Еще недавно Тимоха удавил бы любого, кто осмелился бы хоть намеком оскорбить память его отца и честь матери, не говоря уже о том, что женат-то был не на дочке, а на внучке архиепископа…

Пан Мехловский задумался. Потом, не зовя слуг, набил свою трубочку, закурил, искоса посматривая на Тимофея, и молчал. Наконец, когда тот уже извелся от нетерпения, сказал:

— А знаете, пан… С вашим нахальством, может, что-то и выйдет. В конце концов, сделали же Вишневецкие да Мнишек царя из беглого монаха? Только как вы все это представляете?

— Да просто! — фыркнул новый самозванец. — Король польско-литовский даст мне войско, а я пойду на Москву. Прав на престол у меня поболе будет, чем у Мишки Романова. Когда приду на Русь, то все города и вся армия ко мне перейдут. А потом, когда Москву возьму да на шапку Мономахову надену, то всех, кто на престол меня возвел, отблагодарю. Польше, коли нужно, все земли до Курска и Орла отдам. Ну а буде еще турки с татарами помогут, то им Астрахань и Казань подарю!

— А потом?

— Что потом? — не понял Тимоха. — Царствовать буду.

— М-да, — протянул пан Станислав. — Пойдемте, пан Каразейский, завтракать. Шоколад — шоколадом, но лучше всего по чарке вудки принять да мясом закусить.

Однако позавтракать родовитому пану и самозваному царевичу не удалось. В дверь заглянул давешний шляхтич Юзеф и сообщил:

— Ясновельможный пан! Как вы приказали, без доклада. С рассвета егеря Горунку обложили!

— О! — обрадованно вскочил Мехловский. — Хорошая новость. Что ж, пан Каразейский, приглашаю вас на охоту. Юзеф, — приказал он к шляхтичу, — помогите пану Иоанну собраться и найдите ему все, что нужно для охоты!

…Из замка выехал целый отряд. Тимофей, насчитав не меньше двадцати вооруженных шляхтичей, сбился со счету и плюнул. Ну а кроме панов, за кавалькадой следовали еще и оборуженные слуги. Пан Мехловский жестом показал гостю место рядом с собой и стал рассказывать:

— Горунка — мой хлоп бывший. Ну а потом он к казакам в Запорожскую Сечь подался. А тут вдруг опять объявился. К нему быдло разное прибилось. Второй год его поймать не могу. Ну, сегодня-то точно не уйдет! Эй, Юзеф… — подозвал он своего управителя (или кем там он был?).

— Да, ясновельможный пан? — тотчас же подскакал тот ближе.

— Как хлопа-то нашли?

— Ясека поймали, младшего брата Горунки. Ну, поймали да спросили…

— Долго спрашивали? — хохотнул пан Стась.

— Вроде бы не очень. Егеря-то, шибко злые на брата, избили, раком поставили да пригрозили, что в задницу кол вобьют… Тот испугался да и заплакал. Ну, егеря место обложили.

Миновав несколько полей и перелесков, отряд приблизился к мрачноватому лесу. При подъезде от одного из деревьев отделилась фигура замерзшего мужика с арбалетом в руках.

— А вот и сторож наш! — обрадовался Юзеф, указывая на мужика. — Егерь здешний.

— Доброго утра, ясновельможный пан, — скинув с себя шапку, поклонился мужик до земли Мехловскому. — Ждем, стало быть, вас.

— Много там хлопов-то? — поинтересовался пан.

— Человек сто, не меньше. Только мужиков-то всего ничего. Может — двадцать, может — чуть больше. А остальные — бабы да дети.

— Часовые?

— Двое стоят, — доложил егерь. — Оба под прицелом.

— Давай, — кивнул ему пан Станислав, а потом, обернувшись к отряду, приказал: — Гайдуки — спешиться. Шляхтичи — приготовиться к атаке. Юзеф — командуй!

Тимофею еще ни разу в жизни не доводилось видеть не то что сражений, но даже коротенькой стычки. Весь «военный» опыт сводился к драчкам. Но не успел он и дух перевести, как часть конников начали спешиваться, бросая поводья прямо на землю, а потом неторопливыми перебежками двинулись вперед. По их следам осторожно пошли всадники, которые не понукали коней, а целиком доверились их чутью. Все это было не похоже на рассказы о польской бесшабашности и ляшской удали, которых Акундинов наслушался вдоволь.

