью уверен — он действительно понял меня! И я готов был говорить с ним не как с директором самого могущественного в России секретного ведомства, а как со старым другом, к которому пришел за помощью.

— Я расстался с ней чуть более полутора суток назад. И я бы знал, если бы она куда-нибудь собиралась.

— Сколько, по вашему мнению, прошло времени с момента, как на базе объявили тревогу, и до вашего звонка в Пярну? — Генерал снова взялся за трубку одного из телефонов.

— Часа четыре, не больше.

Старков нахмурился, достал из папки чистый лист бумаги и протянул его мне вместе с авторучкой.

— Напишите её фамилию, имя, отчество, адрес и номер телефона, а также координаты других мест, где может быть ваша жена…

После того как я закончил писать, генерал, нажав кнопку, вызвал охрану, а сам снова взялся за телефонную трубку.

За мной пришли два бойца и отвели в расположенную этажом ниже комнату, очень похожую на номер в недорогой гостинице, но с металлической дверью и решеткой на окне. Я растянулся на кровати и закрыл глаза. Меня не покидала мысль о судьбе моего неожиданного союзника, дока. Что ждет его впереди? Ведь он даже не догадывался, в какую именно «воинскую часть» его рекомендовал приятель-сокурсник, когда подписывал контракт. Вряд ли этого молодого парня можно в чем-то обвинить. Разве что в убийстве нескольких паразитов, по которым и без того плакал курок автомата Калашникова… Мои мысли мало-помалу затуманились, стали более расплывчатыми, и я забылся глубоким сном без каких-либо сновидений. Когда же всё-таки продрал глаза, за окном уже садилось солнце, а золотой «Ролекс» на запястье показывал половину восьмого вечера. Я проспал не менее пяти часов, но никто ни разу не побеспокоил меня. Зато на столе стоял накрытый чистой матерчатой салфеткой поднос с уже успевшей остыть едой. Не Бог весть что, но есть можно. Особенно если учесть, что последний раз я питался примерно сутки назад. Быстро ополоснувшись в душе, я вытерся висевшим на спинке кровати полотенцем, оделся и с волчьим аппетитом набросился на еду.

Спустя пять минут тарелки опустели, и я решил проверить, работает ли стоящий на тумбочке возле стола телефон. Оказалось, это была прямая связь с охраной. На мой вполне естественный в данной ситуации вопрос: «Сколько мне еще здесь находиться?», охранник коротко и ясно ответил, что, мол, пока не выйду, и повесил трубку.

Делать было нечего. Я достал из кармана захваченные с разрешения Старкова сигареты и закурил, размышляя о том, какие именно действия принимаются сейчас ФСБ для нейтрализации плана захвата власти в стране мафиозной структурой.

Но, и это вполне естественно, больше всего я думал о Рамоне. И в глубине души все еще надеялся, что моя красавица не попала в руки безжалостных головорезов Персикова, а просто решила съездить на пару дней к кому-нибудь в гости. Я даже был готов к тому, что мне предстоит узнать о появившемся у нее любовнике — каком-нибудь высоком светловолосом эстонце, — лишь бы не произошло самого страшного и непоправимого. Док, молодой двадцативосьмилетний док прав — лучше уж измена, чем смерть. Хотя об этом тоже не очень-то приятно думать. Особенно когда речь идет о любимой женщине.

Следующие два дня я провел в той же комнате. Угрюмый охранник, трижды в день приносивший немудреную еду, на все мои попытки узнать, как со мной собираются поступить в дальнейшем, отделывался дежурными фразами, вроде «пока насчет вас никаких распоряжений не поступало». Я злился, но не показывал вида, прекрасно сознавая, что никто не станет держать меня взаперти вечно. В самое ближайшее время меня снова пригласят в кабинет Старкова.

Так оно и вышло. На утро третьего дня, часов в семь, за мной пришли двое бойцов в камуфляже и отвели в уже знакомый кабинет директора ФСБ на третьем этаже. Генерал-полковник сидел за столом и разглядывал пачку цветных фотоснимков. Заметив мое появление, Старков коротко буркнул: «Садитесь!» — и взялся за телефон.

— Пригласите Красавицкого, — это было все, что он сказал. Затем, положив трубку на рычаг, взглянул на меня, помятого, небритого и непричесанного, и протянул пачку сигарет с зажигалкой. — Курите, Валерий Николаевич.

Данные мне ранее генералом сигареты закончились уже сутки назад, поэтому я с нескрываемым удовольствием щелкнул зажигалкой и вдохнул в себя чуть горьковатый дым «Кэмела». Шеф ФСБ дал мне только несколько секунд, чтобы утолить никотиновый голод, а потом скрестил на груди руки и сказал спокойно и, как мне тогда показалось, несколько задумчиво: