В потухших глазах читается не предвкушение нового, а бремя уже познанного. Многогранность женской игры предстает усвоенной привычкой к кокетству. Кокетство – вещь привлекательная, но лишь в молодой женщине, когда его прочтение однозначно и понятно даже клиповому мышлению интернет-хомячка и мужской части офисного планктона.

Женственность зрелой женщины способна вызвать у них лишь мысль: «Да, хороша была когда-то…» – но сама по себе не привораживает. Для ворожбы нужен внутренний огонь, чуть мерцающий в глазах, выдающий любовь к жизни, но скрывающий одновременно и многое иное, что в глаза не допущено, что возбуждает желание узнать, что такое это «иное».

Нужна улыбка, полная мысли и лукавства, обескураживающая сексуальным магнетизмом, а через секунду этот магнетизм вспыхивает в какой-то гримаске, не обязательно женственной.

Нужны стройность и осанка, гибкость тела, поражающая в пятидесятилетней женщине, которая несет себя по жизни как каравелла, не оглядываясь на мужчин, ибо не им все это предназначено. А кому?

Женскость – не существующее в словарях слово – это и физическая сила, и внутренний заряд, посылающие в нокдаун мужчин, в которых этой силы и заряда с возрастом остается все меньше.

Не то чтобы очертя голову – немец все же, но без колебаний и сомнений Клаус бросился в водоворот Катькиной женской энергии, которая уже второй год продолжала обволакивать его сознание чувственным дурманом, растекающимся по всем членам, напрягая прежде всего тот, что был насущно необходим для наслаждения избранницей. Утехи он дарил, не зная ни устали, ни предрассудков.

Он твердо знал, что истинная женщина и в шестьдесят способна не только вызывать желание, но и искусно его удовлетворять, и это чаще всего намного приятнее, чем якобы трогательная неумелость юной куколки с фарфоровым личиком и телом, неподатливым, как необработанная целина. Вагинальная сухость смущала Клауса не более, чем собственная лысина, он ведь тоже был не мальчик, а для борьбы с вагинальной сухостью существовали гораздо более простые и эффективные средства, чем для борьбы с облысением, и они с легкостью не только превращали требуемое для наслаждения место в теплую и влажную пещерку, но и разливали по телу дополнительный дурман истомы.

Не утомляла его и долгая игра с телом избранницы, напротив, он считал это проявлением своего чувства. От избранницы он ожидал не меньшего творческого полета, ценил нежный оральный секс, который способна дарить лишь женщина с классом и опытом, понимающая, что сплевывание спермы с плохо скрываемым отвращением превращает молитву в фарс.

Клауса смешило, что Катька объясняла свои перебои в месячных стрессом или простудой. Он считал менопаузу не стыдом, означающим признание старости, а благом. Хотя бы потому, что снижается вероятность развития раковых клеток в разных женских местах, не говоря уже об избавлении от опаски нежелательной беременности.

Может, в этом и состоит главная причина возникшего тренда на немецких любовников?

Клаусу было пятьдесят пять, он неспешно и с достоинством старился, внешне совершенно не меняясь. Мало того что он, как и все немецкие романтики, ценил красоту души и игру интеллекта и страстей в женщине. Он имел еще и дар не тяготиться, а получать удовольствие от женских вывертов, ставящих мужчин с более простым устройством ума в полный тупик.

Лет двадцать он прожил с некогда вызывающе красивой Эрной, всей душой сопереживая ее причудам и страсти создавать себе и остальным проблемы. Когда добавились еще и причуды возрастные и их общая совокупность зашкалила за отведенный Клаусом предел, тот не бросил Эрну, а искусно спихнул ее в жены своему приятелю, до неприличия богатому.

Эрна быстро оценила, что ее новый муж – законченный эгоист, но после года истерик, которые Клаус воспринимал спокойно, как неизбежную плату за освобождение, нашла утешение в лице Курта, истинного арийца слегка за сорок, с голубыми, как некогда у самой Эрны, глазами. Клаус же получил статус лучшей подружки и право неспешно и основательно перебирать партнерш, не без учета мнения Эрны, к которому он прислушивался лишь настолько, чтобы не превратить свою жизнь в постоянную ходьбу по минному полю. Иными словами, на немецкой почве пожары и наводнения протекали по-европейски пристойно.

