Он в гневе топнул ногой.

— О, это путешествие в Версаль!.. Путь, который я не могу совершить… Надо, наверное, чтобы кто-то поехал вместо меня…

Герцог почесал подбородок.

— Да, но кому доверить миссию такой важности?

Некоторое время он еще размышлял:

— Было бы наивно думать о ком-то из моих слуг или людях из посольства. Все они наверняка подкуплены господином д’Аррахом… Не сам ли я купил всю прислугу графа?

И опустив голову на грудь, он глубоко вздохнул:

— Ах! Прошло время великих самопожертвований, время, когда любое благородное дело находило своего Атоса, способного рискнуть жизнью и судьбой своей, Портоса, повторившего подвиги титанов, или д’Артаньяна, пробивавшего, как пушечное ядро, все препятствия! Атос, Портос и д’Артаньян — вот в ком я нуждаюсь сейчас! Если бы я имел себе в помощь сердце Атоса, кулак Портоса и шпагу д’Артаньяна!..

Предаваясь своим невеселым размышлениям, старик блуждал рассеянным взглядом по бумагам, раскиданным на столе, и взгляд его невольно остановился на письме Элиона де Жюссака. Господин д’Аламеда бросил чтение в том месте, где бывший владелец замка Эрбелетты столь красноречиво расхваливал свое дитя. Арамис машинально перечел этот отрывок.

— Ох! Что я тут вижу! — удивленно пробормотал он себе под нос.

Он еще раз пробежал глазами строки.

— О, если бы я нашел своего д’Артаньяна, Атоса и Портоса! — вздыхал он, в то время как в голове его уже зарождался план.

— Ну конечно, можно понять бедного барона: все его преувеличения продиктованы отцовской любовью… Всякий торговец расхваливает свой товар. Но совершенно очевидно, что молодой человек здоров, решителен, физически хорошо развит и только и думает, в каком деле показать свое мужество… Кроме того, придворные еще не избалованы этой прекрасной провинциальной дикостью…

Герцог потер ладони от удовольствия.

— Черт возьми, это удивительно! Простая, бесхитростная натура, свежий разум, девственная душа, покорная всем ветрам… Ну что ж, буду рядом, чтобы поддержать и наставить молодого человека. Он будет благоприятно воздействовать на меня, а я позабочусь о нем.

Казалось, Арамис возродился. Улыбка озарила его лицо, и сотни морщин пришли в движение.

— Перчатка изготовлена как раз по руке, лучше и быть не может. Решено, я беру его!

«Я переписал для вас, господин герцог, и точно передаю последнюю волю того, о ком скорблю; теперь мне остается ждать вашего решения…»

Арамис не стал читать дальше.

— Честное слово, — пробормотал он, — я не заставлю себя долго ждать.

Он взял перо и написал:

«Дорогое дитя!

Возможно ли выразить, с какой искренней и горячей болью я узнал о кончине вашего уважаемого отца, воистину благородного дворянина, которому, согласно закону природы, я должен был предшествовать в могиле, куда теперь за ним и воспоследую!

Если же Небо благоволит оставить мне несколько дней на земле, всплакнем о нем вместе.

В настоящую же минуту необходимо исполнить самое неотложное.

С радостью принимаю завещание старого друга. Впредь вы принадлежите мне как сын, племянник, воспитанник, крестник — выбирайте…

Отправляйтесь в Версаль, где вскоре и соединимся. Примите следующие указания…»

Часть вторая

СТАРОСТЬ ВЕЛИКОГО КОРОЛЯ

I

КАБАЧОК «КУВШИН И НАКОВАЛЬНЯ»

В те времена в парижском районе Сен-Жак, у рва, защищавшего ворота предместья, на дороге, которая сейчас называется Орлеанской улицей, а тогда была широким трактом, вдоль которого тянулись поля и огороды и то там, то здесь виднелись домики, животноводческие фермы и хибарки владельцев каменоломен, находилось заведение, известное на всю округу и называвшееся кабачок «Кувшин и Наковальня». По крайней мере, так гласила вывеска.

Эта вывеска, отнюдь не кисти Рафаэля, изображала здоровенного молодца, который подковывал свою лошадку, в то время как бойкая бабенка наполняла его стакан.