Даже неискушенному в военном деле Тимохе было ясно, что люди эти воевать умеют. Ни один из них не побежал сломя голову, а передвигались четко и аккуратно — от дерева к дереву, чтобы не напороться на бешеную стрелу или пулю. Кроме того, часть людей прощупывали копьями землю, посыпанную снегом, и особенно пристально рассматривали кучи валявшихся веток. И, как оказалось, не зря. Вот один из слуг поднял руку. Юзеф, что был среди спешившихся, подскочил к нему и поворошил клинком побуревший еловый лапник.

— Яма? — негромко спросил подъехавший пан Станислав.

— Капкан медвежий, — отозвался шляхтич, пытавшийся сомкнуть железные «челюсти».

— Ишь ты! — покачал головой пан, проезжая дальше.

Чуть дальше обнаружилась и «волчья» яма, выкопанная прямо по лесной тропе. Если бы не зоркий глаз одного из слуг, то кто-нибудь из всадников точно бы провалился туда. Сам-то конник, возможно бы, и спасся, а вот конь вряд ли. Яма была выкопана на совесть, на добрых полсажени, а в дно вбиты острые колышки, смазанные чем-то бурым. В яму сбросили трупы незадачливых караульных, пробитых арбалетными болтами — короткими и толстыми стрелами. У одного черенок торчал из глаза, а у другого — из горла. «Однако!» — подумал Тимофей, который до сей поры знал, но ни разу не видел в действии такой штуки, как самострел.

В конце концов конные и пешие вышли на небольшую полянку. Незнающий человек, наверное, даже и не разглядел бы, что на ней торчит несколько крыш, а принял бы их за бурелом. Правда, от бурелома шел едва заметный дымок.

Повинуясь неприметным для постороннего человека жестам Юзефа, отряд взял полянку в кольцо. Всадники просматривали дорогу, а пешие брали наизготовку оружие: кто пищали, а кто луки и самострелы.

— Вперед! — скомандовал пан Станислав, вытаскивая саблю из ножен.

— Виват Мехловски! — в несколько десятков голосов заорали и конные и пешие, устремляясь вперед.

Атака была стремительной. Кажется, разбойники понадеялись на караульных и ловушки. Почти никто из них не успел (или не сумел?) оказать сопротивление. Те, кто выскочил с оружием, были тотчас же срублены верховыми. Еще кое-кто попытался бежать в лес, но там их останавливали либо стрелы, либо ружейные выстрелы. А ведь Тимофей, скажем, даже и не приметил, что часть людей была оставлена в оцеплении.

— Живыми, живыми брать! — грозно приказал пан Мехловский, закидывая саблю в ножны и показывая пример остальным.

Из землянок стали вытаскивать людей и сбивать их в кучи (отдельно мужиков, отдельно баб и детей).

— Узнаете кого-нибудь, пан Иоанн? — спросил Мехловский, гарцующий вокруг пленников.

Акундинов, всматриваясь в лица, едва не выскочил из седла, опознав того самого малого, треснувшего его дубиной.

— Этот, — ткнул он рукой, а потом, спрыгнув на землю, подскочил к пленнику: — Сабля моя где? — стал он трясти мужика.

— Успокойтесь, пан, — легонько оттеснил его подошедший Юзеф. — Сейчас поищем. Сабля-то дорогая, наверное?

— Сабля-то простая, да дедовская. Вот ведь что дорого, — попытался объяснить Тимофей.

— Найдем мы саблю, — успокоил его Юзеф. — Да и сами пошукайте по землянкам.

«Шукать» по вонючим норам Тимохе было противно. Посему он просто стоял и ждал, пока слуги не выгребут все, что представляло мало-мальскую ценность, — одежду, посуду и даже тележные колеса. К своему удивлению, Тимофей обнаружил среди барахла кожаный пояс, снятый им когда-то с убитого цыгана. Взяв его в руки, он с еще большим недоумением нащупал в нем… собственные ефимки.

— Ваше, пан Иоанн? — спросил Мехловский, наблюдая за действиями гостя.

— Мое, — ответил Тимофей и не сдержался от удивленного возгласа. — А чего ж они деньги-то не взяли?

— Так их и без того много, — ответил пан Станислав, показывая на внушительную кучу монет и золотых украшений, лежавшую чуть отдельно. — Когда тратить-то было? Да и негде.

— Пан Иоанн, — подошел к Акундинову Юзеф, показывая какую-то саблю, — поглядите, не ваша?

Сабля была прелесть как хороша! Рукоятка, вырезанная из слонового бивня, отделана золотом и украшена драгоценными камнями. Кожаные ножны с золотым же узорчатым тиснением. Слегка обнажив клинок, Тимофей только ахнул — он увидел волнистые линии, пробивающиеся сквозь голубовато-серую сталь. Настоящий булат, коему вообще и цены-то нет!