Появление Катьки в жизни Клауса взорвало этот европейский «шарман». Она одевалась с московским вызывающим шиком, была значительно моложе Эрны и не делала попыток стать с ней подругой. Любила выкидывать коленца, которые по замыслу и технике исполнения не уступали прилюдным жалобам Вадима на то, что его ночью опять простудила жена Ирина. Эрна заходилась от постановочек Катьки почти как мент Юрочка из мухосранска, но Катька видела, что Клаусу это доставляет больше веселья, чем хлопот.

Летним субботним полднем, прилетев накануне вместе из Лондона, где Клаус по делам торчал почти месяц, они сидели в компании Эрны и Курта на террасе ресторана на берегу Шляхтензее. Вечером они собирались в оперу на «Евгения Онегина», и беседа за столом крутилась вокруг русской классической музыки.

Эрне было нечего сказать по обсуждаемой теме, она пыталась перевести разговор на современную политику, а Катька не сдавалась и, глядя с невыразимой любовью на Клауса, рассказывала, как в Лондоне весь месяц они по вечерам читали вслух роман Пушкина в немецком переводе.

Эрна стала хватать ртом воздух, узрев в бесстыдном рассказе о таком интиме не только всю блядскую русскую Катькину сущность, но и манипулирование несчастным Клаусом на ее, Эрны, родном языке, пользоваться которым этой профурсетке права никто не давал.

Реактивность у нее была невысока, и ничего изящнее, чем спросить, а что же еще столь же бессмысленного и устаревшего читает Клаус, ей в голову не пришло. Тот простодушно доложил своей экс, что под влиянием Катьки он прочел «Войну и мир» и «Идиота». К ужасу Эрны выяснилось, что «Идиота» читал и Курт, что было невозможно вынести, просто заговор какой-то!

– Зачем читать старые романы? Эмоции в них устарели, жизнь в них устарела. Как будто в современной жизни нет ничего, о чем было бы интересно читать. Газеты, журналы, статьи о политике, об окружающей среде, о налогах…

Мужчины даже растерялись, и над столом повисла тишина. Катька поняла, что постановка под названием «Гроза» должна быть безупречна – к чему разочаровывать Клауса обычной бабской склокой? Проявив оцененную мужчинами широту души, она тут же сменила тему, бросив невзначай, что им с Клаусом стоит приехать на Унтер-ден-Линден загодя, часов в пять, чтобы пройтись, неспешно перекусить перед оперой.

Лишь мужчины способны не прочесть такой нехитрый скрытый вызов. «Часов в пять, да, Клаус?» – переспросила Катька, искусно пуская дым сигареты вроде бы в сторону, но так, чтобы ветерок относил его Эрне в лицо.

В полпятого, натягивая чулки, Катька почувствовала, что в доме никого нет. Выглянув в окно, увидела, что все развивается как по нотам: приехала Эрна на красном «Порше», чтобы испортить ей поход в Оперу. Эрна и Клаус разговаривали в саду, Клаус только закончил поливать газон и стоял в шортах и рубашке-поло, хотя уже пора было бы выходить.

Катька хладнокровно дорисовала глаза, спрыснула плечи духами и нырнула в «маленькое черное платье». Прежде чем одернуть платье внизу, закрыв тем самым кружевную оторочку чулок, требовалось застегнуть молнию, шедшую по всей спине. Этого сделать самостоятельно не в состоянии ни одна женщина, для того они и держат мужей или горничных. Надев черные туфли на каблуках и оставив кружева чулок неприкрытыми, Катька вышла в сад.

– Привет, Эрна… Клаус, дорогой, ты еще не переоделся? Я уже готова, только помоги мне, пожалуйста, вот тут, – Катька повернулась голой спиной к Клаусу и Эрне.

Клаус прилежно застегнул молнию, а Катька чмокнула его в щеку со словами: «Спасибо, постарайся не задерживаться, не хочу, чтобы ты торопился и нервничал», повернулась на каблуках и пошла назад к крыльцу, так и не одернув маленькое черное платье.