Виктор вошел в кухню.

Оля стояла у плиты, спиной к нему, и переворачивала румяные ломтики ветчины на сковороде.

Не отрывая глаз от её спины, Виктор воровским движением схватил со стола бутылку, почти до краёв наполнил стоявший рядом стакан и, в надежде, что это придаст ему смелости, залпом его осушил.

– Что ты делаешь?! – ахнула Оля, обернувшись.

– Извини, пожалуйста... – Мучимый стыдом Виктор не знал, куда девать глаза и руки. – Честное слово... я не алкоголик!.. Просто... – Он замялся, беспомощно огляделся по сторонам и опустился на табурет. – Извини. Сегодня же куплю тебе новую бутылку.

– Да мне не жалко, Бог с тобой, Витька! – обиделась Оля. – Но... ты разве не понял? Не почувствовал ничего?.. Ты не коньяк пил.

Она открыла дверцу подвесного шкафчика, достала с полки бутылку коньяка и поставила её на стол. А бутылку, из которой пил Виктор, от греха подальше спрятала в буфет.

Виктор встревожился не на шутку.

– Слушай, Оль! Я ничего такого, ядовитого, не выпил, случайно?

– Да нет, успокойся. Обычное растительное масло. Рафинированное...

Борясь со смехом и украдкой посматривая на Виктора, она принялась накрывать на стол. Виктор, красный как рак, сидел, опустив голову, и с унылым видом пересчитывал ворсинки на коврике под ногами.

– Ну вот, кажется, ничего не забыла, – сказала Оля, закончив сервировать стол и усаживаясь напротив гостя. – Коньяку?.. Или, может, сначала поговорим о деле? Ты как будто хотел о чём-то со мной поговорить, – напомнила она.

– Поговорить? – испугался Виктор. – Ах да... Хотел.

– О чём?

– Ну... – начал было Виктор – и умолк.

На его багровом лбу проступили капельки пота; уши запылали ярче прежнего; спрятанные под столом руки заходили ходуном.

– Может, у тебя какие-то трудности с учёбой? – пытаясь скрыть улыбку, спросила Оля минуту спустя, так и не дождавшись продолжения загадочного «ну».

– Да... То есть не совсем с учёбой... Вернее, вообще не с ней... – Почувствовав лёгкое головокружение, Виктор осмелился положить одну руку на стол, но сделал это, продолжая разглядывать коврик под ногами, и потому случайно опустил ладонь в блюдце с вареньем; впрочем, сам он этого не заметил, Оля же со свойственной её полу тактичностью решила промолчать. – У меня, понимаешь... возникли трудности несколько иного рода...

– А конкретнее?

– Ну... Как бы это тебе сказать...

«Никак не говори! – кричал у него внутри писклявый. – Извинись, попрощайся и – бегом домой!»

«Я тебе извинюсь! – угрожал металлический. – Я тебе попрощаюсь!.. Говори прямо: Я тебя люблю! – и дело с концом! Неужели так трудно?»

«Скажи, что поговоришь с ней завтра, в университете!»

«Признавайся в любви немедленно! Будь мужчиной!»

«Сбежавшей тряпкой спокойнее, чем осмеянным мужчиной!»

«Осмеянным мужчиной достойнее, чем сбежавшей тряпкой!»

– Давай всё-таки сначала выпьем по рюмочке, – предложила Оля, устав дожидаться, пока Виктор решит проблему: в каких именно словах изложить ей цель своего визита.

– Давай! – с радостью ухватился за протянутую ему соломинку Виктор, но тотчас же вновь приуныл: наполнять-то рюмки, судя по всему, предстояло ему, как мужчине, а разве можно сделать это, не уронив своего достоинства, когда у тебя руки дрожат и пальцы почти не гнутся?

– Нет, – замотал он головой. – Не хочется что-то...

– Предпочитаешь растительное масло? – улыбнулась Оля. – Не обижайся. Я пошутила.

«Будь что будет! – подумал Виктор. – Попробую разлить! Может, получится... Расплещу, конечно, основательно, но... зато, если выпью рюмку-другую, смелее стану!»

Оторвав, наконец, глаза от коврика, он поискал ими свою правую руку – и обнаружил её в блюдце с вареньем.

– Ничего страшного! – поспешила заверить его Оля. – Главное, что рубашку не испачкал.

Она протянула ему салфетку и, пока Виктор, едва не плача от досады, старательно очищал ладонь от варенья, разлила по рюмкам коньяк.

– Может, всё-таки составишь мне компанию? – улыбнулась она.