Это произведение искусства недвусмысленно определяло круг обязанностей супругов Мардоше: муж трудился в кузнице, а его жена подавала разного рода выпивку любителям зелья.

Смеркалось. Сквозь тучи пробивались багряные лучи заходящего солнца, и в темном небе за крепостной стеной высился купол Валь-де-Грас и подымались колокольни Капуцинов и Пор-Рояль. Владелец заведения, папаша Мардоше, наслаждался прохладой на пороге кузницы.

Это был здоровенный детина, который наверняка мог сойти за одного из главных толстяков века, с глазами цвета железных опилок, никогда, впрочем, не допускавший, чтобы они заржавели от влаги.

По дороге скакал всадник.

Судя по запыленной одежде и сухим пятнам грязи на сапогах, он ехал издалека. Кружевные манжеты были изорваны, ленты выцвели, камзол старого покроя и панталоны изрядно обтрепались; но шляпа с перьями сидела на голове довольно лихо, на боку блестела рапира. Плотное сложение и широкие плечи всадника привлекали взгляд — в те времена физическая сила ценилась превыше всего; лицо его озаряла улыбка беззаботной юности.

Когда путник приблизился к Мардоше, кузнец поднялся ему навстречу и, снимая шляпу, весело крикнул:

— Эй, дворянин, будьте осторожны, вашу лошадь следует подковать. У нее только два гвоздя на передних подковах.

Молодой человек проворно соскочил с лошади, чтобы убедиться в этом.

— Я уж не говорю о том, что она ждет не дождется, чтобы ее подстригли по последней парижской моде, — рассмеялся толстяк.

— Вы правы, друг мой, — ответил незнакомец. — Если бы у меня на примете был кто-то, кто мог бы взять на себя эту двойную работу…

— Так, а я на что, господин мой?! Я ведь и сапожник, и цирюльник лошадиный! Вы разве не заметили мою вывеску?..

— Ладно, согласен. Но только прошу вас — побыстрее, я очень спешу.

На пороге кухни появилась хозяйка. Это была довольно крупная женщина, горластая и жизнерадостная. Щеки ее пылали, как розы.

— Пока мой благоверный будет заниматься вашей лошадью, не окажете ли честь войти в дом и утолить жажду?

— Честное слово, окажу, милая дама! У меня в глотке сухо, как в старом заброшенном колодце… И потом, хочется умыться с дороги. Со своей запыленной физиономией я, наверное, похож на трубочиста.

С этими словами наш путешественник вошел в кабачок.

Здесь за столом, на котором стояла полная бутыль и пустой стакан, уже сидел путник, очевидно, питавший лишь платоническую любовь к спиртному. Это был смуглый юноша, одетый со скромным изяществом. Его бледное вытянутое лицо с живыми глазами выражало недовольство, связанное, очевидно, с бесполезным ожиданием, потому что он ежеминутно вставал и подходил к двери, тревожно смотрел на дорогу, исчезающую в вечернем тумане, и тут же возвращался.

Молодые люди галантно раскланялись. Умывшись, вновь прибывший тоже сел за стол. Матушка Мардоше поставила перед ним стакан и бутылку и, хлопнув по плечу, сказала с лукавой развязностью:

— Отведайте это. Останетесь довольны, вино нежное, как бархат.

Путешественник отхлебнул и, скривившись, ответил:

— Да, тетушка, действительно бархатное… с булавочным ворсом.

Хозяйка расхохоталась.

— Конечно, оно немного незрелое… Но со временем превратится в макон… Это вино прошлого урожая.

— Скажите лучше — будущего… Ну да что там! На войне как на войне! Лишь бы ваш муж не слишком долго возился…

— А что, надо обуть вашего индюшонка?.. Он закончит, когда вы допьете вторую бутылку… На то и кузница, чтобы заманить посетителя в кабачок.

— В таком случае я лучше заплачу вперед и не буду пить. Вот вам экю, дорогая… Только попросите супруга поторопиться.

Матушка Мардоше подмигнула.

— Держу пари, вы в первый раз едете в столицу.

— С чего, черт возьми, вы это взяли? — весело спросил молодой человек. — Угадали по моему лицу или провинциальному камзолу?