Виктор кивнул и стремительно, как умирающий от жажды, осушил свою рюмку. Оля тотчас же снова её наполнила.

– Я не успела с тобой чокнуться, – объяснила она с лёгкой укоризной в голосе.

И подняла рюмку.

Виктор испуганно отшатнулся: ему представилось вдруг, как он, не справившись с дрожью в руке, проливает коньяк на шелковый халатик, и зрелище это, даже наблюдаемое мысленным взором, повергло его в ужас.

– Спасибо, но... мне больше не хочется, – сказал он. – Кроме того... мне, кажется, уже пора...

– Как?.. Уже? – удивилась Оля. – Но ты ведь даже не сказал ещё, зачем приходил...

– Разве не сказал?

«Сейчас – или никогда!» – отчеканил металлический.

«Никогда!» – взмолился писклявый.

«Трус! Слюнтяй! Телятина!!»

«Ну и пусть!»

«Стыдно же!»

«Переживём!.. Главное, молчи, Витёк, а то – страшно очень!»

«Брррр!» – неожиданно прервал их третий голос – настолько громкий, что его услышала даже Оля.

Виктор вздрогнул всем телом.

Это был голос его внутренностей, щедро орошенных растительным маслом. Очень настойчивый голос...

– Мне нужно бежать! – заторопился Виктор. – Не знаю... как-то из головы вылетело... У меня очень важная встреча!

– Понимаю, – вздохнула Оля. – Но, может быть, ты всё-таки скажешь, зачем приходил?

– Да... Конечно... – Виктор был уже в прихожей; краснея под пристальным взглядом Оли, он поспешно натягивал туфли. – Я, понимаешь... хотел попросить у тебя... контрольную по психологии – списать.

«Ах ты, сукин сын! И тебе не стыдно?»

«Стыдно! Но что же делать?»

«Сказать правду!»

«Боюсь!»

«Боишься?.. Господи Боже мой, чего ты боишься?! Показаться смешным? Но ты ведь целый час только тем и занимался, что смешил её! Поверь, Витёк, смешнее уже не будет!»

«Всё равно не могу!»

«Решайся! Решайся, пока не поздно!»

«Уже поздно!»

«Нет!»

«Да!»

«А я говорю: нет!!»

«Брррр! Брррр! Брррр!»

– Сейчас принесу, – сказала Оля и ушла в свою комнату.

Вернувшись, она вручила Виктору тетрадку и с застенчивой улыбкой произнесла – почему-то шепотом:

– Надеюсь, почерк разберёшь?..

Виктор открыл рот, собираясь сказать в ответ: «Постараюсь», – а также: «Большое спасибо», – и, может быть, что-нибудь ещё, – но его опередил внутренний голос.

– Бррррррр!! – воззвал он в отчаянии, и Виктор выскочил за дверь.

...Выбегая из подъезда, он едва не налетел на дворника, который сидел на ступеньке крыльца и, кипя от возмущения, рассказывал стоявшим поблизости мужикам:

– Представляете, до чего эти новые, блин, русские оборзели! То сосиски, почти свежие, выбросят, то магнитофон или телевизор, почти не испорченный, то шмотку какую-нибудь, вполне ещё приличную... А сегодня, вот, выкатываю я, значит, контейнер, и вижу (хотите верьте, не хотите – не надо) на самом верху лежит коробка конфет! Полная! Запечатанная даже! А под ней – роза, огромная такая, свеженькая, словно только что с кустика, и в обёртке недешевой! Представляете?..

– С жиру бесятся, сволочи, – проворчал один из мужиков.

Другой полюбопытствовал:

– И куда ты, Михалыч, конфетки эти вместе с розой пристроил?

– Как – куда? – удивился дворник. – Розу жене подарил, конфеты – дочурке.

«Вот и хорошо. Не зря покупал», – подумал Виктор и помчался домой.

...Дома он первым делом запинал ногами обувной ящик, потом, глухо рыча, одной рукой нокаутировал подвесную полочку с телефоном, другой несколько раз ощутимо съездил по собственной физиономии – и в глубочайшем унынии поплёлся на кухню пить портвейн. Выпив полбутылки и накурившись до тошноты, он перекочевал в свою комнату, подошёл к зеркалу и гневно сверкнул на себя глазами.

– Слушай меня внимательно, Витёк! И не смей, сукин сын, отворачиваться! В глаза мне смотри, тряпка! Понял?.. Так вот. Или ты завтра же – завтра же, слышишь? – объяснишься ей, наконец, в любви, слюнтяй малодушный, или послезавтра я вышвырну тебя в окно!